МакДона, Томас
| Томас Макдона | |
| ирл. Tomás Mac Donnchadha | |
 | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения |
Клохджордан, графство Типперери, Ирландия |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Годы службы |
1913—1916 |
| Звание |
майор |
| Командовал |
2-й батальон |
| Сражения/войны | |
Томас Макдона (ирл. Tomás Mac Donnchadha 1 февраля 1878 — 3 мая 1916)[1] — ирландский поэт, драматург, просветитель и революционер. Макдона работал в школе св. Энды, а также читал лекции в дублинском Университетском колледже. Он состоял в Гэльской лиге и «Ирландских добровольцев», был автором нескольких поэм и пьес. Один из семи человек, которые подписали Прокламацию о создании Ирландской республики. Во время Пасхального восстания командовал вторым батальоном «Ирландских добровольцев», который сражался на фабрике «Якобс». Казнён в возрасте 38 лет за участие в восстании[2].
Содержание
Детство
Макдона родился в Клохджордане, графство Типперери, в семье Джозефа Макдона и Мэри Паркер[2]. И его отец, и мать были учителями, однако сам Томас сперва планировал избрать духовную карьеру. Он учился в католическом колледже Рокуэлл, готовясь стать миссионером. Однако через несколько лет обучения Томас осознал, что этот путь не для него и покинул колледж. Вскоре после этого он выпустил первый сборник своих стихов — «Через ворота из слоновой кости» (1902). В эти годы Томас пошёл по стопам своих родителей — преподавал сперва в Корке, где вступил в Гэльскую лигу, затем в Килкенни. Заинтересовавшись гэльской культурой, Макдона посетил острова Аран, где познакомился с Патриком Пирсом. Когда в 1908 году Пирс открыл в Дублине свою школу св. Энды, Макдона тоже перебрался в Дублин, заняв должность заместителя директора этой школы[2].
Учитель и литератор
Макдона преподавал в школе Пирса французский и английский языки, в то же время обучаясь в Дублинском университетском колледже. В 1910 году он получил степень бакалавра искусств, а в следующем — магистра искусств, защитив диссертацию «Томас Кэмпион и искусство поэзии». В том же 1911 году он начал вести в лекции в том самом Дублинском университетском колледже, в котором и обучался. Макдона был одним из основателе профсоюза учителей ASTI[2].
На литературном поприще Макдона также добился определённого успеха. За первым сборником его стихов последовал второй — «Апрель и май» (1903), а затем и третий «Мои песни» (1910). Макдона пишет несколько пьес, в их числе «Когда придёт рассвет» — драма, посвящённая ирландскому восстанию, «Язычники», «Метемпсихоз или Безумный мир». В 1911 году он стал одним из основателей журнала «Irish review», а в 1913 году Макдона, Джозеф Планкетт и Эдвард Мартин участвуют в создании нового театра — Ирландского театра на Хардвик-стрит[3].
В январе 1912 года Макдона женился на Мюриэль Гилфорд, в ноябре у них родился сын Дона, а в марте 1915 — дочь Барбара. Грейс Гилфорд, родная сестра Мюриэль, позднее стала женой Джозефа Планкетта — за несколько часов до его казни.
Республиканец
В 1913 году Макдона и Планкетт приняли участие в создании «Ирландских добровольцев», причём добились избрания в управляющий комитет. Макдона был назначен командующим 2-м батальоном. Под влиянием Пирса, Планкетта и Шона Макдермотта, а также под впечатлением от милитаризации Европы в преддверии Первой мировой войны, Макдона вступает в Ирландское республиканское братство, его политические взгляды эволюционируют в сторону радикально республиканских. По просьбе Тома Кларка Макдона стал одним из организаторов похорон Иеремии О’Донована — события, которое имело колоссальное пропагандистское значение. Макдона верил, что свобода Ирландии будет достигнута благодаря усилиям «фанатичных мучеников», предпочтительно — мирным путём, но если надо — то и военным[1]. В апреле 1916 года Мандона был введён в военный совет ИРБ, это было практически перед самым Пасхальным восстанием, так что он не успел принять особого участия в его планировании. Однако, считается, что литературные таланты Макдона были востребованы при написании Прокламации о создании Ирландской республики[1].
Пасхальное восстание
За несколько недель до Пасхи Макдона был введён в военный совет Ирландского республиканского братства. С какой целью это было сделано остаётся неясным. Возможно, сыграла свою роль его тесная дружба с Пирсом и Планкеттом или же то, что он был одним из командующий «Ирландских добровольцев». Так или иначе, но именно Макдона вошёл в число семерых человек, поставивших свою подпись под Прокламацией.
