Фут, Майкл

Майкл Фут Michael Mackintosh Foot
Лидер Лейбористской партии Великобритании
1980 — 1983
Предшественник:	Джеймс Каллаган
Преемник:	Нил Киннок
Рождение:	23 июля 1913(1913-07-23)
Смерть:	3 марта 2010(2010-03-03) (96 лет) Лондон, Великобритания
Партия:	Лейбористская партия

Майкл Макинтош Фут (англ. Michael Mackintosh Foot; 23 июля 1913, Плимут, Девон, Великобритания — 3 марта 2010, Лондон, Великобритания) — политик-лейборист, лидер Лейбористской партии Великобритании (1980—1983).

Биография

Родился в семье адвоката. Брат Хью Фута. Изучал философию, политику и экономику в Уодхэмском колледже Оксфорда.

C 1937 г. журналист газеты «Tribune», выступал за единство действий лейбористов и коммунистов, создание единого антифашистского фронта левых политических сил Великобритании.

В 1940 г. был одним из соиздателей книги «Guilty Men», подвергшей критике политику умиротворения агрессора, проводимую Невиллом Чемберленом в отношении нацистской Германии, эта книга стала бестселлером.

В 1942—1943 гг. редактор газеты «Evening Standard». В 1945 г. он уходит из этого издания и становится колумнистом «Daily Herald», в 1948—1952 гг. и в 1955—1960 гг. — издатель «Tribune».

В 1945—1955 гг. — член Палаты общин от округа Плимут Девонпорт.

Выступал как с резким осуждением ввода советских войск в Венгрию и Чехословакию, так и против американской войны в Корее и милитаризации Западной Германии. Острая критика политики президента Шарля де Голля привела к трёхлетнему запрету для Фута посещать Францию.

C 1960 г. — член Палаты общин от округа Эббу-Вейл в Монмутшире, который он будет представлять в парламенте 22 года — до 1992 г.

Отказавшись в 1964 г. от предложения Гарольда Вильсона войти в его кабинет, Фут как лидер левого крыла лейбористов обрушился с критикой на ряд мер британского правительства: законопроект, затрудняющий трудовую иммиграцию в страну, присоединение к ЕЭС, реформирование профсоюзов.

В 1970-х гг., когда в Лейбористской партии стали сильнее левые настроения, Вильсон уговорил Фута войти в правительство.

В 1974—1976 гг. — министр по вопросам труда и занятости Великобритании. На этом посту выступал лоббистом интересов профсоюзов. В ходе референдума 1975 г. был одним из самых убедительных противников вступления страны в ЕЭС.

В 1976—1978 гг. — министр по парламентским вопросам в правительстве Джеймса Каллагана.

В 1976—1980 гг. — руководитель лейбористской фракции в Палате общин.

в 1976—1979 гг. — лидер лейбористов в Палате общин, лорд-председатель Совета.

В 1980—1983 гг. — лидер Лейбористской партии Великобритании (избран 139 голосами против 129 у Д. Хили). Явился компромиссной фигурой на фоне борьбы левого и правого крыла партии после поражения на парламентских выборах 1979 г. На этом посту он столкнулся с центробежными процессами в партии и ростом популярности социал-демократов, которым СМИ предсказывали в обозримом будущем роль лейбористов в британской политической системе.

После поражения партии на парламентских выборах 1983 г. уходит в отставку с поста её лидера.

Оставаясь депутатом, он сохранял политическую активность, в частности, выступал в защиту писателя Салмана Рушди и в поддержку интервенции в Боснии и Герцеговине.

Почётный председатель Социнтерна.

После того, как о смерти Фута парламентариям сообщил министр юстиции Джек Стро, депутаты Палаты общин от всех партий дали ему высокую оценку. Лидер оппозиционных тори — Дэвид Кэмерон назвал его интеллигентным, остроумным и глубоким человеком. Бывший лидер Либеральной партии лорд Стил заявил, что Майкл был самым завораживающим оратором в истории Палаты общин, а бывший мэр Лондона Кен Ливингстон назвал Фута просто самым приятным человеком, с которым ему приходилось общаться на высоком политическом уровне.

Источники

• Simon Hoggart & David Leigh: Michael Foot — a Portrait, Hodder, 1981, ISBN 0-340-27040-3
• Mervyn Jones: Michael Foot, Gollancz, 1993, ISBN 0-575-05933-8
• www.timesonline.co.uk/tol/comment/obituaries/article7048130.ece
• www.vesti.ru/doc.html?id=345203

Отрывок, характеризующий Фут, Майкл

Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.