Мазурение

Мазуре́ние (польск. mazurzenie, МФА (польск.): [mazuˈʐɛɲɛ]) — фонетическое явление в ряде польских диалектов, в полабском языке и в некоторых восточнославянских говорах северо-восточной Польши, при котором смешиваются шипящие и свистящие согласные (за исключением ž/š < ř), в одном ряду s, z, c, ʒ совпадают два ряда s, z, c, ʒ и š, ž, č, ǯ. Например, произносится «czepek» как «cepek», «szkoła» как «skoła», «życie» как «zycie». В литературном польском языке явление мазурения отсутствует.

География мазурения

Данное явление широко распространено в польских диалектах, а именно во всех диалектах Малой Польши, Мазовии и северной части Верхней Силезии. Небольшие ареалы мазурения встречаются на территории Великой Польши, фактически, только в отдельных деревнях: в Старом Крамско (Stare Kramsko) и Новом Крамско (Nowe Kramsko) под Бабимостом, в Хвалиме (Chwalim) и в селениях веленских мазуров в окрестностях Велени, Кшижа и Вронок на западе Великой Польши (западновеликопольские говоры), а также в селениях под Равичем на юго-западе Великой Польши (южновеликопольские говоры). Если в говорах деревень окрестностей Равича и в хвалимском говоре наличие мазурения объясняется их генетической принадлежностью к северносилезскому диалектному типу, то мазурение в говорах веленских мазуров и в говорах Старого и Нового Крамско предположительно обусловлено иноязычным (лужицким) субстратом. На территории распространения мазовецкого диалекта мазурение отсутствует в говорах района Сейн в Сувалках на границе с Литвой и в восточном Подляшье на границе с областью распространения говоров белорусского языка, а также в новых немазуракающих говорах (в районах Оструды, Любавы и в Вармии). Кроме того, на территории Мазовии мазурение нехарактерно для так называемых шляхетских говоров (говоров сёл, где живут преимущественно потомки мало чем отличавшихся в прошлом от крестьян по уровню жизни мелких дворян, или шляхты). Мазурение также отсутствует в восточных говорах ареала малопольского диалекта на границе с Украиной, в говорах средней и южной частей Верхней Силезии, а также в периферийных польских диалектах.

Полная или частичная замена шипящих свистящими согласными отмечалась в говорах полабского языка, распространённых среди крестьян княжества Люнебург на левом берегу реки Эльба (Лаба) (современный район Люхов-Данненберг земли Нижняя Саксония в Германии) и вымерших к середине XVIII века. Так, в зютеновском говоре, известном по записям полабского крестьянина Я. П. Шульце из деревни Зютен (нем. Süthen), и кленновском, или вустровском, говоре, записанном пастором Х. Хеннигом в деревне Кленнов (нем. Klennow), согласные č, ž, š полностью перешли в c, z, s. От зютеновского и кленновского отличался люховский говор, записанный И. Пфеффингером в окрестностях Люхова, в котором в ряде случаев č, ž, š сохранялись.

Мазурение в современных польских диалектах

Мазурение, охватывающее все факты языка, является одной из наиболее выразительных особенностей диалектной речи, контрастирующей с литературным языком, оно имеет давнюю эмоционально-отрицательную окраску в языковом сознании поляков (говор мазуров высмеивался в комедиях уже в XVI веке). Это явилось одной из причин того, что носители мазуракающих говоров всегда старались избегать в своей речи этой языковой черты. В настоящее время мазурение употребляется непоследовательно, литературные формы вытесняют диалектные, смешение шипящих и свистящих звуков чаще сохраняется в словах, которые обозначают типично сельские реалии, и отсутствует в словах, общих с литературным польским языком.

Гипотезы происхождения

Дискуссии на тему о происхождении мазурения (как часть дискуссий о диалектной базе польского литературного языка) были наиболее оживлёнными среди лингвистов в период с конца XIX века до середины XX века. Вопросы генезиса и хронологии мазурения полонисты объясняли по-разному. Если в вопросе места возникновения мазурения разногласий не было (местом возникновения считают Мазовию, откуда это явление распространилось в Малую Польшу и часть Силезии), то в вопросе времени возникновения мазурения существовали расхождения. Рассматривались теории раннего и позднего происхождения мазурения. К первым относят теорию К. Нича об особом развитии групп *sj и *zj в период балто-славянского единства, раннее происхождение мазурения при этом подтверждается совпадением границ этого явления с границами племенных польских диалектов, отсутствие мазурения по всей восточной границе современной Польши К. Нич объяснял восточнославянской основой этих говоров или восточнославянским влиянием на них. Сторонники теории позднего происхождения (М. Малецкий и другие) опирались на аргументы лингвистического характера: невозможность возникновения мазурения ранее перегласовок ’ě < ’a, ’e < ’o (IX — X века), возникновение мазурения только после появления третьего ряда ś, ź, ć, ʒ́ (XII — XIII века), прекращение действия мазурения после утраты вибрации ř (ž/š из ř не подверглись мазурению) (XVI — XVII века) и другие. Причиной появления мазурения по мнению некоторых лингвистов является иноязычное влияние. А. М. Селищев считал, что мазурение сложилось под воздействием прусского языка. Согласно И. А. Бодуэну де Куртенэ мазурение развилось под влиянием финского субстрата.

