Маки, Джордж, барон Маки из Бенши

Джордж Юлл Маки, барон Маки из Бенши англ. George Yull Mackie, Baron Mackie of Benshie<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Лорд Маки</td></tr>
Депутат Палаты общин Парламента Великобритании
15 октября 1964 года — 31 марта 1966 года
Глава правительства:	Гарольд Вильсон
Монарх:	Елизавета II
Предшественник:	Дэвид Робертсон
Преемник:	Роберт Макленнан
Пожизненный пэр Палаты лордов Парламента Великобритании
10 мая 1974 года — 17 февраля 2015 года
Глава правительства:	Гарольд Вильсон Джеймс Каллаган Маргарет Тэтчер Джон Мейджор Тони Блэр Гордон Браун Дэвид Кэмерон
Монарх:	Елизавета II
Рождение:	10 июля 1919(1919-07-10) Тарвис, Абердиншир, Шотландия, Великобритания
Смерть:	17 февраля 2015(2015-02-17) (95 лет) Данди, Шотландия, Великобритания
Отец:	Мэри Энн Маки
Мать:	Мейтланд Маки
Супруга:	1: Линдси Лайэлл Шарп 2: Жаклин Маки
Дети:	первый брак: Диана, Линдси, Дженни
Партия:	Либеральные демократы Шотландская либеральная партия
Образование:	Абердинская школа грамоты Абердинский университет
Профессия:	политик, бизнесмен
Военная служба
Годы службы:	1940—1946
Принадлежность:	Великобритания Великобритания
Род войск:	Королевские ВВС
Звание:	Командир эскадрильи
Сражения:	Вторая мировая война
Награды:

Джордж Юлл Маки, барон Маки из Бенши (англ. George Yull Mackie, Baron Mackie of Benshie; 10 июля 1919, Тарвис, Абердиншир — 17 февраля 2015, Данди) — британский военный, государственный и общественный деятель.

Джордж Маки родился в 1919 году. Он принадлежал к известному шотландскому роду, занимавшемуся фермерством на протяжении 300 лет. Продолжая путь своих предков, Маки поступил в Абердинский университет для учёбы в области сельского хозяйства, однако не окончил его, и позже стал менеджером на семейной ферме. После начала Второй мировой войны, добровольцем вступил в ВВС Великобритании, в составе которых выполнял миссии на территории от Египта до Германии. За боевые успехи Маки был награждён Орденом «За выдающиеся заслуги» и Крестом «За выдающиеся лётные заслуги». После демобилизации он возвратился к занятию сельским хозяйством, через которое пришёл к политической деятельности. В 1964 году Маки был избран в Палату общин, однако уже в 1966 году потерял место в парламенте и впоследствии предпринял несколько неудачных попыток выдвижения своей кандидатуры на выборах. В то же время он активно занимался бизнесом, владел несколькими компаниями в различных отраслях хозяйства и промышленности, продолжал защищать интересы фермеров. В 1970 году Маки стал Командором Ордена Британской империи, а в 1974 году — пожизненным пэром и вошёл в Палату лордов. Будучи членом парламента, он участвовал в политической и культурной жизни Шотландии, и некоторое время даже занимал пост ректора Университета Данди. Окружённый всеобщим почётом и уважением, Джордж Маки скончался в 2015 году в возрасте 95 лет.

Биография

Молодые годы

Джордж Юлл Маки родился 10 июля 1919 года на ферме в Тарвесе в графстве Абердиншир в Шотландии, в семье Мейтланда Маки и Мэри Энн (в девичестве Юлл). Его отец был Кавалером Ордена Британской империи, членом окружного совета и лорд-лейтенантом, а также президентом Национального фермерского союза Шотландии и создателем компании мороженого «Mackie’s of Scotland»

Джордж происходил из известного крестьянского рода, занимавшегося сельским хозяйством и производством продуктов в течение 300 лет. Он был пятым из шести детей в семье, а его старшими братьями были Мейтланд Маки и Джон Маки, будущий барон Джон-Маки. Одна сестра, Кэтрин, позже вышла замуж за редактора «The Guardian» Иэна Айткена, а другая — Мэри — была кандидатом на выборах от Консервативной партии

Джордж учился в Тарвесской школе, затем в средней школе Метлика, после чего окончил Абердинскую школу грамоты. В 16 лет он поступил в Абердинский университет для учёбы на бакалавра в области сельского хозяйства, за который играл в регби, но из-за влияния сверстников решил присоединиться к Королевским ВВС Великобритании. Однако, когда с фермы его отца в Норт-Итси уволился менеджер, Джордж занял его место и через два года закончил обучение на менеджера запаса на ферме в Норфолке.

