Майер, Луис Барт

Луис Б. Майер
Louis B. Mayer
Луис Майер и Джоан Кроуфорд, 1953 год
Имя при рождении:	Элиэзер (Лазарь) Меир
Дата рождения:	4 июля 1884(1884-07-04)
Место рождения:	Минск, Российская империя
Дата смерти:	29 октября 1957(1957-10-29) (73 года)
Место смерти:	Лос-Анджелес, США
Профессия:	кинопродюсер
Карьера:	1907—1951

Лу́ис Барт Ма́йер (англ. Louis Bart Mayer, урождённый — Лазарь Меир; 4 июля 1884, Минск — 29 октября 1957, Лос-Анджелес) — один из первых кинопродюсеров, известный как руководитель и один из основателей голливудской киностудии «Metro-Goldwyn-Mayer» (MGM) и американской Академии кинематографических искусств и наук, ежегодно вручающей главную кинопремию «Оскар», также предложенную им.

Луис Майер, иногда называемый просто L. B. («Эл-Би»), создал целую империю развлечений, его называют творцом плеяды кинозвёзд Metro-Goldwyn-Mayer её золотых лет, о которых говорили, что их больше, чем звезд на небе.

Ранние годы

Лазарь Меир родился в еврейской семье в Минске, в Российской империи. Настоящая дата его рождения осталась неизвестна — предположительно, 12 июля. Когда он получал американское гражданство, он выбрал в качестве дня рождения 4 июля — День независимости США; причём сначала он указывал 1884 год, а затем 1885.

В семье Якова Меира и Сары Мелтцер родились дочери Етта (1878), Ида (1883) и сын Лазар (1884).

Опасаясь погромов, семья эмигрировала, когда Лазарю было около двух лет, в США и поселилась в штате Род-Айленд. Там семья Якова и Сары прожила с 1887 по 1892 годы, в это время родились сыновья Рубин (Рудольф, 1888) и Иеремия (Jeremiah, Джерри, 1891). Затем семья переехала в канадский город Сент-Джон, где Лазарь пошёл в школу, и в которой он и его братья подвергались антисемитским нападкам со стороны сверстников. Отец зарабытавал на жизнь тем, что собирал металлолом и утилизировал бытовые отходы, привлекал к этому и сына, назвав фирму «Майер и сыновья» («J. Mayer & Sons»). Мать работала на птицеферме.

В 1904 году девятнадцатилетний Луис покинул Сент-Джон и уехал в Бостон, где некоторое время продолжал зарабатывать на жизнь «металлургическим» бизнесом, но вскоре женился на Маргарет Шенберг, и перебивался случайными заработками, чтобы прокормить семью, а благодаря случаю устроился в кинотеатр. Луис и Маргарет прожили вместе до 1947 года.

Начало карьеры

Майер, при помощи родных и друзей, взял в аренду и восстановил изношенный 600-местный «Gem Theater» в Хаверхилле (англ. Haverhill), штат Массачусетс, использовавшийся для показа бурлеска, и открыл в нём 28 ноября 1907 года свой первый кинотеатр «Orpheum». Чтобы преодолеть неблагоприятную репутацию этого здания, когда-то принадлежавшего общине, Майер решил начать показы с религиозного фильма; годы спустя, он называл первым показанным фильмом «От яслей до креста» (англ. From the Manger to the Cross), хотя большинство источников датирует этот фильм 1912 годом. За несколько лет Майер завладел всеми пятью хаверхиллскими театрами. Затем создал с Натаном Гордоном (англ. Nathan H. Gordon) партнёрство «Гордон-Майер», контролировавшее крупнейшую театральную сеть в Новой Англии.

