Май, Карл Фридрих

Карл Фридрих Май
Karl Friedrich May
Дата рождения:	25 февраля 1842(1842-02-25)
Место рождения:	Эрнстталь, провинция Саксония, Пруссия
Дата смерти:	30 марта 1912(1912-03-30) (70 лет)
Место смерти:	Радебойль, провинция Саксония, Германская империя
Гражданство:	Германская империя
Годы творчества:	1881—1912
Жанр:	роман
Язык произведений:	немецкий
Дебют:	«Роза Эрнстталя»

Карл Фри́дрих Май (нем. Karl Friedrich May; 25 февраля 1842, Эрнстталь, Саксония — 30 марта 1912, Радебойль) — немецкий писатель, поэт, композитор, автор знаменитых приключенческих романов для юношества (в основном вестернов), многие из которых экранизированы.

Биография

Детство

Карл Май родился в очень бедной семье ткача. Всего в семье было четырнадцать детей; многие из них скончались в юном возрасте. В детстве он любил пофантазировать; учился играть на музыкальных инструментах, постигал основы композиции. Свои первые деньги заработал в двенадцать лет, прислуживая взрослым игрокам в кегли. Там он познакомился с человеком, который вернулся домой из Соединенных Штатов; мальчик с интересом слушал рассказы о его приключениях.

Криминальная молодость

С 1856 учился в качестве просеминариста в учительской семинарии в Вальденбурге. В 1859 был исключен из этого заведения из-за утайки шести свечей. В виде пощады ему было разрешено продолжить обучение в другой учительской семинарии — в Плауэне. В 1861 году был кандидатом на должность преподавателя при фабричных школах в Альткемнитце (Саксония), но — после обвинения в краже карманных часов у его товарища по комнате — должен был распрощаться с надеждой получить место в этом учебном заведении и был приговорен к шести неделям ареста. Следующие два года ушли на то, чтобы каким-то легальным образом искать себе средства пропитания: он давал частные уроки в своем родном городе, писал рассказы, сочинял музыку и читал вслух за деньги. Все эти занятия не всегда приносили доход — в итоге на стенах домов появилось изображение Карла Мая с подписью: «Его разыскивает полиция за воровство и мошенничество». Кроме всего прочего, он на улице Брюль в Лейпциге нечестным путём под чужим именем получил меховое пальто и заложил его в ломбард за десять талеров. В 1865 году был отправлен на четыре года в рабочие дома, из которых три с половиной находился в каторжной тюрьме Цвиккау. На основании хорошего поведения был назначен заведующим тюремной библиотекой и получил возможность много читать. Ему больше всего нравились книги о путешествиях. В тюрьме он составил список наиболее интересных для него тем, которые он мог бы использовать в своей писательской работе. После освобождения из тюрьмы всем мечтам Карла Мая о жизни честного обывателя не суждено было стать явью — пришлось вернуться к прежним занятиям: воровству и мошенничеству. В июле 1869, после нового задержания, ему удалось совершить побег во время перевозки заключённых. В январе 1870 года он был задержан за бродяжничество и помещён в тюрьму в чешском Нидерлагерсдорфе. В полицейском участке он назвался Альбином Ваденбахом; утверждал что он — сын богатого плантатора, приехал с Мартиники; а загранпаспорт — потерял. После наведения справок, полицией было установлено, что перед ними — разыскиваемый за незначительные преступления Карл Май, который должен быть препровожден в Саксонию для дальнейшего отбывания наказания. С 1870—1874 находился в тюрьме Вальдгейма. Внутренние перемены в нём начались, как он утверждал, благодаря знакомству с тюремным катехетом. Писательская работа в Вальдгейме была невозможна

