Майк Хаммер

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ма́йк Ха́ммер (англ. Mike Hammer) — вымышленный нью-йоркский частный детектив, герой произведений американского детективного писателя Микки Спиллейна и их многочисленных экранизаций. Архетипичный «жёсткий мужик», женоненавистник и американский «джинго», склонный к излишней жестокости и вспышкам немотивированной агрессии и ненавидящий всё интеллектуальное, кроме своей секретарши.

Среди главных героев произведений детективного жанра Хаммер является полной противоположностью по-рыцарски благородному Филипу Марлоу и до аморальности бесстрастному Сэму Спейду — хладнокровным и высокоинтеллектуальным персонажам нуара из произведений Рэймонда Чендлера и Дэшила Хэммета. По словам знатока американской литературы, профессора Л. Гурко: «Жёсткий мужик в его наиболее брутальных формах — герой, созданный Хемингуэем, затем усилиями Хэммета и Чендлера лишённый своего благородства и какого-либо человеческого достоинства, — наконец воплотился в Майке Хаммере — садистском монстре, созданном Микки Спиллейном». Трансформации типажа, однако, на этом не закончились, и именно Хаммер послужил прототипом для крутых полицейских, как Гарри Каллахан и народных мстителей, вроде Пола Керси.

В 1961 году[1] семь из пятнадцати самых многотиражных бестселлеров XX века были романами Спиллейна (шесть из семи — книги о Майке Хаммере). В 1968 году это число составляло семь из двадцати пяти[2]). Спиллейн по этому поводу лишь констатировал[1]: «Всё, что мне известно о моей популярности как писателя, так это то, что я один из пяти самых переводимых авторов на свете, наряду с Толстым, Горьким, Жюлем Верном и кем-то там ещё»[Прим. 1].





Биография персонажа

Полная биография Хаммера не оглашается ни в одном из романов, однако отдельные её фрагменты были собраны поклонниками творчества М. Спиллейна из всех книг серии. В систематизированном виде биография Хаммера известна благодаря профессору Питтсбургского университета Роберту Гейлу, опубликовавшему её в своей книге-путеводителе по произведениям Спиллейна[3].

Майкл Хаммер — бывший нью-йоркский полицейский. В романе «Мой револьвер быстр» Майкл сообщает, что он — коренной нью-йоркский житель, родился и вырос в исторической части Нью-Йорка, а также сообщает читателям номер квартиры, в которой жил (9-D), название улицы при этом не называет. Себя Хаммер характеризует как мизантропа. Детективную деятельность Майкл (он же Майк) начал в 1939 или в 1940 году, и некоторое время руководил детективным агентством «Детективное агентство Хаммера» (англ. Hammer Investigating Agency. Вскоре после нападения японцев на Пёрл-Харбор и вступления Соединённых Штатов в войну он был призван в армию, прошёл курс подготовки к ведению боевых действий в пустыне, после чего был направлен для прохождения дальнейшей службы на тихоокеанский фронт. В первой книге «Суд — это я» Майк упоминает эти этапы своей биографии, в частности, рассказывает, что провёл два года в джунглях, воюя с японцами. Майк участвовал в боевых действиях, в ходе которых его сослуживец, а впоследствии компаньон, Джек Уильямс спас ему жизнь, сам при этом лишился руки. В отличие от другого персонажа нуара Сэма Спейда, Хаммер более сентиментален и ценит мужскую дружбу, поэтому, когда Джека по возвращении в Штаты, в ходе одного из его расследований, ранят выстрелом в живот, после чего Джек умирает в долгих мучениях, Майк клянётся, что найдёт убийцу. Он обещает, что расправится с ним тем же самым образом, чтобы внутренности мерзавца разворотило и он умер в страшных муках.

В 1944 году Майк, прибыв обратно в Штаты, возвращается к детективной работе. Он вновь открывает агентство. Оно располагается в двухкомнатной квартире № 808 здания «Хаккард»[Прим. 2]. В том же 1944 году он нанимает симпатичную секретаршу Вельду, в годы войны работавшую в Управлении стратегической разведки[Прим. 3] и, также как и Майк, имеющую лицензию на занятие частной детективной деятельностью. В дальнейшем Вельда выступает чем-то вроде мозгового центра их агентства, так как сам Майк к аналитической деятельности явно не предрасположен.

Детективная деятельность Майка приходится на послевоенные годы, затем начинается период американской войны во Вьетнаме и Холодной войны. Майк уверен в правильности государственной политики США[4].

Детали и интерьер его конторы были собраны воедино благодаря писателю Роберту Аллену Бейкеру и криминологу Майклу Нитцелю. Контора Хаммера представляет собой квартиру, переоборудованную под офис: в прихожей размещён секретарский стол с пишущей машинкой, антикварная скамья и два стула для приходящих клиентов. Кабинет Майка имеет следующий интерьер: затёртый стол с обтянутым кожей стулом на шарнире, картотека, новостная доска, настольная лампа, используемая в качестве тайника для наиболее важных бумаг, кожаный диван и таз с водой: Майк был настолько предан своей работе, что жил в офисе[5].

В романе «Чёрная аллея» Хаммер сообщает, что на протяжении долгих лет является поклонником творчества Вагнера. Обсуждая однажды питейные предпочтения своего творения, Спиллейн признался, что Майк пьёт пиво, и не пьёт коньяк, потому что сам писатель не мог произнести этого французского слова[6].

Внешний вид

Внешний вид Хаммера описать сложно, так как о своих похождениях Майк повествует от первого лица. Спиллейн сознательно не детализировал его внешность в романах, чтобы читатель представлял себя в роли главного героя. Осенью 1979 года Спиллейн сказал в интервью журналу «Кабинетный детектив», что специально в деталях описывал клиентов и клиенток Майка и противостоящих ему персонажей, при этом никогда не описывая самого Хаммера, — это было сделано им для пущей популярности литературной серии. По его словам, секрет успеха состоит в том, что литературный герой должен быть продуктом воображения самого читателя, а не навязываться кем-либо[7].

Ведущая Национального общественного радио США Терри Гросс (англ.) в ходе интервью со Спиллейном спросила, как Хаммер изменился внешне за сорок лет литературного существования. Спиллейн ответил, что Майк никак не изменился и не изменится. Спиллейн пояснил, что не может измениться то, чего у Хаммера никогда не было, — внешний облик[8].

История появления персонажа

Написанием приключенческих историй для журналов Спиллейн занялся вскоре после окончания средней школы. После того, как он был исключён из колледжа и сменил несколько профессий, Спиллейн решил работать над сюжетами для публикации в журналах комиксов.

В годы Второй мировой войны он был призван на службу в авиацию, где получил квалификацию пилота-истребителя. Служил в должности инструктора, обучая молодых лётчиков. К окончанию войны, даже несмотря на то, что в он писал и публиковал больше работ, чем другие авторы,[Прим. 4] но это не повлекло за собой его роста доходов. Точно так же его инновации, разработка собственного стиля компоновки фрагментов комикса, — даже всё это в совокупности не могло обеспечить ему стабильный заработок. Именно из финансовых соображений Спиллейн начал писать свой первый роман — «Суд — это я»[Прим. 5], положивший начало серии произведений о приключениях частного детектива Майка Хаммера[10].

Комиксоведами было установлено, что Майк Хаммер изначально был задуман Спиллейном как персонаж комиксов, и звали его тогда не Хаммер, а Денжер (англ. Mike Danger). Согласно известному американскому писателю-детективисту Эвану Льюису, Спиллейн написал несколько коротких рассказов о приключениях Майка Денжера, а художник Майк Рой по их мотивам создал комиксы. Тем не менее, никого из издателей не заинтересовал ни сам персонаж, ни рассказы о нём[Прим. 6].

Если возвратиться к ещё более раннему периоду, то и Майк Денжер был производным от другого неудавшегося спиллейновского персонажа — Майка Лэнсера (англ. Mike Lancer), созданного им для издательства комиксов Harvey Comics (англ.) в 1942 г. В материальном плане ситуация для Спиллейна обстояла следующим образом: после демобилизации в 1946 году Спиллейн вернулся в Нью-Йорк, где жил на съёмной квартире со своей женой Мэри Энн Спиллейн. Его сбережений, накопленных за все предыдущие годы, хватило, чтобы купить участок земли в Ньюбурге, в часе езды от Нью-Йорка, но на этом его накопления закончились, и у него не было денег даже для того, чтобы закупить дешёвые стройматериалы[11].

В конце концов отчаявшийся Спиллейн сменил имя персонажа на Хаммер и написал роман «Суд — это я». Рукопись он показал некоторым своим соседям и знакомым, мнение которых было единогласно — к такой литературе в издательствах даже прикасаться не станут. Однако в одних только США роман разошёлся тиражом в шесть с половиной миллионов экземпляров и сделал Спиллейна всемирно известным писателем[12].

За двадцать лет до появления Майка Хаммера на страницах американских комиксов геройствовал бесшабашный сыщик Рейс Уильямс, которого многие комиксоведы склонны считать предтечей Хаммера. Об этом пишут американский писатель-конспиролог Роберт Аллен Бейкер (англ.) и криминолог, проректор Кентуккского университета, доктор Майкл Нитцель[5]. Литературовед Тони Спарафусиль в предисловии к книге о приключениях Уильямса «Убийство с Востока» написал, что если Ниро Вульф был внебрачным сыном Шерлока Холмса и Ирэн Адлер, то Майк Хаммер — это внебрачный сын Рейса Уильямса и его «немезиды» Флоренс Драммонд[13]. «Прямым потомком» Уильямса называет его британский писатель Майк Эшли[14].

Анализируя сходство Хаммера и Уильямса, профессор Колумбийского университета (англ.) Льюис Мур отмечал, что они оба — нью-йоркские частные детективы «без прошлого». Если выражаться точнее, прошлое у них есть, но оно не повлияло на их жизненный выбор, и их литературные приключения начинаются с собственно детективной деятельности, а не с ранних этапов биографии (в отличие от ряда других персонажей детективного жанра). У обоих есть твёрдая убеждённость в собственной непогрешимости и отсутствие критического отношения к своим совершённым ранее поступкам. Только если Уильямс гордится былыми деяниями и часто вспоминает о них, то Хаммер о них просто забывает. При этом они оба забывают о событиях, которые повлияли на дальнейшую их судьбу. Оба они болтливы по своей натуре. И Уильямс, и Хаммер вещают направо и налево о своих намерениях воздать кому-либо за совершенные этим кем-то уголовные проступки или моральные прегрешения, причём у Уильямса эти речи приобретают характер риторического приёма;конечным результатом оказывается то, что в его приключениях больше слов, чем дел. У Хаммера слова обычно не расходятся с делом, и повторять что-либо дважды ему не приходится. Разница между ними заключается и в смысловой нагрузке, содержащейся в высокопарных речах Уильямса, и вере в собственную богоизбранность как «бича Божия», нередко проскакивающей в мыслях Хаммера и позже переходящей в клятвы неминуемого отмщения за близких ему людей и частный самосуд. Хаммер при этом не настолько озабочен своей персоной, как Уильямс, однако оба они — сверхсамоуверенные и болтливые детективы, в противовес лаконичным и стоическим Сэму Спейду, Филипу Марлоу, Лью Арчеру и безымянному «Сотруднику». От названных персонажей их отличает и разница профессиональных подходов, ведь как Уильямс, так и Хаммер действуют, руководствуясь эмоциями и опираясь на грубую силу, а не на системный анализ и трезвый расчёт как у перечисленных персонажей-антиподов[15].

