Майале (человекоуправляемая торпеда)
| Человеко-торпеда «Майале» | ||
|---|---|---|
| Siluro a lenta corsa (SLC) | ||
| ||
| Торпеда «Майале» в музее | ||
| Государство флага |  Италия
| |
| Основные характеристики | ||
| Тип корабля | Человеко-торпеда | |
| Разработчик проекта | Officina Siluri di San Bartolomeo (La Spezia) | |
| Главный конструктор | Тезео Тезеи и Эмилио Тоски | |
| Скорость (подводная) | 2,3 - 4,5 узл. | |
| Рабочая глубина погружения | 0-30 м | |
| Предельная глубина погружения | 30 м | |
| Автономность плавания | 4 мили/ 4,5 узл., 15 миль/ 2,3 узл. | |
| Экипаж | 2 чел. | |
| Размеры | ||
| Водоизмещение подводное | 1,5 т | |
| Длина наибольшая (по КВЛ) | 6,7 м | |
| Ширина корпуса наиб. | 533 мм | |
| Вооружение | ||
| Торпедно- минное вооружение |
отделяемая боеголовка 200 - 300 кг | |
«Майале» — человекоуправляемая торпеда, специальное оружие ВМС Италии периода Второй мировой войны. Применялось подразделениями боевых пловцов (отряд 10-й флотилии МАS) для уничтожения военных кораблей и транспортных судов противника в местах их базирования или стоянки.
Содержание
История создания
Идея использования тихоходной торпеды для совершения диверсий против кораблей появилась в Первую мировую войну. Инженер — капитан 3-го ранга Р. Россети и лейтенант медицинской службы Р. Паолуччи разработали аппарат на основе германской 510 мм торпеды, который двигался посредством сжатого воздуха и имел наружное управление. К головной части торпеды прикреплялись два заряда, по 170 кг тротила каждый. Взрыв осуществлялся с помощью часового механизма. Заряды крепились к корпусу корабля с помощью мощных магнитов. Длина торпеды составляла 8,2 м, а водоизмещение 1,5 т. Она могла развить скорость 4 узла и имела радиус действия 8-9 миль. Пловцы одевались в каучуковые комбинезоны, надутые воздухом. После нескольких месяцев тренировок было решено провести диверсию в порту Пола, где базировались австрийские линкоры. 31 октября 1918 года в результате операции итальянцев был потоплен линкор «Вирибус Унитис», но 29 октября Австро-Венгрия запросила мира, её флот готовился к капитуляции. В подобных условиях в проведении диверсии не было необходимости.
Работа по созданию штурмовых средств возобновилась в 1935 году, во время обострения англо-итальянских отношений из-за Эфиопии. Накануне Второй мировой войны Италия остро нуждалась в новом, необычном оружии, которое можно быстро изготовить и нанести чувствительные удары противнику. Это могло создать более благоприятные условия для итальянского флота в случае противостояния с Англией на Средиземном море.
Два молодых инженера ВМС суб-лейтенанты Тезео Тезеи и Эмилио Тоски предложили проект человекоуправляемой торпеды, способной совершать небольшие переходы в полностью погруженном состоянии. В торпедных мастерских Сан-Бартоломео, Специя, были построены два прототипа. В январе 1936 года изобретатели лично провели серию секретных испытаний, которые завершились успехом. В том же году началось обучение личного состава.
Техническое описание
Официально это оружие называлось SLC (Siluro a lenta corsa — тихоходная торпеда). Однако пилоты дали SLC прозвище «Майале» (Поросенок). Возможно, эта кличка родилась из-за её капризных механизмов. Она имела длину 6,7 м и диаметр 533 мм. Водоизмещение торпеды составляло 1,5 тонны. На ней был установлен электромотор мощностью 1,1 ЛС, который потом был заменен на более мощный — 1,6 ЛС. Он позволял торпеде двигаться почти бесшумно. На скорости 4,5 узла «Майале» могла пройти 4 мили, а на крейсерской скорости 2,3 узла — 15 миль. Экипаж был одет в защитные резиновые комбинезоны. Запаса кислорода в дыхательных приборах хватало на 6 часов. Торпеда могла погружаться на глубину до 30 м. Однако в подводном положении радиус действия «Майале» был очень небольшим. В носовой части была установлена съемная боеголовка с зарядом 200 кг. Позднее его увеличили до 250 кг, а затем до 300 кг. Часовой механизм позволял устанавливать задержку до 5 часов. Пилоты «Майале» сидели друг за другом верхом на торпеде. Их ноги упирались в специальную подножку. Водитель-офицер был прикрыт изогнутой металлической пластиной, под которой был установлен люминесцентный магнитный компас, клапан регулировки глубины, приборы управления электромотором. Пилот управлял торпедой с помощью рулевой колонки самолетного типа. Специальные рычаги затопляли и продували балластные цистерны. Второй член экипажа (обычно унтер-офицер, водолаз) находился сзади. От водителя его отделяла цистерна быстрого погружения. Позади него находился контейнер с инструментами и запасным дыхательным аппаратом. Всего в 1940-43 годах было построено более 80 «Майале».
