Макклеллан, Джордж

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Макклелан, Джордж»)
Перейти к: навигация, поиск
Джордж Бринтон Макклеллан
George Brinton McClellan

Макклелан в 1861 году
Прозвище

Маленький Мак, Юный Наполеон

Дата рождения

3 декабря 1826(1826-12-03)

Место рождения

Филадельфия, Пеннсильвания

Дата смерти

29 декабря 1885(1885-12-29) (59 лет)

Место смерти

Орандж, Нью-Джерси

Принадлежность

США

Род войск

Армия США

Годы службы

1846—1864

Звание

генерал-майор

Сражения/войны

Американо-мексиканская война
Гражданская война в США

Автограф

Джордж Бринтон Макклеллан (англ. George Brinton McClellan, 3 декабря 1826 — 29 октября 1885) — генерал-майор американской армии в годы гражданской войны. Создатель армии Союза и, в частности, Потомакской армии. Макклеллан был излишне осторожен и медлителен при планировании и проведении операций, и ему никогда не хватало агрессивности и оперативности. По этой причине он проиграл Кампанию на Полуострове, несмотря на преимущества в численности армии и количестве ресурсов. Именно в расчете на медлительность Макклеллана, генерал Ли предпринял рискованную Мерилендскую кампанию. В сражение при Энтитеме Макклеллан сумел остановить продвижение армии Ли, однако не смог уничтожить Северовирджинскую армию, несмотря на удачное стечение обстоятельств. В результате Линкольн отстранил его от командования армией.

В 1864 году Макклеллан участвовал в выборах в качестве кандидата от демократической партии. Он выступал за прекращение войны и переговоры с Конфедерацией.

С 1878 по 1881 год он был 24-м губернатором штата Нью-Джерси.

По общему мнению историков, Макклеллан не был способным полководцем, однако, существует версия, что такую репутацию создали сторонники Линкольна, чтобы оправдать неудачи Союза в начале войны.





Ранние годы

Макклелан родился в Филадельфии в семье известного офтальмолога Джорджа Макклелана, основателя Джефферсонского медицинского колледжа. Его матерью была Елизавета Стейнмец Брайтон Макклелан из видной пеннсильванской семьи. В семье было пять детей: дочери Фредерика и Мэри, сыновья Джон, Джордж и Артур. Дедом Джорджа был генерал американской революции Самуэль Макклелан из Вудстока (Коннектикут).

Макклелан два года проучился на юриста, затем решил избрать военную карьеру и 1842 году поступил в Военную академию в Вест-Пойнте. В Академии он был энергичным и амбициозным кадетом, он интересовался учением Дэниса Махама и теориями Жомини. Его близкими друзьями были южане-аристократы Джеб Стюарт, Дабни Мори, Кадмус Уилкокс и Эмброуз Хилл, с которым он жил в одной комнате. Общение с южанами помогло ему понять образ их жизни и все те особенности политического мышления, которые позже привели к сецессии и гражданской войне. Он окончил Вест-Пойнт в 1846 году, вторым из знаменитого класса в 59 кадетов, причем только из-за плохих способностей к рисованию был вынужден уступить первое место Чарльзу Стюарту. Макклелана направили в инженерный корпус в звании второго лейтенанта.

Мексиканская война

В октябре того же 1846 года Макклелан прибыл в устье реки Рио-Гранде для участия в Мексиканской войне. Он опоздал к сражению при Монтеррее, а затем примерно на месяц попал в госпиталь, заболев дизентерией и малярией. Он успешно прослужил всю войну, получив лейтенанта за Контерас и Чурубуско, и капитана за Чапультепек. Он часто выполнял рекогносцировочные задания для генерала Уинфилда Скотта, близкого друга своего отца. Война оказала сильное влияние на его дальнейшую военную и политическую жизнь. Он научился фланговым атакам и осадной войне, научился комбинировать политические и военные действия, оценил способности генерала Скотта налаживать отношения с местным населением и добиваться жесткой дисциплины в армии. Он начал презирать добровольческие части, которые обычно не утруждали себя дисциплиной и тренировками.