Исследователи и критики сходятся во мнении, что протопипом Майка Хаммера по сути своей является его создатель. «Как и все по-настоящему популярные писатели, Микки Спиллейн создал персонажа, импонировавшего широкой публике, — писал историк и публицист Александр Кустарёв. — Звали его героя Майк Хаммер, и он был, конечно, его alter ego. Таким видел себя на грязных, мокрых от вечного дождя, полутёмных улицах плебейского Нью-Йорка подросток Микки Спиллейн. „Лишний человек“, этакий Печорин в каменных джунглях. Герой нашего времени»[16].

Литературная серия

Цикл произведений о Майке Хаммере состоит из тринадцати книг, которые были написаны в период с 1947 по 1996 гг. За это время Спиллейн дважды делал продолжительный перерыв (1953—1962 гг. и 1970—1989 гг.) и дважды возвращался к писательской работе. В 1988 году российский искусствовед Вячеслав Шестаков не без сожаления отмечал, что среди наиболее популярных тридцати бестселлеров США за последнее столетие семь написал Спиллейн. Каждый из них распродан тиражом более, чем в четыре миллиона экземпляров. В этом плане конкурировать с романами Спиллейна по тиражу способны лишь книги доктора Спока и роман «Унесённые ветром» Маргарет Митчелл[17]. Историк культуры, профессор истории Калифорнийского университета в Дэвисе Ролан Маршан обращает внимание на то, что Майк Хаммер со своими эскападами возмездия, фактически, переписал историю американского бестселлера, ведь до него книги, наполненные жестокостью и презрением к ближнему, не пользовались такой бешеной популярностью[18]. Спиллейн временно «бросил писать» в 1953 году, после выхода в свет самой популярной книги из «хаммеровского» цикла «Целуй меня страстно» (1952). На пике успеха он ушёл в частную жизнь, где нашлось место интересу к «Свидетелям Иеговы». Сам Спиллейн признавался, что отошёл от дел, потому что исчезла потребность в деньгах, и Майк канул в неизвестность на целых девять лет[1].

По мнению Коллинза, библейский тон пассажей действительно характерен для работ Спиллейна. В романе «Шанс выжить — ноль!» (1970) убеждённость Свидетелей Иеговы в неизбежности Армагеддона является подтекстом истории о глобальной катастрофе.

«Живучей ищейкой» называет Хаммера нью-йоркская писательница Микки Фридман, подразумевая литературный успех персонажа и его автора на протяжении нескольких десятилетий. Фридман также отмечает, что к 1989 году, к моменту выхода предпоследней книги из оригинальной книжной серии, у Спиллейна уже выработался стандартный сценарий завязки сюжета: кого-то из близких Майку людей убивают, Майк клянётся на крови погибшего, что отомстит, после чего берёт правосудие в свои руки, несмотря на слабые протесты со стороны его знакомого полицейского, капитана Пата Чемберса. Когда вдруг выясняется, что виновной в убийстве является любимая им женщина, он восклицает: «Приговариваю тебя к смерти», после чего, не дрогнув, расстреливает её прямо в упор и произносит какую-нибудь гадость в качестве эпитафии[19]. В 1996 году вышла последняя книга оригинальной серии про Хаммер, «Чёрная аллея». Литературный обозреватель Джеймс Поук отмечает в рецензии, что в этой книге «многое уже не то, что было раньше, но, к счастью, Спиллейн подал к столу всё то же горячее блюдо»[20].

Автором за полвека было опубликовано всего тринадцать книг о приключениях Майка Хаммера. Ещё три, написанные в соавторстве с писателем мистико-детективного жанра Максом Алланом Коллинзом (англ.), вышли после смерти Спиллейна и на русском языке не издавались. В 80-х Спиллейн говорил Коллинзу о том, что существуют ещё несколько рукописей приключений Майка Хаммера, которые писатель придерживал до той поры, пока у него не появится соответствующее настроение выпустить их. При условии, конечно, что это настроение у него вообще появится[21]. Своей жене Спиллейн дал указания после его смерти передать рукописи неопубликованных работ «хаммерианы» Коллинзу, тот знает, что с ними делать.

Коллинз, которому Спиллейн поручил распоряжаться своими рукописями, заявил в интервью «New York Times», что этих рукописей «множество», включая два незаконченных романа. В июле 2011 года им было объявлено о намерении опубликовать в 2012—2014 гг. ещё ряд произведений из цикла приключений Майка Хаммера, которые Спиллейн бросил на стадии черновика или же написал, но не публиковал по тем или иным причинам. Коллинз назвал это своего рода «посмертным партнёрством»[22]. Права на публикацию уже приобрело британское книжное издательство Titan Books (англ.). Первой в ряду произведений, запланированных к печати в мае 2012 года, стоит «Сударыня, извольте умереть!», составленная из неопубликованных фрагментов первой и второй книг — «Суд — это я» и «Мой револьвер быстр». Далее идёт триллер, разворачивающийся во времена Холодной войны, «Комплекс 90», который должен выйти в мае 2013 г., и пока что последней из запланированных станет «Король Полей» в мае 2014 года[23].

Современный российский литературный критик Леонид Семенихин утверждает, что Хаммер по-прежнему остаётся самым популярным героем американских детективов[24].

Экранизации и сценические постановки

Несмотря на то, что показ первого фильма о Хаммере «Суд — это я» (1953) с Биффом Эллиотом в главной роли состоялся на популярном в те годы «трёхмерном» экране, Спиллейна явно не устраивало исполнение роли Майка Хаммера на экране. Спиллейну не по душе были и сами фильмы, которые выпускал британский продюсер Виктор Севиль (англ.). Как полагает друг и соавтор Спиллейна, Макс Коллинз, Хаммер приелся своему создателю точно так же, как Конан Дойль устал от своего Шерлока Холмса. Известно, что Спиллейн угрожал «прикончить» Хаммера в одной из последующих книг, если Севиль не добьётся исполнения роли, которое устраивало бы Спиллейна. По словам Леонида Семенихина, «убить» Хаммера, Спиллейн, несмотря на его громкие заявления, на самом деле и не пытался[24].

«Кинопроба на Майка Хаммера», опубликованная в «Male» в июле 1955 года, появилась как результат надежд Спиллейна найти устраивающего его актёра на роль Майка Хаммера, когда Виктор Севиль собирался снимать фильм «Целуй меня насмерть». Спиллейн написал текст кинопробы, сам отрежиссировал и поставил её. Майка Хаммера сыграл приятель писателя Джек Стенг, хотя в фильме эта роль досталась Ральфу Микеру, Стенг всё же предстал в роли персонажа, очень напоминающего собой Хаммера, в ленте «Кольцо страха» — фильме о цирке, где Спиллейн выступил и сценаристом, и актёром (он сыграл самого себя). Спиллейн постарался, чтобы текст кинопробы в максимальной степени напоминал рассказы о Майке Хаммере. Если верить самому Спиллейну, то в этой короткометражке есть всё, что характерно для мини-эпоса о Хаммере, — месть, секс и насилие[21]. Кинокритик Дэйв Кер называет кино с Ральфом Микером «Целуй меня насмерть» (1955) «самым нуарным из всего нуара».

Книгу, по которой был поставлен фильм, Кер именует «отъявленным мусором», и литературного Хаммера он причисляет к «тугам», Микера же он называет «бродвейским саженцем» на лос-анджелесской почве, а как результат актёрской работы, Майк Хаммер в его исполнении — это, по мнению Кера, низкое и подлое животное, сорвавшееся с цепи в незнакомую ему культурную среду[25]. Французское кинообозрение «Кайе дю синема» набросилось на режиссёра Роберта Олдрича, назвав того первым режиссёром атомного века, — в фильме присутствует «ядерная паранойя», характерная для некоторых кинофильмов Холодной войны, снятых позже. «Мальтийский сокол» — это просто рафинированный отлов стервятников после просмотра фильма Олдрича, — шутит по этому поводу кинокритик и писатель Стивен Холден (англ.) отмечая попутно, что Майк Хаммер в исполнении Микера — это тот же Марлон Брандо в молодости, только более крепкий, коротко стриженый и совершенно бездушный[26]. Отдельно следует упомянуть вышедший в 1953 году мюзикл «Театральный фургон», в одном из эпизодов которого, как отметил популярный кинообозреватель «New York Times» Босли Краузер, за основу взят Спиллейн, что видно из названия эпизода «Балет — Охота на девушку»[27].

Фильм «Охотники на девушку» (1963) со Спиллейном в роли Хаммера был снят в Англии. Актёр сумел убедительно передать чувства и настроения своего героя после семи лет запоя, в котором пребывал Майк после известия о гибели его верной прислужницы Вельды. Когда появилось известие о том, что Вельда, скорее всего, жива, Майк немедленно прекратил возлияния и начал крушить всё на своём пути к освобождению Вельды. В фильме, как отмечает обозреватель популярного киноресурса «Rotten Tomatoes» Хал Эриксон, присутствует характерный для Хаммера образ действий, в частности — прибивание врагов гвоздями к полу, но это, как пишет Эриксон, ещё цветочки, по сравнению с тем, что ожидает вдову сенатора, предавшую мужа и Соединённые Штаты[28]. Несмотря на всемирную известность, для большинства голливудских продюсеров Спиллейн слыл слишком вульгарным и провокационным писателем, потому фильмы, основанные на его романах, хоть и нельзя назвать «второсортными», однако под «первый сорт» они тоже не попадали, в них снимались актёры не первой величины, и съёмочные бюджеты были сравнительно скудными[29]. Осенью 1980 года на музыку Сая Коулмэна и слова Майкла Стюарта (англ.) был написан бродвейский мюзикл «О, Микель» (англ. Oh, Mikel), сценарий к которому также написал Спиллейн[30].

Примечательно, что тенденция перехода доминирующей роли от полицейских к частным лицам уже обозначилась в детективных произведениях того времени, и киностудией ГДР «Deutsche Film AG» с небольшим опозданием был создан эрзац-ответ импульсивному беззаконнику Майку Хаммеру в исполнении Даррена МакГэвина — по-немецки педантичный блюститель закона, частный детектив Вебер в исполнении Вернера Тельке, фильмы о приключениях которого были призваны заменить Хаммера в Советском Союзе и за «Железным занавесом» в целом[Прим. 7].

В 1981 году вышел фильм «Поле для убийства» с Кевином Добсоном в главной роли. Телекритик Джон О’Коннор (англ.) называет игру Кевина Добсона впечатляющей, а самого Добсона — молодым Джимми Кэгни[32]. В фильме с Армандом Ассанте «Я сам вершу суд» (1982) телекритик Дженнифер Даннинг (англ.) особо выделяет понравившиеся ей сцены погони и объём пролитой «кровищи». Игра самого Ассанте, продолжает Даннинг, с одной стороны, подражает Сталлоне, с другой — он почти неотразим в своей манере улыбаться в пол-губы[33].