Писательская карьера

В мае 1874 года был выпущен из тюрьмы и возвратился к своим родителям в Эрнстталь; там он сразу же приступил к литературной работе. В ноябре того же года в свет вышел его первый рассказ «Роза Эрнстталя». Удачей для него стало то, что как раз в это время в Германии наметился перелом в издательском деле: индустриализация, всеобщий рост грамотности и свобода выбора профессии привели к возникновению множества новых издательств, которым требовался литературный материал, в основном, развлекательного характера. Уже в период между двумя длительными заключениями Карл Май наладил контакт с дрезденским издателем Генрихом Готхольдом Мюнхмейером. Теперь он взял Карла Мая на должность редактора издания «Шахта и горный завод» (развлекательный журнал для шахтеров); впервые в жизни можно было не заботиться о пропитании… Ему было поручено редактировать всевозможные развлекательные листки, для которых он писал и перерабатывал статьи под своим именем и анонимно. После неудавшейся попытки Мюнхеймера женить его на своей родственнице перешел в другое дрезденское издательство, поработав немного там, — в итоге, — стал свободным писателем и вместе со своей подругой Эммой Польмер поселился в Дрездене. Всё ж таки доходов от публикаций было недостаточно — стали расти долги; нечем было заплатить за квартиру… В мае 1879 — через пять лет после выхода на свободу — был помещён (на три недели) в тюрьму Штольберга по обвинению в присвоении власти должностного лица: за год до женитьбы на Эмме Польмер он расследовал обстоятельства смерти её сильно пьющего дяди; при этом выдавал себя за уполномоченное лицо. Впоследствии называл это обвинение ложным. В 1879 году получил предложение от еженедельной католической газеты из Регенсбурга «Немецкая сокровищница» предоставить ей право первой публикации его рассказов. Туда он отнёс в 1880 году первый рассказ «Восточного цикла», выходившего без перерыва в этой газете до 1888 года. Рассказы — «Приключенческая поездка в Курдистане», «Караван смерти», «Стамбул» — опубликованы в 1881—1887 годах. Параллельно работал и для других газет и журналов под разными псевдонимами и меняя названия рассказов для того, чтобы получать многократные гонорары. В 1882 году возобновил контакт с Мюнхмейером и начал работать над большим "бульварным" романом Das Waldröschen, который он выпустил под псевдонимом «Капитан Рамон Диас де ла Эскозура» (Capitain Ramon Diaz de la Escosura); к 1907 году общий тираж книги составил 100000 экземпляров. То, что Карл Май заключил с Мюнхмейером устный договор, привело в дальнейшем к длительному спору об авторских правах. В октябре 1888 года перебирается в Кётцшенброду, а затем в Оберлёсниц на виллу Агнес.

Решительный перелом в жизни Карла Мая наступает после знакомства с издателем Фридрихом Эрнстом Фезенфельдом, который предложил собрать все рассказы, выходившие в газете «Немецкая сокровищница», и издать их отдельной книгой. После выхода книги в 1892 году Карл Май обрёл финансовую независимость и покой. Правда, вскоре он стал терять чувство реальности, всё более и более увлекаясь историей об Олд Шеттерхенде. Он готов уже был сам поверить, что он и есть — Олд Шеттерхенд и пережил все его приключения лично. До этого, однако, не дошло, но всё-таки он заказал у оружейника в Кётцшенброде ружья как у своего любимого героя; в том числе штуцер "Генри-райфл" (Henrystutzen/ Henry rifle). Читатели ещё более охотно стали отождествлять главного героя книги с писателем, адресуясь к нему как к Олд Шеттерхенду. В июле 1897 года он дал своим противникам ещё один повод для нападок, заявив перед публикой, — на полном серьёзе — будто бы он знает 1200 языков и диалектов, и как преемник Виннету командовал войском из 35000 апачей. Примерно с 1875 года стал утверждать, что имеет степень доктора, хотя никогда в жизни не посещал университет и не выдвигался на получение степени. Об этой степени упоминалось в литературных указателях того времени, а также в регистре населения Кётцшенброды. В 1898 году упоминание о его докторате случайно не было напечатано в «Адресной книге Дрездена и его окрестностей». Карл Май потребовал исправления «неточности» и был сильно недоволен, когда у него попросили привести документальное подтверждение его учёной степени. Он утверждал, что получил её в Руанском университете. Тем не менее, ему было запрещено представляться доктором наук. Осенью 1902 года — в будущем его вторая жена — Клара Плён посодействовала ему в получении свидетельства, стоившего больших денег; и с 9 декабря 1902 года Карл Май стал почетным доктором наук Германско-Американского университета в Чикаго (за книгу «В империи Серебряного льва» Im Reiche des silbernen Löwen). Он восхвалял это учебное заведения в самых лестных тонах (…туда привлекают из Германии педагогов высочайшего уровня…). Однако, четыре дня спустя документ был признан недействительным — предполагаемый университет оказался фабрикой по штамповке поддельных дипломов.

Путешествия

Для начала Карл Май отправился в поездку по Германии и Австрии, читая лекции во многих городах. Заказал в типографии рамки со своим автографом, на которые можно было затем наклеивать фотографии; фотографировался с публикой, одетой в маскарадные костюмы. В декабре 1895 получил в подарок от владельцев строительной фирмы братьев Циллер виллу в Альт-Радебойле, которой дал название «Вилла Шаттерхенд» (сейчас там находится музей Карла Мая). В 1899—1900 годах совершил путешествие на Восток; три четверти года был в пути в сопровождении своего слуги — Сеида Хассана, и добрался до Суматры. В 1900 году встретился в пути со своей женой и знакомой супружеской парой. Вчетвером они проследовали дальше по маршруту и вернулись в Радебойль. Полтора года он вел дневник путешествия, который остался, однако, в разрозненных отрывках. Его вторая жена вспоминала, что во время поездки у Карла Мая два раза был нервный срыв (…опасались как бы не пришлось отправить его в дом для умалишенных …). Биографы Карла Мая Ганс Вольшлегер и Эккехард Барч предполагают, что эти проблемы возникли в результате «несоответствия грубой реальности миру его фантазии». Другими словами — он увидел на Востоке совсем не то, что ожидал. Май справился с кризисом без помощи докторов.