Во время восстания батальон Макдоны располагался на фабрике «Якобс». По дороге на свои позиции, батальон наткнулся на Джона Макбрайда, заслуженного участника движения фениев. Он немедленно присоединился к восставшим, заняв должность заместителя командира (потом, на протяжении пасхальной недели, Макбрайд действительно принимал участие в командовании 2-м батальоном, хотя до того момента, как он встретился с Макдоной, Макбрайд даже понятия не имел о готовящемся восстании). Вторым заместителем Макдоны был Майкл О’Ханрахан[2].
Поскольку британские войска сосредоточили свои усилия на том, чтобы занять позиции в центре Дублина, люди Макдоны не принимали особого участия в сражении. 30 апреля Макдона получил приказ сдаться, несмотря на то, что его батальон был полностью готов к сражению и дальнейшему сопротивлению. Макдона подчинился приказу. Военным трибуналом он был приговорён к смертной казни и 3 мая 1916 года тридцати восьмилетний Томас Макдона был расстрелян во дворе тюрьмы Килмэнхем[2].
Его вдова Мюриэль умерла от сердечного приступа 9 июля 1917 года. Его сын Дона Макдона стал судьёй, а также видным поэтом, драматургом, автором песен, одной из центральных фигур ирландской литературы в 1940—1960 годов. У него было четверо детей — как и его сестры Барбары, вышедшей замуж за Лиама Редмонда[2].
Память
Макдону часто описывают как самого обаятельного и общительного из лидеров восстания. Сестра Джорджа Планкетта писала о нём, что стоило ему только зайти в комнату, как вскоре уже все считали его своим другом. Он всегда был вежлив, улыбчив и готов выслушать собеседника. Уильям Батлер Йейтс посвятил Макдоне несколько своих стихотворений, а другой поэт — Фрэнсис Людвидж — написал поэму «Плач по Томасу Макдона». Спустя год Людвидж был убит под Ипром прямым попаданием снаряда, сражаясь — злая ирония судьбы — за Британскую Империю.
Макдона работал учителем в Килкенни, поэтому там в честь него была названа железнодорожная станция и торговый центр[1]. В 2013 году в Клохджордане был открыт выставочный центр наследия Томаса Макдона — помимо выставочного зала он включает в себя библиотеку[4][5]. В честь Макдоны названа Гэльская атлетическая ассоциация клубов Типперери.
Произведения[3]
Поэзия
- Through the Ivory Gate (Dublin: Sealy, Bryers & Walker 1902 [var. 1903]);
- April and May, with Other Verses (Dublin: Sealy Bryers & Walker [1903]);
- Songs of Myself (Dublin: Hodges Figgis 1910);
- Lyrical Poems (Dublin: Irish Review 1913);
- James Stephens, ed., The Poetical Works of Thomas MacDonagh (Dublin: Talbot; London: Unwin 1916);
- Poems, selected by his sister (Dublin: Talbot [1925]).
Пьесы
- When the Dawn Is Come (Dublin: Maunsel 1908), Do., rep. with intro. C. Garrison and commentary by J. Norstedt, [Irish Drama Series, IX] (Chicago: De Paul University 1973);
- Metempyschosis; or, A Mad World, in Irish Review (Feb. 1912), pp.585-99;
- Pagans (London: Talbot/Unwin 1920), and Do., [rep.] in William Feeney, ed., Lost Plays of the Irish Renaissance, Vol II: Edward Martyn’s Irish Theatre (Dixon, Cal: Proscenium Press 1980), p.53ff.
Проза
- Thomas Campion and the Art of English Poetry (Dublin: Hodges Figgis 1913) [M.A. Thesis];
- Literature in Ireland: Studies in Irish and Anglo-Irish (Dublin: Talbot; London: T. Fisher Unwin 1916; rep. 1920), Do., intro. Gerald Dawe [new edn.] (Nenagh: Relay Books 1996), xxii, 202pp. [contains changes in chapter-division and a profile of the author by Nancy Murphy].
Напишите отзыв о статье "МакДона, Томас"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.easter1916.ie/index.php/people/signatories/thomas-macdonagh/ Thomas Macdonagh] (англ.). Griffith College Dublin. Проверено 8 марта 2015.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [www.nli.ie/1916/pdf/4.3.pdf The seven signatories of the proclamation: Thomas Macdonagh]. The 1916 Rising: personalities & perspectives. National Library of Ireland (2006). Проверено 16 марта 2015.
- ↑ 1 2 [www.ricorso.net/rx/az-data/index.htm Thomas MacDonagh (1878-1916)] (англ.). Ricorso. Проверено 8 марта 2015.
- ↑ [nenaghguardian.ie/news-detail.php?article=5IUEU6 New MacDonagh Library and Heritage Centre for Cloughjordan], Nenagh Guardian
- ↑ [www.macdonaghheritage.ie/ Thomas MacDonagh Heritage Centre]
Отрывок, характеризующий МакДона, Томас
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
