Мазовецкий, Тадеуш

Тадеуш Мазовецкий Tadeusz Mazowiecki<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Совета Министров Польши
24 августа 1989 года — 4 января 1991 года
Президент:	Войцех Ярузельский Лех Валенса
Предшественник:	Чеслав Кищак
Преемник:	Ян Кшиштоф Белецкий
Вероисповедание:	католик
Рождение:	18 апреля 1927(1927-04-18) Плоцк, Польская Республика
Смерть:	28 октября 2013(2013-10-28) (86 лет) Варшава, Польша
Партия:	«Солидарность», Демократическая уния (с 1990), Уния Свободы (с 1994)
Образование:	юрист, Варшавский университет
Награды:

Таде́уш Мазове́цкий (польск. Tadeusz Mazowiecki [taˈdɛuʂ mazɔˈvʲɛt͡skʲi] ; 18 апреля 1927, Плоцк — 28 октября 2013, Варшава) — польский политик, один из лидеров движения «Солидарность» и первый послекоммунистический премьер-министр Польши (1989—1991).

Биография

Родился в семье врача. Окончил юридический факультет Варшавского университета, однако юристом не работал, а сразу занялся публицистикой. В 1950 году начал работать в католическом еженедельнике во Вроцлаве, занимался вопросами молодёжи. Через некоторое время занял пост главного редактора вроцлавского католического еженедельника. В 1952 году вступил во вроцлавскую организацию Общества светских католиков (ПАКС). В 1954 году активно включился в политическую деятельность. В 1955 году был исключен из ПАКС за критику его руководителя Болеслава Пясецкого. В 1956 году стал одним из основателей Клуба католической интеллигенции в Варшаве. В 1958 году основал ежемесячный журнал «Więź», орган Клуба католической интеллигенции, и стал его главным редактором. Депутат польского Сейма от оппозиционной католической организации «Знак» (Znak) в 1961—1972 годах. В 1968 году организация «Знак» стала известна как организатор студенческих демонстраций. В 1970-х годах поддерживал контакты с нелегальным Комитетом защиты рабочих и организацией оппозиционных интеллектуалов Польское независимое соглашение.

В 1980 году стал сотрудником руководителя независимого профсоюзного объединения «Солидарность» Леха Валенсы. В августе того же года стал инициатором письма группы интеллектуалов и поддержку бастующих рабочих Побережья. Был организатором и председателем комиссии экспертов при Межзаводском забастовочном комитете на Гданьской судоверфи. Был советником профсоюза «Солидарность», а в 1981 году занял пост главного редактора еженедельника «Тыгодник Солидарность» («Tygodnik Solidarnosc»).

13 декабря 1981 года в связи с введением в Польше военного положения был интернирован. Освобожден 23 декабря 1982 года. Был советником Леха Валенсы, а с 1987 года — советником Всепольской исполнительной комиссии профсоюза «Солидарность». С 1988 года — заместитель председателя ККИ, председатель комиссии по проблемам профсоюзного плюрализма Гражданского комитета «Солидарность». Участник первых прямых переговоров между руководителями «Солидарности» и Польской объединенной рабочей партией (ПОРП) после периода военного положения в сентябре 1988 года (беседы в Магдаленке). В феврале — апреле 1989 года — сопредседатель рабочей группы по проблемам профсоюзного плюрализма, член комиссии по политическим реформам и подкомиссии по средствам массовой информации. Координатор рабочих групп оппозиции на переговорах «круглого стола» между оппозицией и ПОРП. С апреля 1989 года — член Согласительной комиссии от профсоюза «Солидарность». Вновь стал главным редактором еженедельника «Тыгодник Солидарность».

Правление

На состоявшихся в июне 1989 года полусвободных выборах был избран в Сейм от «Солидарности». В августе того же года был выдвинут в качестве одного из кандидатов на пост главы польского правительства. 18 августа 1989 года Президент Польши генерал Войцех Ярузельский принял Тадеуша Мазовецкого в сопровождении кардинала Юзефа Глемпа и лидера ПОРП Мечислава Раковского. На следующий день, 19 августа, Ярузельский принял отставку не получившего поддержки Сейма генерала Чеслава Кищака и назначил Председателем Совета Министров Польской Народной Республики Тадеуша Мазовецкого. 24 августа Сейм голосами сторонников «Солидарности» и депутатов от Объединённой крестьянской партии и Демократической партии одобрил кандидатуру Мазовецкого, который начал формирование правительства.

7 сентября Тадеуш Мазовецкий объявил состав первого некоммунистического правительства Польши. В нём 11 постов заняли представители «Солидарности», 4 поста — ПОРП, 4 поста — Объединенная крестьянская партия, 3 — Демократическая партия, и 1 — Солидарность крестьян-единоличников. Ключевые посты силовых Министров сохранили представители ПОРП Министр национальной обороны Флориан Сивицкий и Министр внутренних дел Чеслав Кищак. Пост Министра иностранных дел занял представитель «Солидарности» Кшиштоф Скубишевский, пост Министра труда и социального обеспечения Яцек Куронь, пост Министра культуры и искусств Изабелла Цивильска. Министром финансов стал Лешек Бальцерович. 12 сентября Сейм утвердил кабинет Мазовецкого. В своей первой речи перед Сеймом он заявил, что долгосрочной стратегической целью кабинета станет «возвращение к рыночной экономике и изменение роли государства в хозяйственной сфере».