В 1914 году партнёры организовали своё собственное дистрибьюторское агентство в Бостоне. Майер выплатил Д. У. Гриффиту 25 000 $ за исключительные права на показ фильма «Рождение нации» (1915) в Новой Англии. Майер в 1916 году вместе с миллионером Ричардом Роландом (англ. Richard A. Rowland) создал в Нью-Йорке корпорацию «Metro Pictures» со своей киностудией. В том же году на экраны вышел первый фильм продюсера Луиса Майера — «Большой секрет».

Два года спустя Луис Майер из страха перед Компанией кинопатентов переехал с фирмой в Лос-Анджелес. В тот же год он расторг партнёрство с Роландом и сформировал свою собственную производственную компанию — корпорацию «Луис Майер Пикчерс» (англ. Louis B. Mayer Pictures), в которую переманил уже известную актрису киностудии «Vitagraph» Аниту Стюард. Первой продукцией компании стал в 1918 году фильм «Добродетельные жёны». В партнерстве с Б. П. Шулбергом (англ. B. P. Schulberg) была создана студия «Mayer-Schulberg».

Майер добился успеха, однако, в апреле 1924 года Маркус Лоу (англ. Marcus Loew) — владелец сети «Loews Theatres» приобрёл и соединил три кинокомпании — «Metro Pictures», «Goldwyn Pictures» Сэмюэла Голдвина и «Mayer Pictures» — в корпорацию «Метро-Голдвин-Майер» (MGM) под своим контролем из Нью-Йорка. Майер же в качестве вице-президента по вопросам производства, базируясь в Лос-Анджелесе, эффективно управлял MGM ближайшие 27 лет. В 1925 году Майер произвёл свой самый успешный фильм «Бен-Гур».

В 1927 году Лоу умер, оставив контроль над MGM Николасу Шенку. В 1929 году владелец студии-конкурента корпорации «Fox Film» (англ. Fox Film) Уильям Фокс (англ. William Fox), организовал покупку контрольного пакета акций компании у Шенка. Луис Майер и Ирвинг Талберг были возмущены — они были соучредителями MGM, но об этой сделке им ничего не сообщили; это ухудшило и без того напряжённые отношения между Шенком и Майером. Майер обратился в Министерство юстиции и через свои политические связи добился выдвижения обвинения Фоксу в нарушении антимонопольного законодательства. То, что Фокс был тяжело ранен летом 1929 года в результате дорожно-транспортного происшествия, а также крах фондового рынка осенью 1929 года, поставило крест на объединении компаний, даже при условии положительного решения министерства. Тем не менее, Шенк винил Майера в крахе сделки и не простил ему этого.

Глава MGM

Майер желал видеть в фильмах так называемые «здоровые развлечения», страх перед Богом, патриотизм, семейные ценности — всё это доходило до эскапизма. Он часто сталкивался с начальником производства Ирвингом Талбергом, который предпочитал сложные и критические работы. В конце концов, он вытеснил того из дела, пока тот восстанавливался после сердечного приступа в 1932 году. В переходный период Майер управлял студией, поставив на его место своего зятя Д. Селзника. Позже Майер занял пост сам, когда Талберг в 1936 году умер.

Луис Майер сделал из MGM самую финансово-успешную киностудию в мире, единственную, которая выплачивала дивиденды акционерам во время Великой депрессии 1930-х годов. При Майере, MGM произвела много успешных фильмов с дорогими актёрами, такими как Грета Гарбо, Кларк Гейбл, Спенсер Трейси, Кэтрин Хепберн, Лон Чейни, Джоан Кроуфорд, Джин Харлоу, Джуди Гарленд и многими другими. Сам Майер стал самым высокооплачиваемым наёмным работником в США, имея семизначный доход.

Луис Майер имел репутацию деспотичного делового человека, руководствующегося при выборе подходящих тем для кинофильмов исключительно рациональностью и, как утверждают, имел при этом узкие взгляды. Часто настаивал и добивался переделки сценария, вмешивался в режиссуру. Многим он запомнился как очень неприятный человек, не гнушавшийся в отношениях с упрямыми актёрами доходить до гнева, угроз, шантажа. Но Кэтрин Хепберн упоминала его как «хорошего человека» (она лично заключала свои контракты с Майером), а молодые актрисы, такие, как Дебби Рейнольдс, Джун Эллисон и Лесли Кэрон почитали его как родного отца.

