Мазниашвили, Георгий Иванович

Георгий Иванович Мазниашвили
груз. გიორგი მაზნიაშვილი
Дата рождения	1872(1872)
Место рождения	с. Сасирети, Каспский район, Российская империя
Дата смерти	1937(1937)
Принадлежность	Российская империя Российская империя Грузинская Демократическая Республика РСФСР РСФСР
Годы службы	не ранее 1905—1917 1918—1921 1921—1923
Звание	подполковник генерал комдив
Командовал	грузинская 2-я дивизия Начальник тбилисского гарнизона Командующий соганлугской группировкой войск
Сражения/войны	Русско-японская война Первая мировая война Сочинский конфликт Грузино-армянская война Советско-грузинская война
Награды и премии

Гео́ргий Иванович Мазниашви́ли (груз. გიორგი მაზნიაშვილი), 1872—1937) — грузинский генерал, военачальник Грузинской Демократической Республики. Кавалер ордена св. Георгия. Подполковник русской императорской армии.

Биография

Родился в 1872 г. в селе Сасирети Каспского района (в современной провинции Шида Картли, Грузия, в то время в составе Российской империи). Получил военное образование в России. Участвовал в русско-японской войне, где отличился героизмом. После полученного ранения находился на излечении в госпитале, где за ним ухаживали дочери русского императора Николая II. Там же он удостоился посещения Николая II, который лично вручил ему Георгиевский крест и пригласил его во дворец.

В первую мировую войну воевал на западном фронте, ранен под Варшавой. После Февральской Революции возвратился в Грузию где сформировал грузинскую 2 дивизию, и обеспечил защиту Тбилиси от хаотически отступающих, охваченных большевистским разложением русских солдат.

В апреле 1918 г. на основе Брестского мира турки заняли Батуми, откуда, в нарушение соглашений, продолжили наступление в грузинскую провинцию Гурия, достигнув Озургети. Мобилизовав народное ополчение, партизан и части войск, Мазниашвили 6 апреля нанес им решающее поражение у реки Чолоки.

В июне 1918 г. был назначен генерал-губернатором Абхазии, где участвовал в подавлении большевистского сопротивления. В конце июня 1918 г. командовал грузинским отрядом из 500 солдат с двумя батареями в первой фазе Сочинского конфликта. Занял Гагры, Сочи, Туапсе. Через некоторое время преследуемые с севера Добровольческой армией большевики (остатки армии Сорокина) выбили из Туапсе грузинский отряд, затем отступив на Майкоп, а Туапсе было занято добровольцами.

В октябре 1918 г. назначен генерал-губернатором Тбилисского округа. В ноябре 1918 г. назначен главнокомандующим в войне с Арменией, руководил защитой Грузии от наступления войск «генерала Дро». С 1919 г. служил генерал-губернатором Ахалцихе и Ахалкалаки, 8 октября 1920 г. был назначен начальником Тбилисского гарнизона.

В феврале 1921 г., во время советского вторжения в Грузию был назначен командующим Соганлугской группировкой войск, руководил обороной высот Соганглуг (пригород Тбилиси).

В марте 1921 г., после того как турки вновь заняли Аджарию, грузинские большевики обратились за помощью к Мазниашвили. Серго Орджоникидзе заявил: «как меньшевистский генерал ты объявлен вне закона и любой может тебя расстрелять, поэтому переходи на сторону большевиков». Мазниашвили ответил: «я не меньшевистский и не большевистский генерал. Я грузинский генерал». Мазниашвили срочно разработал план операции и 18-19 марта, с остатками грузинских войск, освободил Батуми и передав регион Советским властям. Тем самым он спас Аджарию от участи других грузинских земель оставшихся по сегодня во владении Турции. С апреля 1921 г. служил комдивом в Грузинской Красной Армии, а с июля, инспектором пехотных войск.

Несмотря на свои огромные заслуги, в 1923 г. он был арестован вместе с членами «Военного Центра» по обвинению в подготовке всеобщего восстания в Грузии и приговорен к расстрелу. Через два года был выведен из камеры для смертников и вывезен в Иран. По неподтвержденным, и скорее всего ложным обвинениям, он являлся информантом Советских властей о готовящемся Грузинском восстании 1924 г. Как он сам писал Ною Жордания: «Гиорги Мазниашвили скорее умрет, чем предаст родину».

Из Ирана он перебрался во Францию и жил в Париже. Однако генерал не смог долго быть на чужбине и после длительных переговоров с советским правительством вернулся на родину. Но в СССР его ждало множество неприятностей и несправедливостей. Ему не дали работы, не назначили пенсии. Оставшись без средств, генерал удалился в родную деревню Сасирети, где жил вдали от политической жизни и кормил семью ведением хозяйства.

Во время чисток 1937 года был арестован его сын, а затем и самого генерала арестовали и расстреляли. Местонахождение его могилы неизвестно.

Воспоминания соратников

Генерал Мазниашвили часто упоминается боевыми соратниками. В том числе в воспоминаниях генерала Квинитадзе . Впервые они встретились в декабре 1918 г., во время войны с Арменией. Квинитадзе недавно подал в отставку, а Мазниашвили был действующим командующим. Однако Квинитадзе просил использовать его в деле и Мазниашвили предложил ему должность начальника штаба. Видя сомнения бывшего начальника перейти под начала своего подчиненного Мазниашвили усадил его в своё кресло и предложил приступить к планированию операции за его собственным столом. Кампанию генералы успешно провели в полном взаимопонимании. По воспоминаниям Квинитадзе Мазниашвили отличался необыкновенной отвагою и самоотверженностью, проявляя отвагу даже тогда, когда командующему этого не следовало делать, так как его ранение или гибель могли принести огромный вред общему делу.

Литература

• Н. Воронович. Меж двух огней. // Архив русской революции. Т. 7.

Отрывок, характеризующий Мазниашвили, Георгий Иванович

Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.