Мазон, Андре

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Андре́ Мазо́н (фр. André Mazon, в России иногда назывался Андрей Альбинович Мазон; 7 сентября 1881, Париж — 13 июля 1967, Париж) — французский славист, профессор, член Академии надписей (1941). Труды по древнерусской и русской классической литературе, русскому и чешскому языкам, славянскому фольклору; активная научно-организационная деятельность в области французской и европейской славистики.

Учился в Сорбонне и в Пражском университете. Преподавал французский язык в Харьковском университете (1905—1908). Учёный секретарь Института живых восточных языков в Париже (1909—1914), профессор Страсбургского университета (1919—1923) и Коллеж де Франс (1924—52). Руководитель Института славяноведения в Париже (с 1937), вице-президент Международного комитета славистов (1958—1967). Один из основателей и член редколлегии парижского славистического журнала «Revue des études slaves» (1921).

Как лингвист Мазон известен очерком употреблений видовых форм русского глагола (1914; сильно устаревшим) и работой об изменениях в русской лексике в годы войны и революции (1920), которая является, по-видимому, первой попыткой научной фиксации языковых реалий советской эпохи[1]. Он также автор кратких грамматик чешского (1921) и русского (1943) языков.

Как литературовед занимался описанием фольклора балканских славян и, в основном, русской классической литературой XIX в. Защитил диссертацию о творчестве Гончарова (1914), опубликовал хранившиеся в Париже рукописи Тургенева, в многочисленных работах исследовал творчество почти всех крупных писателей этого периода от Пушкина и Шевченко до Достоевского и Толстого.

Хорошо известна скептическая позиция Мазона по поводу «Слова о полку Игореве», которое он считал поздним подражанием «Задонщине» (Le Slovo d’Igor, 1940, и многие другие работы). В ряду скептиков — Мазон один из немногих профессиональных филологов-славистов. Тем не менее, его аргументы многократно рассматривались и критиковались и в настоящее время, по-видимому, не могут быть приняты (подробной критике каждого аргумента Мазона посвящена бо́льшая часть работы Якобсона 1947 г.).

Напишите отзыв о статье "Мазон, Андре"



Примечания

  1. André Mazon, Lexique de la guerre et de la révolution en Russie (1914—1918), Paris, 1920.
    «Профессор Мазон был в России во время войны, был арестован большевиками и провел полгода в Бутырках; все это время он наблюдал, отмечал языковые изменения и, вернувшись во Францию, систематизировал собранный материал» (С. Карцевский, Русский язык и революция // «Общее дело», № 208, 8 февраля 1921).

Ссылки

Отрывок, характеризующий Мазон, Андре

После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.