Упомянутый выше Дэйв Кер разглядел Майка Хаммера в персонаже Масатоши Нагаси в японском фильме «Самое страшное время моей жизни» (1994) и двух его сиквелах, повествующих о приключениях йокогамского детектива Майки Хамы. По всей видимости, режиссёр Кайдзо Хаяси не стал утруждать себя поисками нового имени для своего персонажа и решил переиначить старое и узнаваемое во всём мире на японский манер, и ненавязчивая отсылка к спиллейновскому Хаммеру появляется в японском фильме четыре или пять раз, отмечает Кер[34].

В апреле 1983 года на экраны вышел телефильм «Убей меня, убей себя», вскоре переросший в сериал со Стэйси Кичем в главной роли, который стал хоть и не самым аутентичным, зато самым известным исполнителем роли Хаммера на экране. Американский телевизионный критик Джеймс Уолкотт, описывая для «New York Magazine» этот телефильм, отмечает, что герой Кича показан в виде доброго болвана, оказавшегося в стране, которую захлестнули грязь и порок, — и что сталось с нравственностью и с уважением к флагу? — спросит Хаммер, прежде чем пуститься в озлобленные монологи о жизни и упадке нравов[35]. Телекритик Джон Леонард (англ.) в своей рецензии на первый сезон телесериала «Майк Хаммер», написанной также для «New York Magazine», сериал называет абсурдным. Тем не менее, убеждён Леонард, люди, создававшие сериал, в душе любят Майка — они хотели бы быть такими же, как Хаммер, но не могли, потому что никто этого не может. Хаммера в исполнении Стэйси Кича, несмотря на то, что в сериале он показан с болтающимся галстуком, вечно теряющим свой пистолет и не расстающимся со своими фирменными плащом и шляпой даже в постельных сценах, Леонард называет просто превосходным, особенно убедительным выглядит взгляд искоса, которым Майк измеряет своих клиентов и бандитов[36]. Дж. О’Коннор считает Стейси Кича в роли Хаммера более мрачным и угрожающим, во многом благодаря его «неснимаемой» фетровой шляпе и фирменному плащу, который тот не меняет на пальто, даже когда над Нью-Йорком идёт снег[32].

4 апреля 1984 года Стейси Кич был задержан лондонской полицией в аэропорту Хитроу с пакетом кокаина на сумму $7500. Примечательно, что его секретарша Дебра Стил, подобно хаммеровской Вельде, была настолько предана своему шефу, что и сама перевозила кокаин на ту же сумму, и была арестована вместе с ним. Сумма залога, заплаченная в итоге ради временного освобождения актёра и его секретарши до суда, составила $100 100[37]. По этой причине, а не из-за падения рейтинга зрительских симпатий, как это обычно бывает, съёмки сериала на некоторое время прекратились. За время «отсутствия» Майка Хаммера его место на канале «CBS» заняли сериалы о приключениях других частных сыщиков — Перри Мейсона и Филипа Марлоу. Тем не менее, сериал со Стэйси Кичем пользовался популярностью в США, и в конце 90-х было снято двадцать шесть серий продолжения[38]. Писатель Ли Сервер (англ.) отмечает, что сериал с Кичем в главной роли подвиг Спиллейна выйти из творческой спячки и вновь сесть за печатную машинку. Благодаря этому в 1989 году, после почти двадцатилетнего перерыва, вышел новый роман о приключениях Майка Хаммера «Уничтожитель»[39].

В послеперестроечной России и на постсоветском пространстве сериал особым успехом не пользовался. Эксперт-американист Александр Торбин в одном из своих интервью заявил, что сериалы «Майк Хаммер» с «Нэшем Бриджесом» не пользуются популярностью среди зрительской аудитории российского телевидения. По словам Торбина, против любого венесуэльского сериала все вместе взятые американские сериалы просто «отдыхают»[40].

Хронология приключений Майка Хаммера: Литературные оригиналы, их экранизации и вольные постановки
Книги из серии приключений Майка Хаммера
Русское название Название в оригинале Год
издания
ISBN[Прим. 8]
«Суд — это я» I, the Jury 1947 5-7019-0023-1
«Мой револьвер быстр» My Gun is Quick 1950 5-87056-056-X
«Месть — моё личное дело / Месть — моё право» Vengeance Is Mine! 1950 5-7720-0832-3
«Одинокой ночью» One Lonely Night 1951 5-253-00753-9
«Большое убийство» The Big Kill 1951 5-7001-0027-4
«Поцелуй меня страстно» Kiss Me, Deadly 1952 5-8300-0017-2
«Охотники за девушкой» The Girl Hunters 1962 5-8300-0031-8
«Тень змеи» The Snake 1964 5-7794-0061-X
«Тварь» The Twisted Thing 1966 5-85210-083-8
«Любители тел» The Body Lovers 1967 5-87466-002-X
«Шанс выжить — ноль!» Survival… Zero! 1970 5-8300-0015-6
«Уничтожитель» The Killing Man 1989 5-87466-001-1
«Чёрная аллея» Black Alley 1996 5-699-10873-4
Книги, написанные в соавторстве с Максом Коллинзом,
изданные после смерти Спиллейна
и не публиковавшиеся русскими издательствами
«Голиафова кость» The Goliath Bone 2008 978-1-849-16144-2
«Большой взрыв» The Big Bang 2010 978-1-849-16041-4
«Поцелуй её на прощание» Kiss Her Goodbye 2011 978-0-151-01460-6
Книги, запланированные к публикации издательством «Титан»
«Сударыня, извольте умереть!» Lady, Go Die! 2012
«Комплекс 90» Complex 90 2013
«Король Полей» King of the Weeds 2014
Фильмы о приключениях Майка Хаммера
Название фильма[Прим. 9] Год
выхода
в прокат
В роли Хаммера
«Суд — это я» 1953 Бифф Эллиот
«Театральный фургон»[Прим. 10] Фред Астер
«Майк Хаммер» 1954 Брайан Кит
«Кольцо страха» Джек Стенг
«Кинопроба на Майка Хаммера»[Прим. 11] 1955
«Целуй меня насмерть» Ральф Микер
«Мой револьвер быстр» 1957 Роберт Брэй
«Охотники на девушку» 1963 Микки Спиллейн
«Поле для убийства» 1981 Кевин Добсон
«Я сам вершу суд» 1982 Арманд Ассанте
«Убей меня, убей себя» 1983 Стэйси Кич
«Смертельная иллюзия»[Прим. 12] 1987 Билли Ди Уильямс
«У кого какие версии?» 1988 Марк Кристенсен
«Умри со мной» 1994 Роб Эстес
«Самое страшное время моей жизни» Масатоши Нагаси
«Лестница в далёкое прошлое» 1995
«Капкан» 1996
Телесериалы
«Майк Хаммер» 1957—1959 Даррен МакГэвин
«Майк Хаммер» и
«Возвращение Майка Хаммера»
1984—1985
1986—1987
1997—1998
Стэйси Кич
«Кувалда»[Прим. 13] 1986—1988 Дэвид Раш
Документальные фильмы
«Микки Спиллейн Майка Хаммера»[Прим. 14] 1998
.

В изобразительном искусстве

Образ Хаммера неоднократно использовался в изобразительном искусстве. В конце 1960-х — начале 1970-х гг. голландским художником Ренье Люкассеном (нид.) был написан ряд картин в стиле новой фигурации, изображающих Майка Хаммера в интимной обстановке (в настоящее время они хранятся в Стеделек-музее современного искусства (англ.) в бельгийском Генте[41]). Данные картины, по мнению голландского искусствоведа Руди Фукса, являются примером многогранности, которую Люкассен желал видеть в своих работах[42].

Кроме Люкассена, чёрно-белые картины из хаммеровского цикла, выполненные акриловой краской, вышли в середине 1970-х гг. из-под кисти немецкого художника неоэкспрессиониста А. Р. Пенка (хранятся в Художественном музее г. Базеля). Данным картинам свойственны жирные линии, арабески и пиктографические мотивы, — отмечает нью-йоркский искусствовед Джон Яу (англ.), — сочленённые из разных фрагментов, картины передают восприятие их автором своего бытия, изоляцию и страх перед окружающим миром, его творческий криз[43]. Из более современных, в рисовании Хаммера был замечен лос-анджелесский карикатурист Дэйв Джонсон (2006)[44].

Особняком стоят работы калифорнийского художника-иллюстратора Джеймс Авати (англ.), которым в 1950-х — 1960-х гг. создавались обложки к бестселлерам о Хаммере. Примечательно, что «девочкой с обложки» часто выступала его собственная дочь — Александра Авати, которой, по её словам, эта работа не очень нравилась; а неизменный пистолет из-за кадра держал он сам. Работа над книгами Спиллейна была не по душе и самому Авати. «От них воняло», — признался он тридцать лет спустя. «И за что мне только перепала эта работёнка?» — сокрушался он по этому поводу[45].

Литературная критика

Популярность романов о приключениях Хаммера пришлась на пиковые десятилетия Холодной войны, не в последнюю очередь, из-за страстной поддержки Майком популярного в ту пору маккартизма и его призывов беспощадно уничтожать коммунистов[46]. В конце одного из романов Хаммер удовлетворённо констатирует: «Сегодня я перебил больше народа, чем у меня пальцев на руках. Я стрелял в них хладнокровно, смакуя каждую минуту. Это были коммуняки»[47]. Книги и рассказы Спиллейна в СССР и странах соцлагеря не публиковались, а в публицистике постоянно осуждались как пример окончательного разложения буржуазной литературы, поэтому персонаж Хаммера был известен в очень узких литературных кругах, в основном среди литературоведов-американистов. Соответственно, запрет распространялся и на популярный телесериал о приключениях Хаммера. При этом, разгромная критика была не только в социалистических странах. Американские критики признавали, что существование такого героя как Хаммер — это прямая угроза демократическому строю[48].

Леонид Семенихин в своей статье для журнала «Коммерсантъ Власть» отмечает, что Майк Хаммер — это зеркало общественных настроений. В качестве примера Семенихин приводит роман «Одной одинокой ночью», когда в самый разгар Холодной войны Спиллейн, сожалея, что не может заставить своего героя отправиться в Кремль и уничтожить там как можно больше коммунистов, находит выход и противопоставляет Хаммеру группу советских агентов в США, которых супергерой в конце книги расстреливает из автомата[24]. Такое же мнение разделяет лауреат пулитцеровской премии Дэвид Хальберстам (англ.), который считает, что переключение Хаммера с разношёрстных проходимцев и гангстеров на шпионов и политических предателей в годы Холодной войны было связано не с ура-патриотизмом самого Майка, а с нарастающими антисоветскими настроениями внутри американского общества, на которые быстро сориентировался его создатель — Микки Спиллейн. Самого же Хаммера Хальберстам признаёт самым «жёстким» парнем в бульварной литературе 50-х гг., а других персонажей Спиллейна, которых тот создавал в перерывах между написанием книг о Хаммере, он называет доппельгангерами последнего[49].

В соцстранах

Одна из самых ранних советских рецензий произведений Спиллейна, и, вероятно, самая первая советская рецензия на Майка Хаммера, принадлежит советскому философу, доктору философских наук Марии Исааковне Петросян. В своей статье она обращает внимание на то, что «основными героями» американской художественной литературы того периода стали морально разложившиеся подонки, провокаторы, убийцы, сутенёры, воры, проститутки, шизофреники, предатели. Петросян акцентирует внимание на том, что Спиллейн был в то время одним из самых модных американских писателей. При этом Петросян деликатно обходит то обстоятельство, что в своей книге «Одинокая ночь» Спиллейн призывает беспощадно убивать коммунистов. Петросян, дабы отсечь лишнюю критику (шёл 1955 год), заменила в своей статье слово «коммунистов» словом «радикалов»[50].