Активный член Республиканской партии, Майер был в 1931—1932 годах заместителем председателя, а в 1932—1933 председателем правления её филиала — Калифорнийской республиканской партии. Поддерживал, в частности, Герберта Гувера, ставшего президентом США, и Джозефа Маккарти, будущего сенатора. Он и Талберг сыграли свою роль в поражении на выборах в губернаторы Калифорнии в 1934 году реформистского движения EPIC Эптона Синклера, одними из первых использовав современные способы пиара, а также комплекс специально сделанных псевдодокументальных короткометражных фильмов, содержащих нападки на Синклера.

Конец карьеры

К 1948 году, в связи с внедрением телевидения и изменением общественного вкуса, MGM понесла значительные убытки. К тому же Верховный суд решил, что связь между киностудией и сетью кинотеатров должна быть разорвана.

Корпоративный офис MGM в Нью-Йорке в 1948 году постановил, что сценарист и режиссёр Дор Шери, недавно нанятый в «RKO Radio Pictures», может вернуться обратно — он предпочитал более прогрессивные и леволиберальные темы и не сработался с Майером. В 1951 году MGM в третий раз осталась без премии «Оскар», что спровоцировало новый конфликт между Майером и Шенком. Шери был вновь нанят, уже как начальник производства. Деятельность Шери составила разительный контраст с принципами Майера и тот поставил ультиматум — либо он, либо Шери, после чего был уволен Шенком. Майер пытался свергнуть Шенка в совете директоров, но неудачно. Ему пришлось уйти на пенсию.

Семья

У Майера было две дочери от первого брака с Маргарет Шенберг. Старшая, Эдит (1905—1987), была женой продюсера Уильяма Гетца, ставшего президентом «Universal Pictures», но бывшего либеральных взглядов, за что Майер лишил Эдит наследства.

Младшая, Ирен Гладис (1907—1990), была женой продюсера Дэвида Селзника. Она написала автобиографию «A Private View» (1983), где рассказывала в том числе и об отце.

В 1947 году Майер развёлся и через год женился на Лорене Дэнкер, с которой прожил до конца жизни.

Лошади

Майер содержал ряд успешных чистокровных верховых скаковых лошадей на своём ранчо площадью в 2 км² в Перрисе, Калифорния, в 116 км к востоку от Лос-Анджелеса. Скотт Ийман, автор его биографии, считал, что Майер построил одну из лучших конюшен в США и что он почти в одиночку поднял стандарты в Калифорнии. Среди его лошадей был Ю Хост, отец Келсо; Бушер, взявший в 1945 году премию Американская лошадь года США; а также победитель «Preakness Stakes» 1959 года Ройал Орбит.

Майер был вынужден продать конезавод, чтобы покрыть расходы от развода в 1947 году. Его 248 лошадей были оценены более чем в 4,4 млн долларов США. В 1976 году журнал «Чистокровные верховые Калифорнии» назвал его калифорнийским заводчиком века.

Спорные моменты биографии

Смерть Пола Берна

В 1990 году Самуэль Маркс и Джойс Вандервин написали книгу «Deadly Illusions». Маркс был редактором на MGM и другом Ирвинга Талберга и Пола Берна, мужа MGM-овской звезды Джин Харлоу на момент смерти Берна. 5 сентября 1932 года Маркс приехал в дом Берна — полиции было сообщено об обнаружении тела Берна — и увидел Талберга, фальсифицирующего доказательства, а на следующий день Майер, чтобы замять скандал, распорядился написать статьи о том, что самоубийство якобы было совершено из-за импотенции.