Межвоенный период

В 1852 году Макклелан участвовал в экспедиции по поиску истока Красной Реки, в результате чего на карте появилась маленькая речка Макклелан-Крик. В том же году он перевел с французского пособие по тактике штыкового боя. В 1853 году он начал ухаживать за Элен (Нелли) Мэри Мэрси (1836—1915), дочерью своего прежнего командира. В том же году он стал членом масонской ложи #2 в Орегоне[1].

Из-за своих политических связей и хорошего французского в 1855 году Макклелан был послан наблюдателем на театр военных действий Крымской войны. Там ему пришлось наблюдать оборону Севастополя. Вернувшись в 1856 году, он представил подробный отчет о состоянии европейских армий, а также написал пособие по кавалерийской тактике. Однако Макклелан так и не обратил внимания на факт появления нарезного оружия и на те изменения, которое оно произвело в тактике пехоты.

Вернувшись из Крыма, он обнаружил, что Элен Мэрси приняла предложение Эмброуза Хилла. Макклелан по-джентельменски уступил дорогу старому товарищу, однако семья Элен не приняла Хилла: ему было отказано. В июле 1859 года Хилл женился на Долли Маккланг, а в октябре того же года Элен Мэрси приняла предложение Макклелана. Они поженились 22 мая 1860 года в Кэлвери Черч, в Нью-Йорке. Эмброуз Хилл присутствовал на их свадьбе.

Впоследствии, во время войны, была довольно широко известна история того, что федеральный генерал Макклелан и генерал Конфедерации Хилл в юности ухаживали за одной женщиной.

Гражданская война

Кампания на полуострове

Армия Макклеллана вышла в море из Александрии 17 марта. Это была армада, которая далеко превосходила все прошлые американские экспедиции. На корабли было погружено 121 500 человек, 44 артбатареи, 1150 повозок, 15 000 лошадей, а также тонны снаряжения и боеприпасов. Но наступление этой армии от форта Монро вверх по полуострову оказалось медленным. Расчет на быстрый захват Йорктауна не оправдался, когда выяснилось, что южане возвели полосу укреплений поперек полуострова. Пришлось готовиться к долгой осаде.

Макклеллан полагался на данные разведки, которая преувеличивала численность противника вдвое и втрое. В реальности Макклеллан имел в самом начале операции десятикратное превосходство. Но генерал Конфедерации Магрудер устроил своего рода театральное представление имитацией переброски войск, и этот трюк удался. Пока он водил за нос Макклеллана, генерал Джонстон успел перебросить подкрепления, которых все равно было недостаточно. Федералы предприняли несколько попыток прощупать противника боем, что вошло в историю как сражение при Йорктауне.

Через месяц подготовительных работ Макклеллан готов уже был начать штурм, но Джонстон неожиданно бросил укрепления и отошел к Вильямсбергу. Макклеллан организовал преследование, которое вылилось в сражение у Вильямсберга, в целом удачное для северян, хотя им не удалось разгромить противника.

Макклеллан попробовал перебросить по воде отряд в тыл отступающему противнику. Это привело к небольшому бою, известному как Сражение при Элтамс-Лендинг, но серьёзно помешать противнику не удалось.

Армия Макклеллана осторожно приближалась к Ричмонду ещё три недели, подойдя в итоге на 4 мили к городу. Макклеллан организовал базу на реке Пеманкей (судоходном притоке реки Йорк) у Уайт-Хауз-Лендинг, и использовал железную дорогу, переправив паровозы и вагоны по морю.

31 мая Маккелан готовился к решительному штурму, но неожиданно сам был атакован противником. Генерал Джонстон заметил, что федеральная армия разделена рекой Чикахомини, и решил разбить её по частям, что привело к сражению при Севен-Пайнс и при Фэир-Оакс. Макклеллан не мог лично руководить боем из-за приступа малярии, но его подчиненные смогли отразить все атаки. Тем не менее, в Вашингтоне были крайне недовольны его пассивностью — многие полагали, что решительная контратака привела бы к падению Ричмонда.