Тактика применения
К месту атаки торпеду доставляла специально оборудованная подводная лодка-носитель. Вначале торпеды крепились прямо на палубу, но поскольку это сильно ограничивало глубину погружения лодки (корпус торпеды держался лишь до глубины 30 м, а после деформировался), то их стали помещать в большие герметически закрытые цилиндры с легко открывающимися дверцами.
Подводная лодка скрытно подходит как можно ближе к базе и занимает позиционное положение (притапливается). Выйдя из лодки через люк, экипаж проверяет свою торпеду и если все в порядке, то включает двигатель и движется ко входу в гавань. Вначале водители держат голову над водой и дышат наружным воздухом, но при опасности быть обнаруженными, используя цистерну быстрого погружения, скрываются под водой и включают кислородные приборы. Достигнув заграждений, пытаются под них поднырнуть, а если это невозможно, то делают проход с помощью пневматического сетепрорезателя. После преодоления сетей торпеда направляется к цели — кораблю, чей силуэт тщательно изучался заранее.
Торпеда погружается на достаточную глубину и малым ходом приближается к цели. Когда темнота сгущается — экипаж под целью. Остановлен мотор и продувается цистерна, затем, скользя вдоль днища водитель находит боковой киль и крепит к нему специальные зажимы. Одновременно помощник протягивает трос к боковому килю противоположного борта и зажимами укрепляет его. Отсоединяется боеголовка и крепится к тросу под днищем цели, где нет противоторпедной защиты. Начинает отсчет часовой механизм взрывателя, который сработает через 2,5 часа после отстыковки боевой части. Для более мелких судов применялись мины небольших размеров (около 5 кг взрывчатки), которые крепились к днищу судна зажимами или магнитом. После завершения минирования экипаж «Майале» скрытно добирался до берега и пытался незаметно покинуть зону проведения операции.
Применение в боевых действиях
Первые попытки боевого применения торпед «Майале» против английского флота были неудачными. Кроме того, англичанами были потоплены две подводные лодки-носители торпед («Ириде» и «Гондар»).
Операция в Гибралтаре 29-30 октября 1940 года закончились провалом из-за отказа техники. Три торпеды были доставлены к бухте Алхесирас, Гибралтар, подводной лодкой «Шире» 
(командир капитан 2-го ранга Боргезе). Одна из трёх торпед затонула буквально через 30 минут. Вторая, которой управляли майор Тезеи и водолаз сержант Педретти, достигла входа во внутреннюю гавань. Однако здесь отказали дыхательные приборы обоих пилотов, а следом за ними и резервный аппарат.
Это вынудило Тезеи прервать операцию. Итальянцы затопили свою торпеду и поплыли к испанскому берегу. Как и экипаж другой затонувшей торпеды, Тезео и Педретти встретились с итальянским агентом и с его помощью благополучно вернулись в Италию. Третья торпеда под управлением лейтенанта Биринделли и водолаза унтер-офицера Пакканьини сумела пробраться в военный порт и приблизиться к стоящему на якоре линкору «Барэм», но здесь мотор «Майале» отказал. Сломался и дыхательный аппарат Пакканьини. Биринделли в одиночку попытался тащить боеголовку по дну гавани к линкору, но через 30 минут он почувствовал нарастающие симптомы отравления углекислотой. Он завел часовой механизм и выплыл на берег. Торпеда взорвалась не причинив вреда линкору, а оба пилота попали в плен.