Автор около дюжины книг о произведениях американских писателей, советский литературовед Морис Мендельсон называл Микки Спиллейна «пресловутым» писателем, характерным явлением для американского детективного жанра. Мендельсон считал, что задача Спиллейна как автора была внушить читателю чувство страха. И сыщик Майк Хаммер, с присущим ему садизмом и распутством, с этим успешно справляется — ему доставляет удовольствие убивать, калечить, терзать. Мендельсон также обращает внимание на названия книг Спиллейна — «Месть — моё личное дело», «Суд — это я», «Большое убийство» — из них одних, по словам Мендельсона, уже ясно видно, что Спилейн отошёл от классической детективной традиции, где сыщик выступал в роли защитника справедливости, а явил читающему миру детектив как воплощение жестокости, жажды уничтожения. В своей критике Мендельсон приходит к выводу, что жестокость Хаммера является не просто продолжением жестокости американского общества, а скорее даже её зеркалом[51].

Обозреватель журнала «Спутник кинозрителя», советский киновед Ромил Соболев, весьма критически характеризует произведения Спиллейна, а Хаммер, по Соболеву, это — тупое, злобное и похотливое животное, убивающее и насилующее всех подряд[52]. Сын Р. Соболева, автор рецензий и статей о советском и зарубежном кино Евгений Соболев солидарен в своём мнении с отцом и через десять лет после оного повторяет его слова на страницах журнала «Дон». При этом отдавая должное таланту Дэшела Хеммета, Соболев-младший обращает внимание на то, что Хэммет своими жестокими романами, по сути дела, открыл дорогу Микки Спиллейну, герой которого никакие головоломки следствия не решает, а выбивает признания кулаками и рукояткой пистолета. От Хаммера, от этого «молотка», — пишет Е. Соболев, — был всего шаг до пресловутого флеминговского Джеймса Бонда — агента «с правом на убийство»[53].

Известный чешский писатель и драматург Людвик Ашкенази, давая свою рецензию ранним приключениям Майка Хаммера, переключается на его автора, называя Спиллейна оголтелым реакционером и мракобесом, который смеет величать себя писателем, и самим названием своего романа — «Суд — это я» — провозглашает торжество самосуда и неписанное «право» шпика Хаммера и его единомышленников самолично вершить правосудие, проповедуя тем самым необузданный произвол и беззаконие[54]. Немецкий поэт и литературный критик, министр культуры ГДР Йоханнес Бехер называет книги Спиллейна злобными излияниями и сетует на сверхпопулярность карманной серии «Signet», выпускаемой под эпиграфом «Хорошая книга для каждого», в результате чего Хаммером, в одинаковой степени были увлечены одновременно преподаватели высших школ и домохозяйки. Бехер отмечает что Спиллейн как явление, говорит о состоянии современных американцев больше, чем целая полка социально-психологических исследований: «Никакая степень образованности не является защитой от этого увлечения, так как Хаммер вводит свои каннибальские секс-вакцины с дьявольской меткостью именно в то место, где у каждого законопослушного обывателя таится инстинкт пещерного человека, запертый в тюрьму условностей, но отнюдь не захиревший». Где в действие вступает Майк Хаммер, там, по словам Бехера, отпадают, как старая штукатурка, достижения гуманистического разума. Одновременно Бехер обличает литературных «пособников» Спиллейна — его издателей. Эмигрировавший из Гамбурга в США издатель Спиллейна Курт Енох в своё время оправдывался: «Я ведь не могу существовать только Конантом и Гомером». По мнению Бехера, Еноха как и всех его коллег по ремеслу, привело на эту стезю пособничества литературным отбросам то неверное убеждение, что можно спасти хорошие книги, продавая плохие, и при этом быть спасителем культуры. Особо печальным, по мнению Бехера, является тот факт, что первое же издание «Большого убийства» вышло тиражом два миллиона экземпляров — на тот момент самым большим тиражом со времён открытия Гутенбергом книгопечатания. И уже через месяц потребовалось второе издание — ещё 350 тысяч экземпляров[55].

В США

Роберт Олдрич, режиссёр самого известного фильма о Майке Хаммере, считал этого персонажа «циничным фашистом»[47]. Американский профессор Джеймс Нэремур отмечает, что литературные критики атаковали Микки Спиллейна и его альтер-эго. Критики характеризовали Хаммера как женоненавистника и расиста, воинствующего пролетария, который несёт суровое наказание коммунистическим предателям и сладострастным дамам. Нэремур называет похождения Хаммера откровенно порнографическими. Он считает романы о Хаммере содержащими в себе много литературных приёмов, использовавшихся ранее как Хэмметом, так и Чендлером, но и тот, и другой в своих произведениях пытались вскрыть глубинные проблемы американского общества. У Спиллейна всего этого нет, зато есть архетипичная, кристализованная «мужицкость», с которой его Хаммер подходит к делу[29]. Профессор английской литературы при университете им. Уильяма Хосфры (англ.) Лео Гурко, резко негативно отозвавшись о Сэме Спейде и назвав его самовлюблённым эгоистом, даёт в целом довольно нейтральную оценку Хаммеру, признавая при том, что от произведений Спиллейна «несёт» насилием, а литературное мастерство там и рядом не ночевало[56]. Его репутация «народного мстителя» вселяла в американского читателя презрение к власти и общественным институтам как таковым, пишет профессор Маршан. А его манера действий — всегда в одиночку и без какого-либо раскаяния за содеянное — была, по убеждению Маршана, призвана сеять смуту в умах рядовых американцев. Для последних Хаммер и явил собою некоего квази-спасителя и псевдо-заступника в одном лице[18].

Про отрицательный образовательный потенциал книг о приключениях Хаммера высказался в 1959 г. известный американский эксперт в области образования и развития молодёжи Фредерик Мейер. Мейер, в частности, отметил, что этому способствуют перевёрнутые с ног на голову ценности в романах о Хаммере — его жестокость не наказывается, а наоборот, вознаграждается, подавая тем самым пагубный сигнал молодёжи: делай как Хаммер, и тебе за это ничего не будет. Мейер, вероятно первым из всех критиков, сравнил Хаммера с эсесовскими надсмотрщиками в гитлеровских «лагерях смерти»[57]. Эту идею подхватил американский литературный критик Р. Ф. Шоу, который в своей статье для прогрессивного журнала «Мейнстрим» обоснованно отметил, что книги Спиллейна и ряда его подражателей — новейших американских «мастеров» детектива — отражают важнейшие черты породившего их общества в бо́льшей мере, нежели, к примеру, произведения Артура Конан-Дойля. Личная беззастенчивая жестокость Майка Хаммера, как отметил Шоу, является органической частью жестокости общества, из которого он вырос. И все личные качества в сумме уравнивают Хаммера в его моральной низости с гитлеровскими эсесовцами[51].

Литературный обозреватель журнала «Life» Ричард Джонстон — один из первых журналистов, бравших интервью у Спиллейна о создании его самого известного персонажа[Прим. 15], — называет Хаммера раздевательно-стреляющей машиной, которая потребляет много спиртного, вообще никогда не думает головой и при всём при этом является лидером продаж — ходячим бестселлером[58]. Американский писатель-конспиролог Роберт Аллен Бейкер (англ.) совместно с криминологом, проректором Кентуккского университета, доктором Майклом Нитцлем, изучив всю подноготную «хаммерианы», приходят к заключению, что Майк Хаммер, вероятно, является самым известным экземпляром литературы в стиле «кровь и кишки наружу»[5]. Профессор Р. Гейл, систематизировавший биографию Хаммера, называет того просто: садистом и бабником[3].

Американский исследователь Джон Кавелти подметил присутствие в романах Спиллейна элементов религиозного фанатизма. Кавелти считает что Спиллейн внёс в детектив настроения, связанные с популярными евангелическими традициями средних классов в Америке. И не случайно, что эти традиции господствуют во многих социальных идеях Спиллейна: деревенское любопытство к сложностям городской жизни, ненависть к расовым и этническим меньшинствам, амбициозное отношение к женщине. Помимо всего, у него присутствует чувство, возникшее из горячей ненависти к миру как к греховному и продажному, что объединяет Спиллейна с евангелической традицией[59].

Учитель актёрского мастерства в одной из манхэттенских (англ.) школ Питер ДеМарко, сам будучи коренным нью-йоркцем и большим поклонником творчества Спиллейна, обращает внимание на непрекращающийся моросящий дождь в романах Спиллейна, который заставляет его персонажей постоянно находиться в каких-то питейных заведениях Вест-Сайда (англ.). Перечитывая Спиллейна, — продолжает ДеМарко, — невольно испытываешь удовольствие за подвиги Майка Хаммера. По словам ДеМарко, женщины пристают к Хаммеру как краски к холсту, а «плохие парни» боятся его больше, чем электрического стула. Встретив Спиллейна на Шестом авеню (англ.), ДеМарко отмечает выделяющийся на фоне жителей Нью-Йорка внешний вид писателя, а именно плащ-дождевик и широченные как сам Бродвей плечи, и склоняется к мысли, что Майк Хаммер является альтер-эго своего создателя в такой же степени, как Грязный Гарри для Клинта Иствуда. В ходе беседы с ДеМарко, разгуливая по нью-йоркским магазинам, Спиллейн не преминул прокомментировать длинные волосы своего собеседника[Прим. 16] и саму его фамилию, сказав, что он видит персонажа с такой фамилией, который быстро получает свой заслуженный нокаут и уходит со сцены, на что ДеМарко ответил, что просто мечтает быть убитым в одном из эпизодов его новой книги. Персонаж Хаммера, по мнению ДеМарко, вобрал в себя черты героев, воплощённых на киноэкране Джоном Уэйном, Джонни Вайсмюллером и Эдвардом Робинсоном[60].

Обозреватель «New York Times» Ричард Северо, узнав о смерти его автора Микки Спиллейна в июле 2006 года назвал Майка Хаммера героическим, но садистским детективом, который расчистил себе пулями дорогу сквозь гущу самых жестоких книг конца 40-х и 50-х гг[61]. Сам Спиллейн называл похождения Майка Хаммера «жвачкой» американской литературы, смеялся над литературной критикой, не воспринимая её всерьёз, заявляя в частности, что пишет для широкой публики, а не для критиков, и не скрывая, что пишет рассказы о Хаммере лишь тогда, когда остро нуждается в деньгах. «Для меня не существует поклонников — только потребители», — признался он в одном из интервью[61].