Во время путешествия в прессе началась его травля. Особенно старались Герман Кардаунс и Рудольф Лебиус, которые упрекали его в том, что он занялся саморекламой, затеяв всю эту историю с легендами об Олд Шаттерхенде. Кроме того, считая его человеком безнравственным, уличали в религиозном лицемерии, так как он писал истории о Деве Марии, приуроченные к протестантскому календарю. Припоминали ему и уголовное прошлое. Первый брак распался по желанию Карла Мая: его жена по наущению своей подруги — вдовы издателя Мюнхмейера — сожгла документы, которые могли бы перевести устный договор с издательством в юридический.30 марта 1903 года он женился на Кларе Плён. В 1908 году вместе с женой отправился в путешествие по Америке, где посетил Олбани, Буффало и Ниагарский водопад, а также навестил друзей в Лоренсе .

Любопытные факты

Двенадцать лет провел в тюрьмах Саксонии. До сих пор многие считают, что Карл Май начал писать свои романы в тюрьме. С 1892 года публиковал рассказы о путешествиях в периодике, в том числе цикл «По пустыне». В 1893—1910 гг. Май опубликовал свой самый знаменитый цикл романов о благородном индейце Виннету. С 1895 года ежегодно продавались более 60 000 экземпляров его романов. Наибольшую известность приобрели иллюстрации к его романам, созданные Сашей Шнайдером.

Лишь в 1908 Май побывал в Америке, причём западнее Буффало не ездил.

Ему принадлежат также романы, действие которых происходит на Ближнем Востоке, во владениях Османской империи.

Май выступал как композитор и драматург.

В 1960-е годы многие его романы были экранизированы совместно кинематографистами ФРГ и Югославии.

Считается, что романы Карла Мая были любимыми книгами Адольфа Гитлера во время его учёбы в школе. По этой причине после Великой Отечественной войны его произведения не изучались ни в ГДР, ни в СССР.

В честь Карла Мая назван астероид (348) Май, открытый в 1892 году.

Библиография

Серия романов про Виннету

• Виннету
• Белый брат Виннету
• Золото Виннету
• Чёрный мустанг (Der schwarze Mustang 1896/97)
• Наследники Виннету
• Сатана и Искариот ( Satan und Iskariot 1891/92 )

На диком западе

• Сын Охотника на медведей (Der Sohn des Bärenjägers, 1887)
• Дух Льяно-Эстакадо (Der Geist des Llano estakata, 1888)
• Сокровище Серебряного озера (Der Schatz im Silbersee, 1890/91)
• Нефтяной принц (Der Oelprinz, 1893/94)
• Верная рука (Old Surehand I (1894), Old Surehand II (1895), Old Surehand III (1897))

Другие

• Невольничий караван Приключения Кара бен Немзи в Африке.
• Через пустыню (Durch Wüste und Harem 1892,c 1895 Durch die Wüste)
• По дикому Курдистану (Durchs wilde Kurdistan 1892)
• Из Багдада в Стамбул (Von Bagdad nach Stambul 1892)
• В Балканских ущельях (In den Schluchten des Balkan 1892)
• На земле шкиптаров (Durch das Land der Skipetaren 1892)
• Жут (Der Schut 1892)
• Робер Сюркуф (Robert Surcouf 1882)
• Завещание Инки (Vermachtnis des Inka 1891)
• На Рио-Де-Ла-Плате (Am Rio De La Plata 1889/90)

Издания в России

• Карл Май. Виннету.. — Москва.: «Москва: Советский писатель-Олимп», 1991 г.. — ISBN 5-265-02627-4.
• Карл Май. Виннету - вождь апачей.. — «МП "Золак"», 1992.
• Карл Май. Виннету. В двух книгах.. — «Средне-Уральское книжное издательство», 1993. — ISBN 5-7529-0593-1.
• Карл Май. На Диком Западе. — «Олимп», 1993. — ISBN 5-7390-0112-9.
• Карл Май. Собрание сочинений в пятнадцати томах.. — «Прибой», 1993 г..
• Карл Май. Собрание сочинений в 12 томах.. — Москва.: «Литература, Терра - Книжный клуб», 2001г..
• Карл Май. Сын Охотника на медведей.. — Москва.: «Мир книги», 2008 г.. — ISBN 978-5-486-02438-2.

Музыкальная деятельность

Карл Май писал музыку, был специалистом по нескольким музыкальным инструментам. Его версия Ave Maria была очень хорошо известна.

О Карле Мае

Творчеству Карла Мая и образам Виннету и Шэттерхенда посвящена книга Андрея Шарого «Знак W: Вождь краснокожих в книгах и на экране» (2008). Ханс-Юрген Зиберберг снял художественный фильм "Карл Май" (Германия (ФРГ), 1974).

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Карл Фридрих Май
• [www.karl-may-stiftung.de/museum/index.html]
• [bookz.ru/authors/karl-mai.html]
• [viktorkulikov.livejournal.com/8956.html Восточный цикл романов Карла Мая как источник по истории европоцентризма]

Отрывок, характеризующий Май, Карл Фридрих

На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.