В 1980-х годах Маркс исследовал дело и имеющиеся доказательства и пришёл к выводу, что Берн был убит его бывшей гражданской женой Дороти Миллетт, которая затем совершила самоубийство — через два дня после смерти Берна, она бросилась с парома. «Записка самоубийцы» на самом деле была написана Берном за несколько недель до его смерти, чтобы извиниться за незначительные ссоры с Харлоу о месте расположения их дома, а вовсе не за импотенцию. Берн купил букет роз и отправил их Джин с запиской, которая и была рассмотрена подкупленным MGM окружным прокурором Буроном Фиттсом как предсмертная.

Наезд Джона Хьюстона

25 сентября 1933 года актёр Джон Хьюстон, находясь за рулём своей машины, сбил женщину, которая скончалась от полученных травм. Майер заплатил взятку в размере около 400 000 долларов для того, чтобы замять уголовное дело и не допустить его огласки в печати.

Смерть Теда Хили

Одна из версий о смерти актёра Теда Хили в декабре 1937 года заключается в том, что он был забит до смерти в ночном клубе «Трокадеро» легендой экрана Уоллесом Бири, молодым Альбертом Брокколи (позже продюсером фильмов о Джеймсе Бонде), а также печально известным гангстером (и кузеном Брокколи) Пэтом Ди Чикко. MGM, якобы по приказу Майера, отправила Бири в Европу на несколько месяцев, а в это время сфабриковала историю об избиении Хили «тремя мальчиками из колледжа», чтобы скрыть правду.

Увольнение Уильяма Хейнса

В 1933 году MGM-овская звезда Уильям Хейнс был пойман Христианской ассоциацией молодых людей с матросом на площади Першинг Лос-Анджелеса. Майер поставил ультиматум Хейнсу — вступить в брак с женщиной и закончить его взаимоотношения с Джимми Шилдсом — или быть уволенным. Хейнс выбрал Шилдса и прожил с ним 50 лет. Майер уволил Хейнса и прекратил его контракт, взяв на предназначавшиеся ему роли Роберта Монтгомери.

Смерть

Луис Барт Майер скончался от лейкемии 29 октября 1957 года и был погребён на кладбище «Home of Peace» в Восточном Лос-Анджелесе. Там же похоронены его сестра Ида и братья Джерри и Рудольф. Его мать и отец похоронены на кладбище «Fernhill» в Сент-Джоне. Последней его фразой, по легенде, было «Всё не важно».

Память

Майер, соучредитель Американской Академии кинематографических искусств и наук, которая ежегодно устраивает главную кинопремию «Оскар», был удостоен почётного «Оскара» и звезды на Голливудской аллее славы. Журнал «Time» выбрал его в качестве одного из 100 самых влиятельных людей XX века. Майер имеет звезду и на канадской Алее славы.

Театр Университета Санта-Клары в Калифорнии, назван в честь Майера.

Луис Майер был много раз изображён в художественном кино (в основном сатирически), в том числе в «Mommie Dearest», «RKO 281», «De-Lovely», «Авиатор», «Последний магнат», «Бартон Финк», «Смерть Супермена», «Отпуск по обмену», «Life with Judy Garland: Me and My Shadows», «Коты не танцуют», «Харлоу», «Гэйбл и Ломбард».

Литература

• Scott Eyman, Lion of Hollywood: The Life and Legend of Louis B. Mayer (Simon & Schuster, 2005) ISBN 0-7432-0481-6
• Charles Highman, Louis B. Mayer MGM and the Secret Hollywood (Pan Books, 1993) ISBN 0-330 333143

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Луис Майер
• Луис Майер (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.time.com/time/time100/builder/profile/mayer.html Майер в TIME 100]  (англ.)
• [www.vestnik.com/issues/1999/1221/win/nekhamkin.htm Эрнст Нехамкин. Созвездие льва] // «Вестник» № 26(233), 21 декабря 1999

Отрывок, характеризующий Майер, Луис Барт

– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.