Маймон, Моисей Львович
Поделись знанием:
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
(перенаправлено с «Маймон Моисей Львович»)
| Моисе́й Льво́вич Ма́ймон | |
 | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Место смерти: | |
| Учёба: | |
Моисе́й (Мо́йше) Льво́вич Ма́ймон (1860, Волковишки (ныне Вилкавишкис), Сувалкская губерния — 1924, Ленинград) — российский художник, живописец.
Содержание
Биография
Моисей Маймон родился в 1860 году Вилковишках, в еврейской семье, внук Александра Зискинда Маймона, еврейского писателя, автора комментариев к Мишне[1].
До 13 лет обучался в хедере[2]. В ранней юности учился на часовщика, затем учился живописи в Вильне и Варшаве. В 1880 году был принят в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге. В 1883 году он закончил Академию. Был членом Еврейского общества поощрения художеств, основанного в Санкт-Петербурге в 1916 году. Многие картины художника посвящены сюжетам еврейской истории и персонажам библейских легенд.
Моисей Львович Маймон умер в 1924 году в Ленинграде и был похоронен на Еврейском кладбище города[3].
Работы
- 1893 — «Марраны» («Тайный седер в Испании во времена инквизиции)»
- 1903 — «Пётр I редактирует „Ведомости“»
- 1904 — «Александр I у Серафима Саровского»
- 1905 — «18 апреля в горах Тюренчена» — изображает бой на реке Ялу во время русско-японской войны, когда раненый священник Стефан Щербаковский повёл войска в атаку; одна из самых популярных картин о войне
- 1906 — «Вечный странник»
- 1906 — «Опять на родине» («Наконец-то дома») — снята цензурой с выставки, местонахождение неизвестно
- 1911 — «Иван Грозный»
Девять работ Маймона показывались на Всемирной выставке 1904 года. Часть его работ показывали на выставке Еврейского общества поощрения художеств в 1916—1917 гг. Мемуары Маймона были напечатаны в «Еврейских хрониках».
Напишите отзыв о статье "Маймон, Моисей Львович"
Примечания
- ↑ ДГМ. Маймон, Моисей Львович // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
- ↑ [www.eleven.co.il/article/12578 Маймон Моисей. Электронная еврейская энциклопедия]
- ↑ [www.jekl.ru/public/backid.php?product_id=74435 Кладбище: Преображенское, Участок: 0-3 ст., Место: 82]
Литература
- ДГМ. Маймон, Моисей Львович // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
- [www.eleven.co.il/article/12578 Маймон Моисей] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Моисей Маймон - [www.lechaim.ru/ARHIV/158/maymon.htm Моисей Маймон в журнале Лехаим]
Отрывок, характеризующий Маймон, Моисей Львович
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