В России

Профессор кафедры всемирной литературы филологического факультета МПГУ, член Союза писателей России Евгений Жаринов утверждает, что как раз с появлением первых романов Микки Спиллейна в жанр «крутого детектива» прочно входит и закрепляется тема мести индивида обществу. Именно благодаря этой теме, по мнению Жаринова, на свет появляется частный сыщик по имени Хаммер. Методы Хаммера, как отмечает Жаринов, жестоки и незаконны. Во многих случаях он просто напоминает читателям садиста и психопата. Но при всей своей, казалось бы, парадоксальности новоявленный герой Спиллейна, может быть исключительно добропорядочен и строго придерживается всех моральных норм американского общества. Более того, продолжает Жаринов, Спиллейн пытается придать своему Хаммеру черты библейского героя, что подтверждает название второго романа, которое есть ни что иное как перефраз ветхозаветных строк. В романах о Хаммере, убеждён Жаринов, перед читателями открывается явное отрицание всякого христианского смирения, на смену которому возвращается более древний жизненный принцип: око за око, зуб за зуб. Этот принцип, по мнению Жаринова, полностью соответствует примитивным читательским вкусам американской публики — в Хаммере рядовой американский читатель видит нового героя-освободителя. Здесь Спиллейном использован приём весьма характерный для так называемой массовой культуры, — обращение к архаичному типу мышления, то есть такому, который содержится в народных сказаниях, мифах и сказках. Умело манипулируя читательским сознанием, Спиллейн наделяет Хаммера чертами героя волшебной сказки с одним только различием, что у Хаммера вполне реальные и вполне современные мотивы, и мотивы эти вступают в противоречие с законами нравственности, — заканчивает свою мысль Жаринов[48].

Публицист и критик, автор книг и многих статей по вопросам зарубежной культуры, истории и социологии Юрий Каграманов отмечает, что критики, сталкиваясь с книжками Спиллейна, часто испытывают чувство неловкости, настолько они безвкусны и вульгарны. И если кто-либо из пишущей братии и «снизойдёт» до написания сколь-нибудь серьёзной критики, то, как правило, это будут сугубо академические издания, которые будут анализировать их с той учёной отстранённостью, с какой зоолог берётся изучать самых неприятных гадов. «Суд — это я», — бросает Майк Хаммер и вершит скоропалительно и суд, и расправу, как ему взбредёт на ум. Убивая, он не просто выполняет долг, как он его понимает, а делает это с чувством, со смаком, не скрывая получаемого удовольствия. Каграманов не забывает упомянуть, что аналогичным образом, хотя и на несколько другом уровне, мыслил и сам вдохновитель антикоммунистической истерии сенатор Маккарти. Тем не менее, по словам Каграманова, нужно видеть Хаммера и с другой стороны. Среди литературной критики часто можно встретить мнение о том, что он садист и тому подобное, и на этом обычно ставят точку, как если бы он был убеждённым адептом пресловутого маркиза де Сада. А между тем, отмечает Каграманов, Хаммеру ведь тоже не чужда сентиментальность и даже благостность. Казалось бы, какой сильный контраст с героем хэмметовско-чендлеровского типа. Ведь этот последний вызывает у читателя естественное сочувствие — как-никак с уголовщиной борется. Но такова уж «средняя Америка», — сетует Каграманов, — такова вообще вся внутренне противоречивая мелкобуржуазная среда. Не оставляя позы поборника добродетели и искателя справедливости, Хаммер «под шумок» даёт волю самым отвратительным, присущим ему и его классу, инстинктам. Спиллейн пытается как будто бы припрятать амбивалентность персонажа, подчёркивая его принципиальность, но от этого она, по словам Каграманова, только ещё больше выпирает[62].

Российский искусствовед Вячеслав Шестаков называет творчество Микки Спиллейна примитивным, рассчитанным на низкие инстинкты чтивом, при помощи которого тот небезуспешно пытался дискредитировать детективный роман. В романах Спиллейна, по мнению Шестакова, присутствует весь спектр анти-ценностей, характерных для «массовой культуры». В них прославляются убийство и насилие, они полны порнографических сцен, причём секс теснейшим образом связан с насилием и жестокостью. Герой детективных романов Спиллейна, Майк Хаммер, в описании Шестакова — циничный, самовлюблённый, грубый детектив, лишённый интеллекта и полагающийся только на свою силу, по Шестакову, Хаммер — это двоюродный брат Джеймса Бонда. Он грубый человек, который без колебания прибегает к насилию и даже убийству. Характерно, по мнению Шестакова, что в романах Спиллейна довольно часто встречаются и открыто антисоветское содержание, нетерпимость по отношению к расовым меньшинствам. В своих романах Микки Спиллейн — ярый защитник американизма. Если Чендлер видел истоки зла в традиционной американской жажде наживы, то для Спиллейна всё зло заключается в мировом коммунистическом заговоре против Америки. С этим связаны и антисоветизм, наглядно проявляющийся во многих его романах, и злобная подозрительность, с которой Хаммер относится ко всему иностранному. Романы Спиллейна, продолжает Шестаков, — это наиболее яркий образец худших сторон буржуазной «массовой культуры» — садизма, порнографии, реакционной политической философии. А стандартная реакция Хаммера на коммунистов, по словам Шестакова, есть ни что иное, как обыкновенный американский фашизм[17].

Сравнение с другими персонажами

Советские писатели детективной литературы Василий Аксёнов, Овидий Горчаков и Григорий Поженян в своей совместной работе, классике советского детектива, стилизованной под зарубежный приключенческий боевик, — шпионском романе «Джин Грин — неприкасаемый» — в самом начале книги, устами одного из ключевых персонажей романа — друга главного героя, авантюриста по имени Лот, выражают своё отношение к Майку Хаммеру и его создателю и одновременно делают рекламу Джеймсу Бонду[63]:

Микки Спилэйн и его Майк Хаммер для таксистов, Агата Кристи для бабушек нашего среднего класса, Ян Флеминг для элиты.
Гривадий Горпожакс «Джин Грин — неприкасаемый»

В контексте «соперничества» Майка Хаммера с Джеймсом Бондом небезынтересно будет привести также мнение Феликса Светова, который, несмотря на видимый лоск последнего, отдаёт преимущество Хаммеру. Какая разница, что у англичанина Флеминга всё выглядит изысканнее и изящнее, чем у американца Спиллейна, какая разница, что Джеймс Бонд не частный сыщик Майк Хаммер, большей частью имеющий дело с подонками, утешающий всяких падших и заблудших бабёнок и охотящийся за заурядными бандитами в джунглях большого города, а агент «на секретной службе её Величества», игрок и спортсмен, чьи похождения разворачиваются в фешенебельных казино и ресторанах, а дамы попадаются даже из самого высшего общества? — вопрошает Светов. Интеллектуальный процесс — разгадка тайны, традиционно считавшейся нервом детектива не только у Конан-Дойля и Агаты Кристи, но и у Сименона, — странным образом у Флеминга исчезает вовсе. Если Майк Хаммер ещё кое-как ведёт расследование — пусть с помощью кулаков вместо логики и интуиции, то Бонд вообще этим не занимается. Враг умнее? Тем хуже для него! По словам Светова, «светские» романы Флеминга ещё ближе к типу «триллер», чем грубая порнография Микки Спиллейна. Бонд не рассуждает, не сопоставляет, не умозаключает — он борется[64]. Профессор Р. Маршан среди общих черт, роднящих этих персонажей, отмечает презрение к женщине, даже несмотря на то, что у Хаммера оно проявляется в более открытой, незавуалированной форме — в насилии и садизме при обращении с женщинами. Джеймса Бонда и созданный Хью Хефнером образ беспринципного, похотливого извращенца — читателя журнала «Плейбой» — Моршан называет мутантами-наследниками Майка Хаммера[18].

Итальянский писатель Умберто Эко утверждает, что, читая похождения «007», просто нельзя не видеть влияния Спиллейна. Сиюминутные интрижки Бонда с его подружками имеют тенденцию превращать любовь в ненависть, а нежность — в неистовую ярость, точно так же, как и в отношениях Хаммера с женским полом, который он глубоко презирает. На обоих персонажей заметно повлияло первое их убийство, совершённое ещё в молодые годы, так, Бонда преследует образ японского шифровальщика, застреленного им на тридцать шестом этаже небоскрёба «Эр-си-эй» с сорокового этажа здания напротив. Здесь, по словам Эко, прослеживается чёткая и неслучайная параллель с Хаммером, которого вот так же преследуют военные воспоминания его юности, когда в джунглях им был застрелен японский ребёнок. Разница состоит лишь в большем эмоциональном участии со стороны Хаммера, ведь убийство от рук Бонда, совершённое по личному приказу самого «М», носит своего рода рутинно-бюрократический характер, в то время как Хаммер убивает без чьего-либо приказа, в более эмоциональном состоянии. Именно с воспоминаний о первом убийстве, а именно — об убийстве японца (в случае Хаммера — ребёнка, в случае Бонда — взрослого человека), начинаются психическое расстройство Майка Хаммера, его садомазохизм и, возможно, даже проблемы полового характера, оттуда же берёт начало и невроз у Джеймса Бонда. Единственным важным отличием двух персонажей является то, что нервное расстройство Бонда могло повлиять на продаваемость книг о нём далеко не в лучшую сторону, и Флеминг, как утверждает Эко, скрыл невроз своего героя от широкой публики, что, в свою очередь, сильно повлияло на структуру повествования одиннадцати книг о приключениях агента «007» и, в не меньшей степени, на их коммерческий успех. Сгруппировав общность признаков двух, на первый взгляд, разных персонажей, Эко отдаёт пальму первенства Флемингу в концентрации «литературного яда», которым, по словам Эко, буквально пропитаны его произведения[65]. В этом с ним, в определённой степени, не соглашается научный сотрудник Нью-Йоркского университета Стивен Шиффер (англ.), утверждая что персонаж Бонда более известен в мире, нежели персонаж Хаммера[66].

Венгерский литературовед Тибор Кестхейи считает, что даже сыщику с крепкими кулаками типа Майка Хаммера находится достойная роль в мистерии детективного жанра: он мстящий бич божий. Как Сэм Спейд и Филип Марлоу, Майк Хаммер ведёт расследование гангстерскими методами. Диалог, а равно и обращённый к читателю монолог Майк Хаммер считает одинаково излишними — он ограничивается простым сообщением фактов, а с противниками разговаривает ударами кулаков и пинками. Но не в пример Хэммету и Чендлеру, Спиллейн — автор «жёсткой школы» — искажает пуританскую твёрдость, угловатость заменяет зверством, цинизмом, порочностью, и в этом пункте он преступает границы детектива и бульварщины. Его писания, согласно Кестхейи, — халтура, китч, литературная грязь. «И куда мы ушли от тонких догадок Джейн Марпл, доброго, но проницательного взгляда патера Брауна!?», — вопрошает Кестхейи. Помимо романов Спиллейна, будет трудно где-либо ещё отыскать образец стиля более унизительной бульварщины, вернее представляющей противоположность самой сути детектива, отрицающей всякие духовные требования, — заключает Кестхейи[67].

Персонажем, более популярным, чем Фрэнни и Зуи, и, возможно, даже, чем Родион Раскольников, называет Хаммера литературный обозреватель Гай Тализи (англ.) в своём обзоре, посвящённом выходу в свет романа «Охотники за девушкой»[68]. По мнению профессора Е. В. Жаринова, «традиционный» герой «крутого детектива» в романах Росса Макдональда и Джона Макдональда, наоборот, выступает как открытый противник всякого насилия, скорее всего, именно как реакция на возрастающую жестокость и насилие в книгах Спиллейна[48]. По словам Юрия Каграманова, Майк Хаммер суммируется примерно из тех же слагаемых, что и психопатический расист Перси Гримм Уильяма Фолкнера[Прим. 17]. Он призван охранить добропорядочный буржуазный дом, когда под ним уже заколебалась почва, и потому обитатели его утратили самообладание, и «бесстыдная свирепость» Перси Гримма становится для них делом оправданным, обычным[62].