Военная служба

После начала Второй мировой войны, в феврале 1940 года Маки добровольцем вступил в Королевские ВВС. После года участия в регулярных почтовых отправлениях на юге Англии, в начале 1941 года он начал летать в составе 15-й эскадрильи на бомбардировщике «Vickers Wellington» над Германией. Затем Маки был переведён на Мальту, а затем в Египет, откуда в составе 148-й эскадрильи принимал участие в операциях над Бенгази, бомбардировках Крита и Коринфского канала. Будучи ростом 6 футов 4 дюйма в носках, Маки стал лётчиком 115-й эскадрильи Бомбардировочного командования Королевских ВВС и в 1943 году присоединился к «тысячам бомбардировочных рейдов» Артура Харриса. Выполняя в тот период рейсы на «Avro Lancaster» над Берлином, позже Маки вспоминал, что «вид горящих больших городов, противовоздушного огня, трассирующих снарядов, вспышек и прожекторов, с бомбами взрывающимися у цели, является тем, что я никогда не забуду». Однако, несмотря на огромные жертвы среди гражданского населения, Джордж никогда не сомневался в правильности бомбардировок, утверждая, что они заставили Гитлера перенести огромное количество вооружения на защиту Германии, вместо борьбы с русскими, и считая, что внёс большой вклад в советский триумф на восточном фронте, охарактеризовав его как «второй фронт». В то же время он говорил, что бомбардировка Дрездена была «довольно страшной трагедией». В ноябре того же года его самолёт разбился и взорвался на взлёте, но Маки смог спастись.

8 февраля 1944 года лётный лейтенант Маки был награждён Орденом «За выдающиеся заслуги». В мае он ушёл с фронта, имея на своём счету 86 боевых вылетов. 10 октября командир эскадрильи Маки был награждён Крестом «За выдающиеся лётные заслуги». Тогда же он служил в министерстве авиации, и работал над исправлением дефицита фугасных бомб, закупаемых в США. Позже Маки ненадолго вернулся в Шотландию, чтобы взять на себя командование эскадрильей в Бракле, и закончил войну на авиабазе «Чёрч-Фентон», где заново учил летать бывших военнопленных.

Фермерство и политическая карьера

После окончания войны и демобилизации в январе 1946 года, Маки занялся ведением хозяйства на отцовской ферме из 520 акров в Бенши в графстве Ангус. В 1953 году он приобрёл имение «Брэроу» площадью 20 тысяч акров под Форт-Уильямом в Инвернесс-Шире, недалеко от Спин-Бриджа, где принимал супругов-лейбористов Эньюрина Бивена и Дженни Ли, с которыми говорил только о политике. В течение следующих 25 лет Маки занимался своим молочным стадом, продав его с облегчением в 1970 году, после чего воспитывал только телят. Он был либералом старой школы, для которого идеалы государственной службы, справедливости и долга вытекали из ответственности по отношению к земле и людей, работающих на ней. Вследствие этого, все работники были полностью застрахованы, женатые мужчины имели коттеджи, неженатые были наделены надлежащим жильем с домработницей, а сам Маки выделил местному совету полоску земли для строительства домов.

Будучи сторонником лейбористов, в 1945 году Маки впервые проголосовал за либералов, а в 1949 году вступил в партию. В 1959 году, вдохновлённый Суэцким кризисом, он попытался избраться в парламент от округа Саут-Ангус, но получил второе место. После этого Маки стал вице-председателем Шотландской либеральной партии.

В 1961 году лидер либералов Джо Гримонд призвал Маки участвовать в будущих выборах, для чего он продал своё имение «Брэроу» и на свои 12 тысяч фунтов стерлингов сам вёл собственную кампанию. Наконец, 15 октября 1964 года он был избран депутатом от округа Кейтнесс и Сазерленд, сменив на этом посту Дэвида Робертсона. Его брат Джон уже состоял в Палате от лейбористов и был назначен младшим министром сельского хозяйства в правительстве Гарольда Вильсона, в результате чего Джордж подвергал его развлекательной травле во время слушаний в парламенте. В Палате общин Маки был парламентским организатором, а с 1965 по 1970 год занимал пост председателя Шотландской либеральной партии. Он потерял своё место после выборов 10 октября 1966 года, когда был побежден кандидатом от лейбористов Робертом Макленнаном, перешедшим в 1980-х годах в Либерально-демократическую партию. После ухода из парламента, Маки снова занялся хозяйством: на доходы от фермерства он купил стекольную компанию «Caithness Glass», став её председателем на срок с 1966 по 1984 год, а также две гостиницы в деревне Джон-о’Гроатс и у Пентленд-Ферта. Он стал основателем керамической «Caithness Pottery» и сырной кампаний «Caithness Cheese». Также Маки был членом Национальных и местных комитетов в Шотландии, Национального фермерского союза и Шотландского консультативного комитета Британского совета. В 1970 году в третий и последний раз он попытался избраться в парламент от Кейтнесса и Сазерленда, но проиграл с гораздо большим отрывом.