Первые успехи
Первых относительных успехов итальянцам удалось добиться 19−20 сентября 1941 года. Военная разведка сообщила, что в гавани Гибралтара стоят линкор,авианосец и два крейсера, они и были выбраны в качестве главных целей. Подводная лодка «Шире» снова доставила три торпеды с экипажами к бухте Алхесирас. На этот раз англичане приняли некоторые меры безопасности. Рейд Альхесираса и военная гавань постоянно патрулировались катерами, которые периодически сбрасывали в воду гранаты. Два экипажа «Майале» не смогли проникнуть в военную гавань из-за действий этих катеров и они выбрали цели на внешнем рейде. Были заминированы теплоход «Дурхэм» (10900 тонн) и небольшой танкер «Фиона Шелл» (2444 тонны). Однако действия третьего экипажа (лейтенант Визинтини и водолаз Магро) показали, что «Майале» способна выполнить задачу, для которой проектировалась — проникнуть в защищенную гавань противника и уничтожить стоящий там корабль. Уклонившись от патрульных катеров, Визинтини погрузился на 11 метров и провёл торпеду между стальными тросами, поддерживающими заградительную сеть поперек входа в гавань. Вскоре он поднялся на поверхность недалеко от британского крейсера. Решив, что времени для атаки стоявшего далеко в южной части гавани авианосца «Арк Ройал» не осталось, Визинтини выбрал в качестве цели не крейсер, а гружёный танкер. Он рассчитывал, что разлившаяся нефть загорится и пожар охватит всю гавань. Установив заряд на корпусе танкера Визинтини и Магро благополучно ушли. В 6.30 они уже встретились с итальянским агентом в Испании. В 8.45 мощный взрыв разломил пополам эскадренный танкер «Денбидейл» (8145 тонн), однако, к разочарованию итальянцев, пожар не начался.
Операция в Александрии
Самая удачная операция с участием торпед «Майале» была проведена ночью 18 — 19 декабря 1941 года, когда атаке подверглась база британского флота в порту Александрия (Египет). Подводная лодка «Шире» выпустила три «Майале», которые проникли в гавань, где в это время находились линкоры «Куин Элизабет» и «Вэлиант», несколько эсминцев и транспортные суда. Итальянцам удалось буквально проскочить сквозь ворота в боново-сетевом заграждении в кильватерной струе британских эсминцев, которые в это время заходили в гавань. Торпеды не были замечены патрульными катерами и успешно преодолели сетевые ограждения линкоров. Лейтенант де Ла Пенне и водолаз унтер-офицер Бьянки должны были атаковать линкор «Вэлиант». Хотя дыхательный аппарат Бьянки отказал, что вынудило его подняться на поверхность, а винт торпеды заклинило, де Ла Пенне сумел руками протащить её по дну последние несколько метров, после чего завел взрыватель боеголовки. Оба итальянца вынырнули у борта линкора и были взяты в плен. Они отказались отвечать на вопросы и были посажены в одно из внутренних помещений линкора совсем недалеко от того места, где был установлен заряд. За десять минут до взрыва де Ла Пенне потребовал встречи с капитаном и сообщил о скором подрыве заряда. Они все ещё находились на корабле, когда в 6.20 произошёл взрыв. На несколько минут раньше взорвался заряд, установленный под днищем линкора «Куин Элизабет» инженер-капитаном Марсельей и водолазом унтер-офицером Скергатом. В это время сам адмирал Каннингхэм стоял на корме линкора. Как он вспоминал, «его подбросило в воздух футов на пять», когда массивный корпус корабля содрогнулся от взрыва. Марселья и Скергат были взяты в плен через три дня на берегу. Третья торпеда, которой управляли капитан Мартелотта и водолаз унтер-офицер Марино должна была взорвать гружёный танкер. Кроме боеголовки торпеды, пилоты имели 6 кальциево — карбидных зажигательных патронов. Установив главный заряд под днищем танкера «Сагона» (7554 тонны), итальянцы установили взрыватели патронов так, чтобы они загорелись после взрыва танкера и подожгли разлившуюся нефть. Но эта уловка не сработала, хотя «Сагона» и стоявший у борта танкера эсминец «Джервис» были тяжело повреждены. Мартелотта и Марино были захвачены в плен на берегу. В результате диверсии «Вэлиант» потерял 167 м² носовой части нижних булей и получил значительные внутренние повреждения. Он простоял в ремонте до июля 1942 года. «Куин Элизабет» пострадал ещё сильнее. У линкора было вырвано 502 м² двойного дна и серьёзно повреждены машины, он сел на дно гавани. Попытка добить «Куин Элизабет» с помощью «Майале» с подводной лодки «Амбра» 14 мая 1942 года провалилась. Линкор удалось подлатать, и он отправился на капитальный ремонт в США, который закончился в июле 1943 года.
Ценой трёх торпед «Майале» и 6 человек их экипажей удалось изменить баланс морских сил на Средиземном море. Однако итальянское командование оказалось неспособно использовать внезапно появившееся превосходство в линкорах, хотя потом оно обвиняло немцев в том, что они не поставили Италии достаточно нефти для ведения морских операций.