Другой основной задачей вставшей перед правительством был демонтаж в Польше коммунистической системы. В ноябре Сейм принял закон о ликвидации добровольных отрядов гражданской милиции и упразднил политорганы в армии. 30 декабря 1989 года Конституция была изменена и Польская Народная Республика получила название Республика Польша.

Экономическая реформа, автором которой был Лешек Бальцерович, получила название «шоковой терапии», проводилась при участии экспертов США и Международного валютного фонда. Она включала в себя радикальное ограничение инфляции, достижение в течение года равновесия бюджета, товарного и денежного рынков и внедрение рыночных механизмов во все сферы экономики.

Первой зарубежной поездкой Тадеуша Мазовецкого стал не традиционный визит в Москву, а поездка в Италию, где 20 октября 1989 года он посетил Ватикан и был принят папой римским Иоанном-Павлом II. Только 23 ноября Мазовецкий отправился в свой первый визит в СССР, который занял четыре дня. Он провел переговоры с Председателем Совета Министров СССР Николаем Рыжковым, посетил Ленинград и Смоленск. Мазовецкий и Рыжков подтвердили отношения, основанные на Договоре о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи 1945 года и заинтересованность и развитии экономических связей. Было решено изменить торговые отношения и взаиморасчеты стран, отказавшись от практики Совета экономической взаимопомощи и перейдя к мировой практике.

В 1990 году Тадеуш Мазовецкий со своими сторонниками отошёл от «Солидарности» и основал центристскую партию Демократическая уния.

22 сентября 1990 года Сейм принял решение провести до конца года президентские выборы, а в начале 1991 года самораспуститься и провести свободные парламентские выборы. 4 октября вечером Мазовецкий выступил по национальному телевидению о объявил о выдвижении своей кандидатуры на пост Президента Польши. На выборах 22 ноября 1990 года он занял третье место, получив 18,8 %голосов. 27 ноября 1990 года Мазовецкий подал в отставку с поста главы правительства и остался руководить страной до сформирования нового кабинета.

4 января 1991 года Тадеуш Мазовецкий оставил пост Премьер-министра Республики Польша.

Карьера после 1991 года

На выборах 27 октября 1991 года Демократическая уния Мазовецкого вышла на первое место, получив 13,3 % голосов и 75 мест в Сейме. Тадеуш Мазовецкий заявил, что готов вновь сформировать правительство. Но его партия не обладала парламентским большинством, к тому же против Мазовецкого выступили и Союз демократических левых сил, и Соглашение центристских сил, и бывший союзник Президент Валенса. Новое правительство Польши возглавил Ян Ольшевский, а партия Мазовецкого не вошла в пятипартийную правящую коалицию.

В 1992 году Мазовецкий был назначен специальным представителем Комиссии ООН по правам человека в бывшей Югославии. В апреле 1994 года вместе с Лешеком Бальцеровичем, Брониславом Геремеком, Ханной Сухоцкой и Яном Белецким основал партию Уния Свободы и стал её первым председателем. Демократическая уния Мазовецкого вошла в состав новой партии. В 1995 году, вскоре после массовых убийств в Сребренице, он ушёл в отставку с поста специального представителя Комиссии ООН по правам человека в бывшей Югославии в знак протеста против политики европейских стран и США в балканском регионе, поскольку те не смогли предотвратить массовых убийств [www.bosnia.org.uk/bosrep/junaug95/resign.cfm].

В 1997 году Тадеуш Мазовецкий написал преамбулу Польской Конституции.

В 2001 году сложил полномочия депутата сейма.

Тадеуш Мазовецкий, доставленный накануне в больницу с лихорадкой, скончался 28 октября 2013 года в возрасте 86 лет. Похоронен на Лесном кладбище в селе Ляски.

По выражению Радослава Сикорского, он был «одним из отцов польской свободы и независимости».

Награды

В 1998 году Тадеуш Мазовецкий был награждён высшей наградой Франции — орденом Почетного легиона.

Лауреат премии Киселя в 2012 году.

Личная жизнь

Тадеуш Мазовецкий был дважды женат, имел и пережил всех своих троих сыновей — Войцеха, Адама и Михеля. Имел от них несколько внуков.

Литература

• Кто есть кто в мировой политике / Редкол.: Кравченко Л. П. (отв.ред.) и др. — М.: Политиздат, 1990. — С.253 — 254
• Международный ежегодник политика и экономика. Вып. 1990 г. / АН СССР, Ин-т мировой экономики и междунар.отношений; Гл.ред. О. Н. Быков. -М.: Политиздат, 1990 — С.33 — 334

Ссылки

• [www.haverford.edu/relg/sells/reports/mazowiecki.html Periodic Reports on the situation in Bosnia]
• [www.rubaltic.ru/article/politika-i-obshchestvo/tadeush-mazovetskiy-biografiya-epokhi29102013/ Тадеуш Мазовецкий – биография эпохи]

Отрывок, характеризующий Мазовецкий, Тадеуш

Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.