Писатель Дон Пендлтон сам признал, что Майк Хаммер послужил основой для создания им Мака Болана (англ.) по прозвищу «Палач» — ветерана Вьетнамской войны, объявившего войну мафии, которая развернулась на страницах более чем семисот книг, вышедших общим тиражом свыше двух миллионов экземпляров[69]. Созданный Клинтом Иствудом кинематографический персонаж Грязного Гарри также во многом был заимствован от Майка Хаммера, — заметил британский американист, профессор лондонского Университета Мидлсекс Клайв Блум[70].

Израильский литературовед Даниэль Клугер обращает внимание на то, что когда речь заходит о характерном для классического детектива герое-одиночке, это вовсе не означает, что он непременно должен быть дилетантом, любителем, непрофессионалом. Вовсе нет, — возражает Клугер, — почти все герои детективов «золотого века» именно профессионалы. Перри Мейсон — действующий адвокат, Эркюль Пуаро — бывший полицейский, вот и Майк Хаммер из той же плеяды[71]. В этой связи небезынтересными, для сравнения вымышленной реальности с действительностью, были бы отзывы той части литературоведов, которые сами когда-то занимались сыском.

Отзывы профессионалов сыска

Американский писатель и литературный критик Джо Горс, сам в прошлом более десятка лет проработавший на должностях частного сыщика и сборщика долгов, сравнивая образы Хаммера и хэмметовского безымянного «сотрудника», отмечает скрупулёзность, с которой «сотрудник» дни и ночи напролёт занимается конторской работой. «Сотрудник» изучает документы, по нескольку раз перечитывает уже проштудированные полицией записные книжки, ищет в них какие-либо зацепки, находит определённые закономерности. Размышляя об этой способности «сотрудника», Горс задаётся вопросом: а занялся бы Хаммер подобным? Горс так отвечает на свой вопрос: нет, конечно, хотя именно это, по утверждению Горса, и составляет основной объём работы частного сыщика. Для примера, Горс возвращается в свои молодые годы, когда свою первую неделю работы на «L. A. Walker Company»[Прим. 18] он провёл в безуспешных поисках и разъездах по адресам должников, не прочитав предварительно бумаг, где значилось, что один из них уж полгода как на кладбище, где его и обнаружил в итоге Горс, сделав для себя вывод, что прежде чем за кем-то очертя голову устремиться, неплохо бы удостовериться в физическом существовании объекта поиска[72].

Издания на русском языке

Первые русскоязычные книги о приключениях Майка Хаммера вышли в серии из шести томов «Фемида» в 1991 году[Прим. 20], опубликованных ташкентским филиалом Советского фонда культуры. Каждый том выпускался тиражом по 100 тыс. экземпляров, как в своё время произведения популярных советских писателей[73]. Впоследствии, произведения о похождениях Майка Хаммера многократно и ежегодно переиздавались уже в самой России и в странах СНГ на протяжении двадцати лет с момента первой публикации. Единственным периодом, когда они не издавались были 2006—2008 гг., но, начиная с 2009 года и по настоящее время, крупное российское издательство художественной литературы «Эксмо» продолжает переиздавать произведения о приключениях Майка Хаммера. Тем не менее, как отмечает литературный критик Абрам Рейтблат, с конца 1990-х интерес к книгам Спиллейна, а равно Кристи и Чейза, несколько поостыл, и читающая российская публика большей своей частью переключилась на произведения отечественных детективных писателей[74].

См. также

Напишите отзыв о статье "Майк Хаммер"