В настоящее время большая часть полонистов считают мазурение славянской инновацией, появившейся в Мазовье в относительно позднее время в XIII — XIV веках.

Отсутствие мазурения в польском литературном языке объясняют возникновением литературного языка на основе великопольского диалекта (в котором мазурение отсутствует), влиянием чешского языка или поздним возникновением мазурения (когда литературный язык уже сформировался).

Явления в польских диалектах, сходные с мазурением

В мазовецких немазуракающих говорах (любавских, острудских и варминских говорах мазовецкого диалекта, исключая говоры западной Вармии), а также в мальборских говорах великопольского диалекта отмечается фонетическое явление, связанное, как и мазурение, со сдвигом в произношении рядов шипящих (ряды š, ž, č, ǯ и ś, ź, ć, ʒ́ совпадают в одном ряду š, ž, ć, ʒ́, или š’, ž’, č’, ǯ’). Для мальборских и восточновармийских говоров характерен ряд š, ž, ć, ʒ́, для любавских и острудских — š’, ž’, č’, ǯ’. Сходное явление отмечается в южном ареале силезского диалекта на границе Польши с Чехией и Словакией (в районах Яблункова в Тешинской Силезии и в районе Чадцы в северо-западной Словакии — в яблунковском и чадецком говорах), где ряды š, ž, č, ǯ и ś, ź, ć, ʒ́ совпадают как в мальборских и восточновармийских говорах в š’, ž’, č’, ǯ’. Данное изменение в произношении рядов шипящих получило название «сяканье» (либо «шяканье», польск. siakanie), или яблонкование (по названию города Яблункова в южносилезском ареале этого явления). Если ранее яблонкование часто рассматривалось как результат смешения словацкой и польской консонантных систем, так считал, в частности, К. Нич, то в настоящее время яблонкование считается исконно польским явлением (частным случаем смешения рядов s, z, c, ʒ — š, ž, č, ǯ — ś, ź, ć, ʒ́). Исключение может составлять чадецкий говор, в котором сдвиг в произношении шипящих появился, вероятнее всего, под влиянием словацкого языка.

В диалектах кашубского языка распространено так называемое кашубение: совпадение ś, ź, ć, ʒ́ и s, z, c, ʒ в одном ряду s, z, c, ʒ (иначе — отвердение этимологически мягкого ряда ś, ź, ć, ʒ́). Данное явление, родственное мазурению, отмечалось в кашубском языке уже в XIII веке. Если твёрдые согласные s, z развились непосредственно из мягких s’, z’ (swiat «свет», zëma «зима» при польск. świat, zima), то твёрдые аффрикаты с, ʒ возникли на месте мягких t’, d’ через стадию ć и ʒ́ (scana «стена», rodzëc «родить» при польск. ściana, rodzić (в XII—XIII веках в польском языке мягкие s’ и z’ перешли в среднеязычные щелевые ś и ź, а мягкие t’ и d’ перешли в среднеязычные аффрикаты ć и ʒ́).

Параллели в других славянских языках

Сходные явления можно наблюдать и в других славянских языках. Например, цоканье — наличие аффрикаты /ц/ на месте /ч/, присущее древненовгородскому диалекту и распространённое в значительной части современных севернорусских говоров, а также в среднерусских говорах Псковской группы и в южной части ареала восточных среднерусских говоров; произношение c, s и z на месте č, š и ž, отмечаемое в говорах чакавского наречия.

Примечания

Комментарии

Литература

1. Ананьева Н. Е. [danefae.org/djvu/#A История и диалектология польского языка]. — 3-е изд., испр. — М.: Книжный дом «Либроком», 2009. — 304 с. — ISBN 978-5-397-00628-6. (Проверено 12 марта 2013)
2. Селищев А. М. Введение в сравнительную грамматику славянских языков. — М.: КомКнига, 2010
3. Podlawska D. Gramatyka historyczna języka polskiego z elementami gramatyki języka starocerkiewnosłowiańskiego i dialektologii. — Słupsk, 2003

Отрывок, характеризующий Мазурение

Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.