Майзель, Эдмунд

Эдмунд Майзель Edmund Meisel
Дата рождения	14 августа 1894(1894-08-14)
Место рождения	Вена, Австро-Венгрия
Дата смерти	14 ноября 1930(1930-11-14) (36 лет)
Место смерти	Берлин, Германия
Страна	Австрия
Профессии	композитор

Эдмунд Майзель (нем. Edmund Meisel; 14 августа 1894, Вена, — 14 ноября 1930, Берлин) — австрийский и немецкий композитор и дирижёр.

Биография

Эдмунд Майзель родился в Вене в семье кондитера-еврея Абрахама Майзеля и пианистки Евгении Херцбрун, незадолго до его рождения переехавших в Вену из Кошицы. Десятью годами позже родители переселились в Берлин, где Майзель получил музыкальное образование, изучая композицию у Роберта Кляйна и Пауля Эртеля, игру на скрипке по классу Джона Петерсена и фортепиано по классу Биргера Хаммера. С 1912 года как скрипач он играл в различных оркестрах, в том числе в Берлинском филармоническом и в Блютнер-оркестре, с 1918 года выступал в качестве концертного и оперного дирижёра.

В 1924 году Майзель сблизился с Эрвином Пискатором и написал музыку — интерлюдии и песенки — к его политическому обозрению «Красный балаган» (Revue Roter Rummel), приуроченному к выборам в рейхстаг. После успешного первого опыта Майзель стал постоянным композитором политического театра Пискатора. Одновременно сотрудничал и с другими театральными режиссёрами, в частности, написал музыку к спектаклю Эриха Энгеля «Человек есть человек» по пьесе Бертольта Брехта.

В конце 1925 года Майзель написал музыку к предназначенной для европейского проката версии фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец „Потёмкин“». В свою музыку, насыщенную симфоническим развитием, Майзель включил и разнообразные шумы, таким образом ему удалось привести шумы к некоему ритмическому единству и обогатить звуковую ткань немого кинофильма. Позже для своих экспериментов Майзель сконструировал специальную «шумовую машину», и в 1928 году записал первую «шумовую пластинку».

Эйзенштейна, присутствовавшего на европейской премьере его фильма в январе 1926 года в Берлине, по свидетельству очевидцев, музыка Майзеля поразила, он предложил композитору написать саундтрек и для его следующего фильма — «Октябрь». Однако в Москве партитуру Майзеля сочли слишком авангардистской, и в СССР «Октябрь» вышел на экраны с другим саундтреком; музыкой Майзеля была озвучена укороченная примерно на полчаса версия фильма, предназначенная для проката за рубежом. Во время посещения Эйзенштейна в Москве в ноябре 1927 года Майзель получил предложение написать музыку и к фильму «Генеральнная линия» (совместной работе Эйзенштейна и Г. Александрова); задуманный ещё в 1926 году, фильм был закончен лишь в 1929-м. Но эта совместная работа, длившаяся два года, так и не была завершена, и сотрудничество Майзеля с Эйзенштейном на ней закончилось.

Во время своего пребывания в Лондоне в 1929 году, где он работал над постсинхронизацией «Генеральной линии», Майзель написал музыку к англо-немецкому фильму «Красный круг» Фридриха Цельника. В одной из статей в «Cinema News» он описывал работу над собственным сценарием, предназначенным для звукового фильма — «Лондонская симфония»; но этот проект не был реализован, а от сценария сохранились лишь фрагменты.

Майзель опубликовал ряд теоретических статей о музыке к кинофильмам в различных периодических изданиях Берлина («Film-Kurier» и «Melos») и Лондона, успел написать музыку ещё к пяти кинофильмам советских и немецких режиссёров. Он умер в возрасте 36 лет от осложнений после операции по удалению аппендикса.

Семья

• Жена (с 1924 года) — Эльза Петерс.

Племянницы (дочери его брата Эрнеста Майзеля):

• Немецкая антифашистка и журналистка Хильде Майзель (Hilde Meisel, 1914—1945).
• Литературовед Марго Фюрст (нем. Margot Fürst, 1912—2003), жена писателя Макса Фюрста, личный секретарь Ханса Литтена.

Творчество

Как отмечают специалисты, идеальной кинематографичности своей музыки Майзель был обязан и успехом, и забвением: без фильмов, для которых она писалась, эту музыку исполнять сложно. В последние годы её возрождают вместе с кинофильмами: так, в 2005 году была восстановлена авторская версия «Броненосца „Потёмкина“» и озвучена музыкой Майзеля, а в 2011 году, в результате 5-летней совместной работы немецких и российских организаций, была восстановлена и оригинальная версия «Октября» — с музыкой Майзеля.

Музыка к спектаклям

• 1924 — «Обозрение Красный балаган» (Revue Roter Rummel, или RRR) Ф. Гасбарры. Постановка Э. Пискатора (Центральный театр (Central Theater))
• 1925 — «Вопрки всему» (Trotz Alledem) Ф. Гасбарры. Постановка Э. Пискатора (Шаушпильхауз, Берлин)
• 1926 — «Разбойники» Ф. Шиллера. Постановка Э. Пискатора (Государственный театр)
• 1927 — «Гоп-ля, мы живем!» Э. Толлера. Постановка Э. Пискатора (Театр Пискатора на Ноллендорфплатц)
• 1928 — «Человек есть человек» Б. Брехта. Постановка Э. Энгеля («Фолькобюне», Берлин)
• 1928 — «Похождения бравого солдата Швейка» Я. Гашека, инсценировка Б. Брехта. Постановка Э. Пискатора (Театр Пискатора на Ноллендорфплатц)
• 1930 — «Слуга императора» (Des Kaisers Kulis), по роману Т. Пливьера. Постановка Э. Пискатора (Театр Пискатора — Лессинг-театр, Берлин)

Музыка к кинофильмам

• 1926 — Броненосец «Потёмкин» (режиссёр Сергей Эйзенштейн)
• 1926 — Лишние люди / Überflüssige Menschen (режиссёр Александр Разумный)
• 1926 — Священная гора / Der heilige Berg (режиссёр Арнольд Франк)
• 1927 — Берлин — симфония большого города / Berlin — Die Sinfonie der Grosstadt (режиссёр Вальтер Руттман)
• 1928 — Звучащая волна / Tönende Welle (режиссёр Вальтер Руттман)
• 1928 — Октябрь (режиссёр Сергей Эйзенштейн)
• 1929 — Красный круг / Der rote Kreis (режиссёр Фридрих Цельник)
• 1930 — Голубой экспресс (режиссёр Илья Трауберг)

Отрывок, характеризующий Майзель, Эдмунд

– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.