«Ольтерра» — тайная торпедная база
Хотя подводная лодка вполне подходит для транспортировки управляемых торпед, появились новые и более эффективные способы её поиска и обнаружения, что затрудняло скрытный подход к военно — морской базе. Великобритания значительно усилила охрану своих портов на Средиземном море. Исключительное географическое положение Гибралтара, находящегося очень близко к нейтральной стране (Испания), навело итальянцев на мысль создать тайную базу, откуда боевые пловцы могли бы атаковать вражеские суда с помощью торпед «Майале». Такой базой стал итальянский пароход «Ольтерра»,
который был затоплен своей командой в начале войны и сидел на мели в испанских водах. Так как предполагалось судно отремонтировать и продать Испании, его подняли и отбуксировали в гавань Алхесираса, что как раз напротив акватории военной гавани Гибралтара. В трюме транспорта была создана база для торпед «Майале» и боевых пловцов. Под видом запчастей и материалов для ремонта на «Ольтерру» в разобранном состоянии доставлялись торпеды «Майале» и все необходимые инструменты. Постепенно на судне был заменен экипаж, под видом гражданских моряков на «Ольтерру» прибыли боевые пловцы и технические специалисты. За военной гаванью Гибралтара велось круглосуточное наблюдение. Пловцы покидали «Ольтерру» через прорезанный в подводной части корпуса люк. К декабрю 1942 года, все было готово к выпуску трёх торпед. Вскоре в Гибралтар вошла сильная английская эскадра: линкор «Нельсон», линейный крейсер «Ринаун», авианосцы «Фьюриес» и «Формидабл». Итальянцы назначили атаку на 7 декабря. В тот же вечер все три экипажа покинули на торпедах «Ольтерру» и направились ко входу в базу. Однако пловцы не знали, что охрана порта, куда зашли столь ценные корабли, была значительно усилена. Появились новые, оснащенные гидрофонами катера, которые каждые 2-3 минуты производили сброс глубинных бомб, что обеспечивало поражение пловцов в радиусе нескольких сот метров от места взрыва бомбы. Первый экипаж (ветераны Визинтини и Магро) добрался до входа в порт, преодолел заграждения и под водой двинулся к линкору «Нельсон». Когда до цели оставалось несколько сот метров, их засек гидрофон патрульного судна, немедленно раздался взрыв глубинной бомбы, затем ещё один, и оба водителя погибли. Второй экипаж (Маниско и Варини) был замечен с мола и обстрелян из пулеметов. Он нырнул и попытался уйти, но был оглушен с катера глубинными бомбами. Затопив торпеду и всплыв на поверхность, итальянцы в полубессознательном состоянии были взяты в плен. Третий экипаж (Челла и Леоне) был застигнут тревогой, поднявшейся на базе, когда был ещё на большом расстоянии от входа. Командир (Челла) решил погрузиться и идти под водой, но оглушенный близкими разрывами глубинных бомб, отказался от атаки. Когда командир всплыл и двинулся назад к «Ольтерре», он обнаружил, что его напарник бесследно исчез. Операция провалилась. На допросах пленные итальянцы утверждали, что были доставлены к базе на подводной лодке. Англичане так и не узнали о роли «Ольтерры» до конца войны.
Этот случай показал, что время управляемых торпед прошло, охрана военных баз поднялась на такой уровень, что проникнуть в них верхом на торпеде стало невозможно. Боевые пловцы вынуждены были переключиться с атак боевых кораблей в защищенных базах на атаки торговых судов на внешних рейдах. С сентября 1942 года по август 1943 года человекоуправляемые торпеды и боевые пловцы потопили или тяжело повредили 11 торговых судов союзников общим водоизмещением 54200 тонны. Кроме того, 10 декабря 1942 года подводная лодка «Амбра» доставила на рейд Алжира три торпеды «майале» и десять боевых пловцов. Они потопили четыре судна водоизмещением 22300 тонн. В момент капитуляции Италии на борту «Ольтерры» велась подготовка к атаке Гибралтара с помощью новых торпед SSB, где экипаж прикрывался легким металлическим кожухом, что несколько повышало его устойчивость к взрывам глубинных бомб, но эти торпеды уже не приняли участия в боевых действиях.
Источники
- Каторин Ю. Ф., Волковский Н. Л., Тарнавский В. В. Уникальная и парадоксальная военная техника. — СПб.: Полигон, 2003. — 686 с. — (Военно-историческая библиотека). — ISBN 5-59173-238-6, УДК 623.4, ББК 68.8 К 29.
- Юнио В.Боргезе, Кайюс Беккер «Подводные диверсанты во Второй мировой войне» издательство АСТ, Москва, 2001 г., 636 стр., тираж 7000 экз., ISBN 5-17-008535-4
Напишите отзыв о статье "Майале (человекоуправляемая торпеда)"
Отрывок, характеризующий Майале (человекоуправляемая торпеда)
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.В доме Ростовых было невесело.
Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
