Макарий (Кармазин)

Епископ Макарий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Тюремная фотография. 1934 год</td></tr>
Епископ Екатеринославский и Новомосковский
1925 — 1928
Предшественник:	Владимир (Соколовский-Автономов)
Преемник:	Георгий (Делиев)
Имя при рождении:	Григорий Яковлевич Кармазин

Епископ Мака́рий (в миру Григорий Яковлевич Кармазин; 1 октября 1875, местечко Меджибож, Винницкий уезд, Подольская губерния — 3 декабря 1937, Казахстан) — епископ Русской православной церкви, епископ Екатеринославский.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в августе 2000 года.

Биография

Родился 1 октября 1875 года в семье землемера. Окончил Подольскую духовную семинарию , (1898).

23 августа 1893 года был рукоположен во иерея к церкви села Витковец Каменецкого уезда Подольской губернии.

С 21 апреля 1900 года — священник церкви села Бандышевка Ямпольского уезда той же губернии.

С 1902 года — военный священник 8-го запасного кавалерийского полка. С 4 мая 1912 года — военный священник 152-го пехотного Владикавказского полка.

Во время Первой мировой войны, 2 марта 1915 года, был контужен, через несколько месяцев (21 июля) был вторично контужен и ранен, в связи с чем эвакуирован в госпиталь. По излечении 8 сентября 1915 года вернулся в полк. За пастырские труды и личное мужество был возведен в сан протоиерея. Был переведён в 729-й пехотный Новоуфимский полк. В качестве военного священника служил в Брест-Литовске, Галиции, Риге и других местах.

В 1918—1922 годы — священник на приходах Киевской епархии. Принял монашество.

В 1922 году назначен епископом Уманским, викарием Киевской епархии.

22 января 1923 года Экзарх Украины митрополит Михаил (Ермаков), предвидя арест, составил завещательное распоряжение, согласно которому в случае устранения правящего архиерея управление епархией возлагалось одного из викариев Киевской епархии по старшинству с тем, чтобы и в случае ареста одного викария управление епархией принимал другой. Первым в списке был епископ Уманский Димитрий (Вербицкий), а епископ Макарий — вторым. 5 февраля последовал арест митрополита Михаила. В ночь на 4 апреля были арестованы викарии Киевской епископы Димитрий (Вербицкий), Назарий (Блинов) и Каневский Василий (Богдашевский), архимандрит Ермоген (Голубев) и другие священнослужители.

Приступивший к управлению Киевской епархией епископ Макарий (Кармазин) фактически возглавил православную иерархию на Украине.

Вокруг него стали консолидироваться сторонники Патриаршей Церкви на Украине. Вместе с ближайшим другом и единомышленником епископом Ананьевским Парфением (Брянских), епископ Макарий совершил тайные хиротонии наиболее твердых и верных сторонников Патриарха Тихона, способных к активной и плодотворной церковной работе. По инициативе епископа Макария было создано неподконтрольное ГПУ церковное управление, шла работа по созданию жизнеспособных церковных групп, состоящих из духовенства и мирян и действующих независимо от власти, собирались средства для ссыльных епископов. Большую помощь ему в этой работе оказывала двоюродная сестра Раиса Александровна Ржевская, вдова главного врача санитарного поезда имени Императора. Во время арестов и ссылок у неё хранились вещи, бумаги и адреса владыки, она передавала ему в ссылку необходимую информацию о положении дел в церкви.

В январе 1925 года епископ Макарий был арестован и роль негласного координатора православных украинских епископов стал играть другой Киевский викарий — епископ Таращанский Георгий (Делиев).

С 1925 года — епископ Екатеринославский и Новомосковский, затем снова арестован и после десятимесячного заключения выслан в Харьков, где пробыл по март 1927 года без права выезда.

Активно выступал против так называемого «григорианского движения» в Церкви, отрицавшего необходимость Патриаршества и первое время поддерживавшегося властями. Распространял обращения против «григориан».

В 1927 году арестован и сослан в Горно-Шорский район Томской области. По окончании срока с 1933 года проживал в Костроме, позже — в селе Селище Ивановской области. Создавал тайные домовые церкви, в которых готовились кандидаты для рукоположения. Осенью 1934 года вновь арестован, обвинён в том, что «является вдохновителем и руководит оперативно ликвидированной церковно-монархической контрреволюционной группой „ИПЦ“. Участниками группы и её вдохновителем велась развернутая агитация против Советской власти и проводимых ею мероприятий, распространялись контрреволюционные провокационные слухи о голоде в Советском Союзе, доходящем до людоедства, и т. д.». 17 марта 1935 года Особое Совещание при НКВД приговорила его к ссылке в Казахстан сроком на пять лет. В тот же день по решению того же Особого Совещания при НКВД к пяти годам ссылки в Казахстан была приговорена и Раиса Александровна Ржевская.

Ссылку отбывали в Каратальском районе на станции Уш-Тобе. Проводил тайные богослужения с участием самых близких и проверенных людей. В 1937 году к ссыльным присоединился высланный из Симферополя епископ Порфирий (Гулевич).

20 ноября 1937 года епископ Порфирий и епископ Макарий были арестованы. Обвинены в том, что они «проводили антисоветскую пропаганду и дискредитировали Советскую власть, а также поддерживали связь с контрреволюционными элементами, систематически получая от последних материальную помощь». Виновным себя не признали.

1 декабря 1937 года епископ Порфирий (Гулевич), епископ Макарий (Кармазин) и двоюродная сестра владыки Макария Раиса Александровна Ржевская постановлением тройки УНКВД Алма-Атинской области были приговорены к смертной казни. Расстрелян 3 декабря того же года.

Канонизация и почитание

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 года.

В календаре Русской Православной Церкви на 2013 год, выпущенном Издательством Московской Патриархии, память сщмч. Макария 20 ноября/3 декабря отсутствовлала, в отличие от календаря 2012 года. Игумен Дамаскин (Орловский) в ходе конференции «Прославление и почитание святых», прошедшей в рамках Рождественских чтений, подтвердил, что «исправления в календарь внесены по инициативе Синодальной комиссии по канонизации святых и с благословения Патриарха Кирилла».

Ссылки

• [pstgu.ru/news/martir/2012/12/03/41597/ Пострадавшие за Христа 03 декабря (20 ноября ст.ст.)] на сайте ПСТГУ
• [www.nikolay.orthodoxy.ru/saints/makariy.htm Краткие сведения о жизни и мученической кончине Талдыкорганского священномученика, епископа Екатеринославского Макария (Кармазина)]

Отрывок, характеризующий Макарий (Кармазин)

– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.