Примечания

Комментарии
  1. По данным ЮНЕСКО, список из десяти самых переводимых авторов всех времён на тот момент выглядел следующим образом: В. И. Ленин — 331 перевод на различные языки мира, Жюль Верн — 143, Л. Н. Толстой — 134, Максим Горький — 107, Микки Спиллейн — 104, Уильям Шекспир — 89, А. П. Чехов — 84, Карл Маркс — 81, Джек Лондон — 77, И. В. Сталин — 73.
  2. Здания «Хаккард» в Нью-Йорке не существует. Это аллюзия к зданиям автомобильной компании «Packard», строившимся в 1910-е и 1920-е годы в крупных городах США. В нижних этажах зданий Packard размещались автосалоны, над ними — офисные помещения, реже наёмные квартиры. К 2012 году здания Packard сохранились в Филадельфии[en], Буффало, Сент-Луисе, Сиэтле. Здание «Хаккард» в романах не описывается, но по отдельным упоминаниям можно сделать вывод, что оно расположено в престижном районе Нью-Йорка, имеет подземную парковку, хорошо охраняется. Управляющим в нём служит Нат Друтмэн — один из старых друзей Майка.
  3. Как и здания «Хаккард», Управления стратегической разведки в годы войны также не существовало, под этим названием Спиллейн подразумевал Управление стратегических служб.
  4. Комиксы, как и многие другие виды творчества в Соединённых Штатах, оплачивались издателями в зависимости от объёма так называемого «контента», вне зависимости от художественной ценности содержания. А их авторы зачастую выступали в тандеме с художниками-иллюстраторами, чтобы повысить продуктивность и таким образом обеспечить свой заработок. Этим объясняются «серийность» персонажей комиксов и многократно превосходящее число эпизодов (выпусков конкретного журнала), по сравнению с классическими героями романов. Так, если персонаж романов популярного писателя появлялся максимум в нескольких десятках произведений, то счёт персонажа комиксов шёл на сотни, а порой — тысячи.
  5. Название романа является переиначиванием процедурной фразы при оглашении приговора в американских судах присяжных: «We, the jury, find the defendant…» («Мы, присяжные, признаём подсудимого…»). В отличие от русского языка, в английском замена местоимения первого лица множественного числа (мы) на местоимение единственного числа (я) не влечёт за собой грамматической ошибки, но является возражением против основ американского судопроизводства, отрицая судебный процесс и утверждая индивидуальное правосудие, то есть самосуд.
  6. Хотя о приключениях Майка Денжера все, включая автора, забыли, два рассказа всё же были позже опубликованы. Это произошло в 1954 году в третьем и четвёртом номере малоизвестного журнала комиксов «Детекторы преступности» (англ. Crime Detectors), издававшемся компанией «Key Publications». Журнал имел настолько малый тираж, что поклонники творчества Спиллейна до сих пор не могут найти № 4. Через несколько месяцев публикации в «Детекторе преступности» в другом малоизвестном журнале комиксов «Опасность и приключения» (англ. Danger and Adventure) были опубликованы четыре рассказа о Майке Денжере, но были ли они написаны самим Спиллейном или это было сделано кем-то другим на волне популярности Майка Хаммера, — остаётся неизвестным.
  7. Несмотря на то, что по правилам русской грамматики фамилии не переводятся, фамилию Хаммер условно можно перевести на русский язык как Кувалдин, а Вебер, соответственно, станет Ткачёвым. Этой разницей в фамилии немецкие авторы хотели подчеркнуть, что восточно-германская версия Хаммера будет интеллектуально расплетать «Гордиев узел», а не крушить его при помощи грубой силы и наглости.
  8. В таблице указан ISBN первого русскоязычного издания. Некоторые книги вышли в сборниках. Последние три романа из цикла приключений Майка Хаммера, вышедшие в Соединённых Штатах («Голиафова кость», «Большой взрыв», «Поцелуй её на прощание»), на русском языке не издавались.
  9. Названия фильмов даны в переводе, который встречается в каталогах большинства русскоязычных сетевых кино-ресурсов, а потому могут в той или иной степени не соответствовать названиям литературных первоисточников.
  10. Первая кинопародия на произведения Спиллейна и на Майка Хаммера в частности, как их первого и главного персонажа, сделанная в виде мюзикла «Балет — Охота на девушку» (англ. Girl Hunt Ballet).
  11. Стенг был выбором, который одобрил сам Спиллейн, и который уже представал в роли Хаммера за год до этого, в предыдущем фильме «Кольцо страха», сценарий к которому писал сам Спиллейн, однако его кандидатура не устроила продюсера. Он, тем не менее, успел сняться в кинопробах на роль Хаммера, которые, по словам Макса Коллинза, можно было сыграть быстрее, чем за пять минут. Эти кинопробы организовал и срежиссировал сам Спиллейн, чтобы сохранить для истории аутентичное исполнение роли Майка Хаммера.
  12. Голливудский сценарист Ларри Коэн, работавший вместе с малоизвестным режиссёром Ричардом Хэффроном над фильмом «Я сам вершу суд» (1982) с Армандом Ассанте в роли Хаммера, покинул проект на стадии съёмок, однако сохранил свой оригинальный сценарий — переработку спиллейновского романа «Месть — моё личное дело», который он и использовал через пять лет, при создании фильма «Смертельная иллюзия», где чернокожий актёр Билли Ди Уильямс играет крутого детектива Хамбергера, подставленного собственным клиентом под убийство его жены, а поп-певица Вэнити играет его секретаршу Рину — скопированную соответственно с хаммеровской Вельды.
  13. Пародийный телесериал «Кувалда» (англ. Sledge Hammer) — сатира на американское детективное кино, где в центре повествования стоит полицейский, работающий «на грани» и часто эту грань пересекающий. Главный герой сериала — полицейский инспектор Следж Хаммер — вобрал в себя черты Майка Хаммера, Гарри Каллахана и прочих персонажей американской приключенческой литературы и остросюжетных фильмов. Хотя сами черты оригинального персонажа проступают тут и там в его пародийной версии, собственно спиллейновский Майк Хаммер обыгрывается в двадцать пятой серии, вышедшей под названием «Сыграй это ещё раз, Следж» (1987), где Хаммера и его напарницу Дори по приказу комиссара полиции отстраняют от работы и отправляют на полгода в неоплачиваемый отпуск. Хаммеру после просмотра «Касабланки» является призрак Хамфри Богарта, который и советует Хаммеру открыть собственное детективное агентство, пригласить свою напарницу работать в нём секретаршей и начинает поучать новоявленного частного сыщика уму-разуму.
  14. Название этого документального фильма является своего рода игрой слов на телевизионные экранизации приключений Хаммера, непременно имеющие в названии «Майк Хаммер Микки Спиллейна» (англ. Mickey Spillane's Mike Hammer). Фильм был снят другом и компаньоном Спиллейна — Максом Коллинзом — и дебютировал на Курмайорском фестивале фильмов «нуар» в 1998 году.
  15. Номер журнала «Life» от 23 июня 1952 года вышел с фотографией девятнадцатилетней модели Розмари Боув на обложке и заголовком «Микки Спиллейн: 13 миллионов книг о сексе и насилии».
  16. Сам Спиллейн почти всю жизнь носил так называемую «эйч-н-ти» (короткую военную стрижку, широко распространённую в Корпусе морской пехоты и других американских войсках).
  17. Эпизодический персонаж романа «Свет в августе», Перси Гримм появляется в самом конце, во главе линчевателей, преследующих главного героя — «ниггера» Кристмэса. Подтянутый, принципиальный, немножко «идеалист». Настигнув жертву, Гримм, орудуя мясницким ножом, совершает над ещё живым человеком тако́е, что других линчевателей тут же начинает тошнить.
  18. «L. A. Walker Company» — американское агентство по сбору долгов и возврату неоплаченного имущества. Горс работал там, начиная с 1955 по 1957 годы, позднее сотрудничал с ними в 1959 году, после чего перешёл на работу в детективное агентство «David Kikkert & Associates». Примечательно также и то, что Горс сам писал сценарии для многих американских детективных сериалов, таких как «Коджак», «Частный детектив Магнум», «Ти Джей Хукер» и, собственно, «Майк Хаммер» со Стэйси Кичем — Горс написал сценарий к третьей серии сериала, которая вышла на экраны в 1984 году под названием «Семь мёртвых сыщиков» (англ. Seven Dead Eyes).
  19. Романы, содержащие приключения Майка Хаммера, вышли в первых трёх книгах серии.
  20. Пять из шести томов серии содержат в себе произведения Спиллейна. Шестой том вышел в 1992 году с произведениями другого американского писателя Ника Кварри.
Использованная литература и источники
  1. 1 2 3 Cameron G. [books.google.co.uk/books?id=tlQEAAAAMBAJ&pg=PA127&source=gbs_toc_r&cad=2 The Soft Side of a Hard Egg] (англ.) // LIFE. — 1961. — Vol. LI, no. 10. — P. 127, 130. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0024-3019&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0024-3019].
  2. Kanfer, Stefan. (February 2, 1968). «[www.time.com/time/magazine/article/0,9171,837842,00.html Books: The Gutenberg Fallacy  (англ.)]». TIME (Time Inc.) 91 (5). ISSN [worldcat.org/issn/0040-781X 0040-781X].
  3. 1 2 Gale, Robert L. Hammer, Mike // [books.google.co.uk/books?id=i832JtNxwDYC&pg=PA123&source=gbs_toc_r&cad=4#v=onepage&q&f=false A Mickey Spillane Companion  (англ.)]. — Westport, CT: Greenwood Publishing Group, 2003. — P. 124—127. — 338 p. — ISBN 0-313-32334-8.
  4. Collins, Max Allan; Traylor, James L. Who Is Mike Hammer? // One Lonely Knight: Mickey Spillane's Mike Hammer  (англ.). — Bowling Green, Ohio: Bowling Green State University Popular Press, 1984. — P. 33. — 186 p. — ISBN 0-8797-2301-7.
  5. 1 2 3 Baker, Robert Allen; Nietzel, Michael T. Princes of the Realm // [books.google.co.uk/books?id=BwhuwWYptUgC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Private Eyes: One Hundred And One Knights: A Survey of American Detective Fiction, 1922-1984  (англ.)]. — Bowling Green, Ohio: Bowling Green State University Popular Press, 1985. — P. 74—75. — 385 p. — ISBN 0-87972-330-0.
  6. McDowell, Edwin. (December 27, 1981). «[www.nytimes.com/1981/12/27/books/about-books-and-authors.html About Books and Authors  (англ.)]». The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.): 16. ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  7. Barson, Michael. (1979). «Just A Writer Working For A Buck  (англ.)». The Armchair Detective (The Mysterious Bookshop) XII (4): 300. ISSN [worldcat.org/issn/0004-217X 0004-217X].
  8. Gross, Terry. Right In The Gut // All I Did Was Ask: Conversations With Writers, Actors, Musicians, And Artists  (англ.). — N. Y.: Hyperion, 2004. — P. 82. — 353 p. — ISBN 1-4013-0010-3.
  9. Kiszely, Philip. From the Bowery Detective to Mike Hammer // [books.google.co.uk/books?id=Zkb0Dd_IMt0C&pg=PA21&dq#v=onepage&q&f=false Hollywood Through Private Eyes: The Screen Adaptation of the "Hard-Boiled" Private Detective Novel in the Studio Era  (англ.)]. — Bern, Switzerland: Peter Lang AG, 2006. — Vol. VIII. — P. 50. — 283 p. — (Stage and screen studies). — ISBN 3-03910-547-7.
  10. Pendergast, Tom ; Pendergast, Sara. Spillane, Mickey // St. James Encyclopedia of Popular Culture  (англ.). — Detroit, MI: St. James Press, 2000. — Vol. IV. — P. 478. — 784 p. — ISBN 1-5586-2404-X.
  11. Holland, Steve. [www.crimetime.co.uk/features/spillane.php#two Mickey Spillane - You The Jury  (англ.)] (HTML). Features. Crime Time. Проверено 26 марта 2012. [www.webcitation.org/6AR2D6AOr Архивировано из первоисточника 5 сентября 2012].
  12. Lewis, Evan. [davycrockettsalmanack.blogspot.com/2010/06/forgotten-books-mickey-spillanes-mike.html Forgotten Books: Mickey Spillane's Mike Hammer: The Comic Strip  (англ.)] (HTML). Davy Crockett’s Almanack of Mystery, Adventure and the Wild West (June 18, 2010). Проверено 24 ноября 2011. [www.webcitation.org/6AR2DkzNe Архивировано из первоисточника 5 сентября 2012].
  13. Daly, Carroll John. Preface by Tony Sparafucile // Murder From the East  (англ.). — N. Y.: International Polygonics, 1978. — 312 p. — (The IPL library of crime classics). — ISBN 0-9303-3001-3.
  14. Ashley, Mike. Books and Authors // The Mammoth Encyclopedia of Modern Crime Fiction  (англ.). — London: Robinson, 2002. — P. 447. — 780 p. — ISBN 1-8411-9287-2.
  15. Moore, Lewis D. The Creation of Character // [books.google.co.uk/books?id=DHZM-BEhOwoC&pg=PA37&source=gbs_toc_r&cad=3#v=onepage&q&f=false Cracking the Hard-Boiled Detective: A Critical History from the 1920s to the Present  (англ.)]. — Jefferson, North Carolina: McFarland & Company, Inc., 2006. — P. 40, 41, 44, 102. — 298 p. — ISBN 0786425814, 978-0-7864-2581-5.
  16. Кустарёв А. [dlib.eastview.com/browse/doc/9830557 In memoriam. Певец греховного урбанизма] // The New Times. — 2006. — № 30. — С. 28.
  17. 1 2 Шестаков В. Популярные жанры и «массовая культура» // [detective.gumer.info/txt/shestakov.doc Мифология двадцатого века: Критика теории и практики буржуазной массовой культуры]. — М.: Изд-во «Искусство», 1988. — С. 127—129. — 222 с. — ISBN 5-2100-0137-7.
  18. 1 2 3 Marchand, Roland. Visions of Classlessness, Quests for Dominion: American Popular Culture, 1945—1960 // Reshaping America: Society and Institutions, 1945—1960  (англ.). — Columbus: Ohio State University Press, 1982. — P. 171—172. — 403 p. — (Studies in Recent American History). — ISBN 0-8142-0308-6.