31 декабря 1970 года Маки стал Командором Ордена Британской империи, а 10 мая 1974 года удостоен звания пожизненного пэра Палаты лордов как «Барон Маки из Бенши». Его брат Джон тоже стал пэром, и развлекательные поединки между ними возобновились. В Палате лордов Маки был членом подкомитета «D», занимавшегося делами сельского хозяйства и Шотландии. Когда в 1976 году председатель Либеральной партии Джереми Торп ушёл в отставку из-за личного скандала, Маки поддержал кандидатуру Дэвида Стила, занявшего в том же году этот пост. После этого, в 1979 году он стал кандидатом на первых прямых выборах в Европейский парламент, но получил второе место после консерватора Джеймса Прована. Позже, Стил назначил Маки членом Парламентской ассамблеи Совета Европы в Страсбурге, где он до 1997 года занимался делами сельского хозяйства.

Оказывая поддержку искусству и культурной жизни Шотландии в целом, с 1980 по 1983 год Маки занимал пост ректора Университета Данди, с 1983 по 1988 год был президентом Шотландской либеральной партии, и некоторое время — директором «Scottish Ballet», а в 1989 году ушёл из активного сельского хозяйства. После этого Маки путешествовал через Межпарламентский союз и до 2000 года был активным членом Палаты лордов. Маки не был поклонником сохранения верхней палаты, в которую входили люди по праву рождения. В ходе дебатов 1998 года о её реформе, он настаивал, что «наследственные пэры должны уйти, прежде чем кто-нибудь другие». Маки до последних дней состоял в Палате лордов.

Смерть

Джордж Юлл Маки скончался в 9:05 часов утра 17 февраля 2015 года в возрасте 95 лет в Найнуэллском госпитале в Данди, после того как утром 14 февраля перенёс инсульт у себя дома в Бенши-коттедже в Оатлоу, недалеко от Кирриемуира в Ангусе. После него остались жена, три дочери, семь внучек и четыре правнука.

Президент Шотландских Либеральных демократов Малкольм Брюс отметил, что «его уход грустен», так как «Джордж имел великий характер и был искренним либералом, как член парламента и пэр. Джордж обладал большим чувством юмора и огромным чувством веселья», добавив, что «его будет очень не хватать». Журналист Иэн Айткен написал — «Фермер, пэр Либельных Демократов и герой войны Бомбардировочного Командования со страстной верой в европейское единство», а Алан Расбриджер — «Лётчик Бомбардировочного Командования, фермер, Член Парламента, пэр & любящий отец».

Похороны состоялись 26 февраля в Старой приходской церкви Кирриемуира.

Личная жизнь

До войны Джордж Маки встретился с Линдси Лайэлл Шарп на танцах Консервативной партии в замке Фиви в Абердиншире, и женился на ней в 1944 году в Абердине. Линдси умерла в 1985 году от лейкемии в Данди. У них было трое дочерей: Линдси Мэри (р. 1945), вышедшая замуж за редактора «The Guardian» Алана Расбриджера, Диана Лайэлл (р. 1946), и Дженни (р. 1953), вышедшая замуж за журналиста этой газеты Дэвида Ли. Один сын умер в младенчестве. В 1988 году Маки женился на Жаклин (в девичестве Рауч) — вдове своего партнера по гостинице Эндрю Лейна. В 1989 году после продажи фермы Бенши, они уехали в деревню Оатлоу.

Библиография

• «Policy for Scottish Agriculture», 1963 год.
• «Flying, Farming and Politics», 2004 год.

Ссылки

• [www.parliament.uk/biographies/lords/lord-mackie-of-benshie/1669 Лорд Маки из Бенши]. Парламент Великобритании. Проверено 19 февраля 2015.

Великобритания   Вторая мировая война   Авиация   Политика   Искусство

Отрывок, характеризующий Маки, Джордж, барон Маки из Бенши

И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.