  19. Friedman, Mickey. (October 15, 1989). «[www.nytimes.com/1989/10/15/books/crime-mystery-vengeance-is-his-again.html Vengeance is His, Again  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  20. Polk, James. (November 17, 1996). «[www.nytimes.com/1996/11/17/books/books-in-brief-fiction-263214.html Black Alley By Mickey Spillane  (англ.)]». The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  21. 1 2 Спиллейн М. Предисловие Макса Аллана Коллинза // Я умру завтра: Сборник рассказов. — М.: Изд-во «Центрполиграф», 1997. — 490 с. — (Мастера остросюжетного детектива). — 10 тыс, экз. — ISBN 5-218-00551-7.
  22. Kingston Pierce, J. [therapsheet.blogspot.com/2008/10/that-hammer-guy-returns.html That Hammer Guy Returns  (англ.)] (HTML). The Rap Sheet (Oct 4, 2008). Проверено 27 ноября 2011. [www.webcitation.org/6AR2FM7lC Архивировано из первоисточника 5 сентября 2012].
  23. Itzkoff, Dave. (July 26, 2011). «[artsbeat.blogs.nytimes.com/2011/07/26/new-mike-hammer-novels-by-mickey-spillane-will-be-published/ ‘New’ Mike Hammer Novels by Mickey Spillane to Be Published  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  24. 1 2 3 Семенихин Л. [www.kommersant.ru/doc/18120 Убийство серийного сыщика] // Коммерсантъ Власть : Аналитический еженедельник. — М.: ИД «Коммерсантъ», 12 декабря 2000. — № 49 (400). — С. 44. Тираж — 73 500 экз.
  25. Kehr, Dave. (August 13, 2004). «[www.nytimes.com/2004/08/13/movies/critic-s-choice-film-the-absolutely-noirest-of-the-noir.html The Absolutely Noirest of the Noir  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  26. Holden, Stephen. (March 11, 1994). «[www.nytimes.com/1994/03/11/movies/critic-s-notebook-a-brash-outsider-inside-hollywood.html A Brash Outsider Inside Hollywood  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  27. Crowther, Bosley. (July 10, 1953). «[movies.nytimes.com/movie/review?res=9E0CE0D91F3DE03ABC4852DFB1668388649EDE The Band Wagon : The Screen in Review  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  28. Erickson, Hal. «[movies.nytimes.com/movie/19804/The-Girl-Hunters/overview The Girl Hunters (1963). Movie Review  (англ.)]». The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  29. 1 2 Naremore, James. Low Is High // [books.google.co.uk/books?id=Z2Auji4PF2IC&pg=PA136&source=gbs_toc_r&cad=4 More Than Night: Film Noir In Its Contexts  (англ.)]. — Los Angeles, California: University of California Press, 2008. — P. 130, 151—155, 241. — 384 p. — ISBN 978-0-520-25402-2.
  30. Lawson, Carol. (November 14, 1980). «Broadway; Spillane's Hammer will solve his next case in a musical  (англ.)». The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  31. Graham, Sam. [www.amazon.com/Mike-Hammer-Private-Eye-Complete/dp/B0009GX21O Editorial Reviews: Mike Hammer, Private Eye - The Complete Series  (англ.)] (HTML). Amazon.com (July 26, 2005). Проверено 22 ноября 2011. [www.webcitation.org/6AR2GVBVX Архивировано из первоисточника 5 сентября 2012].
  32. 1 2 O'Connor, John J. (April 8, 1983). «[www.nytimes.com/1983/04/08/movies/2-famous-tough-guys.html Two Famous Tough Guys  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  33. Dunning, Jennifer. (October 11, 1982). «[movies.nytimes.com/movie/review?res=9506EFDB143BF932A25753C1A964948260&&scp 'I, The Jury' Brings Back Mike Hammer's New York  (англ.)]». The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  34. Kehr, Dave. (August 25, 2000). «[www.nytimes.com/2000/08/25/movies/private-eye-avenging-some-public-thuggery.html Private Eye Avenging Some Public Thuggery  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  35. Wolcott, James. (May 2, 1983). «[books.google.co.uk/books?id=7LIBAAAAMBAJ&pg=PA77&source=gbs_toc_r&cad=2#v=onepage&q&f=false A Shot in the Dark  (англ.)]» (HTML). New York Magazine (New York Media, LLC) XVI (18): 77-78. ISSN [worldcat.org/issn/0028-7369 0028-7369].
  36. Leonard, John. (Nov 26, 1984). «[books.google.co.uk/books?id=fOUCAAAAMBAJ&pg=PA115&source=gbs_toc_r&cad=2#v=onepage&q&f=false Blurred vision  (англ.)]» (HTML). New York Magazine (New York Media, LLC) XVII (47): 115. ISSN [worldcat.org/issn/0028-7369 0028-7369].
  37. (April 4, 1984) «Stacy Keach Arrested On London Drug Count  (англ.)». Associated Press.
  38. Farber, Stephen. (May 19, 1986). «[www.nytimes.com/1986/05/19/arts/whodunits-find-crime-still-pays.html Whodunits Find Crime Still Pays  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.): 19. ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  39. Server, Lee. Spillane, Mickey // [books.google.co.uk/books?id=k54nLojgIrwC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Encyclopedia of pulp fiction writers  (англ.)]. — N. Y.: Facts on File, Inc., 2002. — P. 241. — 304 p. — (Literary Movements). — ISBN 0-8160-4577-1.
  40. Гладких Н. В. «Облом» Обломовых // Академия наук Экономика и организация промышленного производства : Издание РАН. — Новосибирск: Изд-во «Наука», Сибирское отд-ние, 2001. — № 11. — С. 28. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0131-7652&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0131-7652].
  41. Haren, Henk Woudsma. [www.schilderijen-site.nl/encyclopedie/pop-art/ Afzonderlijke kunstenaars  (нид.)] (HTML). Pop Art. Encyclopedisch overzicht. Проверено 23 ноября 2015. [www.webcitation.org/6AR2HHlzG Архивировано из первоисточника 5 сентября 2012].
  42. Fuchs, R. H. (January 1973). «On principles in environmental design and public art» ( (англ.)). Studio international (Studio Trust) 185 (951): 215—221. ISSN [worldcat.org/issn/0039-4114 0039-4114].
  43. Yau, John. A. R. Penck  (англ.). — N. Y.: H. N. Abrams, 1993. — P. 52—58. — 127 p. — ISBN 0-8109-3725-5.
  44. Gettis, Steven. [heyoscarwilde.com/dave-johnson-mike-hammer/ Dave Johnson — Mike Hammer  (англ.)] (HTML). Entry. Hey, Oscar Wilde!. Проверено 23 ноября 2015. [www.webcitation.org/6AR2IFTOq Архивировано из первоисточника 5 сентября 2012].
  45. Schreuders, Piet ; Fulton, Kenneth. A Life in Paperback // [books.google.co.uk/books?id=11UXGePnpsgC&printsec=frontcover The Paperback Art of James Avati  (англ.)]. — Rotterdam: 010 Publishers, 2005. — P. 49, 56, 60. — 200 p. — (Fine Art Series). — ISBN 90-6450-580-2.
  46. Grella, George. [polaris.nova.edu/~alford/Detection/HardBoiledGrella.pdf The Hard-Boiled Detective Novel] // Detective fiction: a collection of critical essays  (англ.) / Edited by Robin W. Winks. — Revised ed. — Woodstock: Countryman Press, 1988. — P. 118. — 301 p. — (A Foul Play Press book). — ISBN 0-8815-0108-5.
  47. 1 2 [www.criterion.com/current/posts/1896-kiss-me-deadly-the-thriller-of-tomorrow Статья] Дж. Хобермана для Criterion Collection.
  48. 1 2 3 Жаринов Е. В. «Школа крутого детектива» в век всеобщей связи и управления // Фэнтези и детектив — жанры современной англо-американской беллетристики. — М.: Изд-во «Знание», 1991. — Т. 3. — С. 37—40. — 64 с. — (Новое в жизни, науке, технике: Литература). — 22 610 экз. — ISBN 5-07-001768-3.
  49. Halberstam, David. The Fifties  (англ.). — N. Y.: Villard Books, 1993. — P. 59, 60. — 800 p. — ISBN 0-6794-1559-9.
  50. Петросян М. И. Марксизм и гуманизм // Институт философии АН СССР Вопросы философии : Ежемесячный журнал. — М.: Изд-во «Правда», 1955. — № 3. — С. 50. Тираж — 50 тыс. экз.
  51. 1 2 Мендельсон М. О. Судьбы романа в США. Середина века // Современный американский роман. — М.: Изд-во «Наука», 1964. — С. 46. — 532 с. — 5500 экз.
  52. Соболев Р. П. Голливуд, 60-е годы. — М.: Изд-во «Искусство», 1975. — 239 с. — 25 тыс, экз.
  53. Соболев Е. Р. Вырождение кинодетектива // Союз писателей СССР Дон : Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал. — Ростов н/Д: Ростовское книжное изд-во, 1985. — № 6. — С. 160. Тираж — 75 тыс. экз. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-3562&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-3562].
  54. Ашкенази Л. Бабье лето / Пер. с чешского В. Петровой и В. Савицкого. — М.: Изд-во «Правда», 1958. — С. 182. — 218 с. — (Библиотека журнала «Огонёк», № 3). — 150 000 экз.
  55. Бехер И. Р. Любовь моя, поэзия: О литературе и искусстве. — М.: Изд-во «Худож. лит-ра», 1965. — С. 245. — 557 с.
  56. Gurko, Leo. Folklore of the American Hero // [books.google.co.uk/books?id=B29beOktT_EC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Heroes, highbrows, and the popular mind  (англ.)]. — N. Y.: Harcourt, Brace & Company, 1953. — P. 188, 189. — 319 p. — ISBN 0-8369-2160-7.
  57. Mayer, Frederick. The Juvenile Jungle // Our Troubled Youth: Education Against Delinquency  (англ.). — Washington, D. C.: Public Affairs Press, 1959. — P. 18. — 93 p. — (Bantam books).
  58. Johnston, Richard W. (June 23, 1952). «[books.google.co.uk/books?id=yVUEAAAAMBAJ&pg=PA79&source=gbs_toc_r&cad=2#v=onepage&q&f=false Death's fair-haired boy  (англ.)]» (HTML). LIFE (Time Inc.) XXXII (25): 79-95. ISSN [worldcat.org/issn/0024-3019 0024-3019].
  59. Cawelti, John G. Hammett, Chandler, and Spillane // [books.google.de/books?id=jYp25jT-sSIC&pg=PA162&hl=ru&source=gbs_toc_r&cad=4 Adventure, Mystery, and Romance: Formula Stories as Art and Popular Culture  (англ.)]. — Chicago, IL: University of Chicago Press, 1977. — P. 190. — 344 p. — (Phoenix Series). — ISBN 0-226-09867-2.
  60. 1 2 DeMarco, Peter. (February 18, 1990). «[www.nytimes.com/1990/02/18/nyregion/long-island-opinion-bullets-blondes-and-booze-meeting-a-hero.html Bullets, Blondes and Booze: Meeting a Hero  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  61. 1 2 Severo, Richard. (July 18, 2006). «[www.nytimes.com/2006/07/18/arts/18spillane.html Mickey Spillane, 88, Critic-Proof Writer of Pulpy Mike Hammer Novels, Dies  (англ.)]» (HTML). The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.). ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  62. 1 2 Каграманов Ю. Метаморфозы детектива // Союз писателей СССР Литературное обозрение : Ежемесячный журнал критики и библиографии. — М.: Изд-во «Правда», 1981. — № 7. — С. 89. Тираж — 30 тыс. экз. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0321-2904&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0321-2904].
  63. Гривадий Горпожакс. Ужин а-ля Джеймс Бонд // [lib.ru/RUSS_DETEKTIW/GORPOZHAKS/griwadij.txt Джин Грин — неприкасаемый]. — М.: Изд-во «Мол. гвардия», 1972. — С. 21. — 687 с. — 100 тыс, экз.
  64. Светов Ф. О ремесленной литературе // Новый мир : Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал. — М.: Изд-во «Известия», Июль, 1966. — № 7. — С. 220. Тираж — 141 300 экз. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-7673&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-7673].
  65. Eco, Umberto. Narrative Structures in Flemming // [books.google.co.uk/books?id=KlJNp_hUmEIC&pg=PA144&source=gbs_toc_r&cad=4#v=onepage&q&f=false The Role of the Reader: Explorations in the Semiotics of Texts  (англ.)]. — Bloomington: Indiana University Press, 1984. — P. 144—146, 164. — 273 p. — (Advances in semiotics). — ISBN 0-253-20318-X.
  66. Schiffer, Stephen. On the Ontological Status of Fictional Entities // [books.google.co.uk/books?id=oOPnCG_v8zgC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Normativity and Legitimacy: Proceedings of the II Meeting Italian-American Philosophy  (англ.)]. — Münster, Germany: LIT Verlag Münster, 2001. — P. 189. — 348 p. — ISBN 3-8258-5017-X.
  67. Кестхейи Т. Характерология // [www.ruthenia.ru/volsky/txt/kestheji.doc Анатомия детектива] / Перевод с венгерск. Елены Тумаркиной. — Венгрия: Изд-во «Корвина», 1989. — С. 190, 209, 212, 220—221. — 235 с. — ISBN 963-12-2883-X.
  68. Talese, Gay. (June 19, 1962). «It's a New Killer for Mike Hammer; Blonde and Spy Ring Spice 9th Spillane Mystery Life Imitates Art  (англ.)». The New York Times (Arthur Ochs Sulzberger, Jr.): 29. ISSN [worldcat.org/issn/0362-4331 0362-4331].
  69. Mengel, Bradley. Private Eyes // [books.google.co.uk/books?id=xIPw0F6QWlYC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Serial Vigilantes of Paperback Fiction: An Encyclopedia from Able Team to Z-Comm  (англ.)]. — Jefferson, North Carolina: McFarland & Company, Inc., 2009. — P. 196. — 233 p. — ISBN 978-0-7864-4165-5.
  70. Bloom, Clive. Mickey Spillane // Bestsellers: Popular Fiction Since 1900  (англ.). — Second Edition. — Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2008. — P. 224. — 425 p. — ISBN 0-2305-3688-3.
  71. Клугер Д. [my-shop.ru/_files/product/pdf/97/963745.pdf Производственный роман или сказка для взрослых? Заметки о классическом детективе] // Цианид по-турецки : Антология детектива. — Иерусалим: Изд-во «Млечный Путь», 2011. — С. 7. — ISBN 978-965-7546-05-5.
  72. Gores, Joe. Dashiell Hammett // [books.google.co.uk/books?id=yavuZTxcpAsC&pg=PA77&source=gbs_toc_r&cad=4#v=onepage&q&f=false A—Z Murder Goes… Classic  (англ.)] / Edited by Susan Malling and Barbara Peters. — Revised edition. — Scottsdale, AZ: Poisoned Pen Press, 1998. — P. 70, 71. — 288 p. — ISBN 1-890208-08-6.
  73. Спиллейн, М. Фемида. Авторский сборник в шести томах. — Букинистическое издание. — Ташкент: Информцентр Узбекского РО СФК, 1991. — 592 с. — (Серия мастеров детективного жанра «Фемида»). — 100 тыс, экз.
  74. Рейтблат А. Долгий путь к бестселлеру // Итоги : Журнал. — М.: Изд-во «Семь дней», 10 июня 1998. — № 39. — С. 55. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1027-3964&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1027-3964].

Отрывок, характеризующий Майк Хаммер

– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.