В этих боях бы ранен генерал Джонстон и командование над Северовирджинской армией принял генерал Ли. Макклеллан же потерял ещё три недели, перегруппировывая свои войска и ожидая обещанные подкрепления. Между тем Ли усиливал оборону Ричмонда.

В конце июня генерал Ли предпринял серию атак, известную как Семидневная битва. Первое из этих сражений — под Мечаниксвиллем — было плохо скоординировано и проведено с большим количеством ошибок, что привело к тяжелым потерям и небольшим тактическим выгодам. Но это сражение сильно повлияло на Макклеллана. Он был удивлен появлением генерала Джексона, который по всем расчетам должен был находиться в долине Шенандоа. Макклеллан снова решил, что противник превосходит его численно, он сообщил в Вашингтон, что перед ним 200 тыс. чел., хотя на деле их было 85 тыс.

Ли продолжил наступление на восток, и Макклелан упустил инициативу и пассивно ждал событий. Две трети свои сил он держал в резерве, будучи вновь введен в заблуждение ложными маневрами Магрудера. В результате он решил отвести армию к безопасной базе. Ли предполагал, что Макклелан пойдет на восток, но тот повернул на юг, что сбило со следа Ли и задержало преследование на 24 часа.

Макклелану повезло и в том смысле, что кампания на полуострове не привела к большим потерям в армии. Военный историк Стефен Серс пишет: «Когда он бросил свою армию при Глендейле и Малверн Хилл во время Семидневной Битвы, он фактически соверши должностное преступление. Будь Потомакская армия уничтожена в одном из этих сражений (а при Гендейле это было вполне возможно), его могли бы судить военным трибуналом»[2]. Действительно, во время сражения при Глендейле Макклелан находился в 8 км от поля боя и не имел возможности управлять войсками. Во время сражения при Малверн Хилл он находится на борту корабля «Галена», в 16 км от поля боя. Вся тяжесть по управлению боем легла на плечи Фицджона Портера. Впоследствии, во время президентских выборов 1864 г., ему припомнили эту историю, изображая её на карикатурах.

Макклелан расстался с армией в Хариссон-Лендинг. Решался вопрос — эвакуировать армию с полуострова или возобновить наступление на Ричмонд. Макклелан продолжал раздражать Линкольна тем, что всё ещё требовал подкреплений, и писал пространные письма с предложениями стратегического и политического характера. В итоге Линкольн назначил главнокомандующим Генри Хеллекка — даже не уведомив Макклелана. Линкольн даже предложил передать командование Потомакской армией Эмброузу Бернсайду, но тот отклонил предложение.

В Вашингтоне была сформирована Вирджинская армия, под командованием Джона Поупа, которому было приказано наступать на Ричмонд с северо-востока. Макклелан не отозвался на призыв усилить армию Поупа и задержал переброску Потомакской армии с полуострова вплоть до начала Северовирджинской кампании. Перед сражением он написал своей жене: «Поуп будет разгромлен… такая деревенщина, как он, угробит любое дело, которое ему поручат»[3]. Генерал Ли понял нерешительный характер Макклелана и решился на переброску своих частей с полуострова для атаки Поупа, который в итоге был разгромлен во Втором сражении при Бул-Ране в августе.

Мерилендская кампания

Когда Вирджинская армия Поупа была разбита под Бул-Раном, Линкольн был вынужден снова отдать командование Макклелану. Он понимал, что Макклелан хорошо умеет организовывать и тренировать солдат, и сможет лучше других реорганизовать армию Поупа и слить её с Потомакской армией. 2 сентября 1862 года Макклелан получил это назначение. В Кабинете Линкольна многие были против такого решения и даже подписали специальную декларацию против него, но Линкольн настоял на своем. «Мы должны использовать то, что имеем, — сказал он своему секретарю, — в армии нет человека, который способен удержать эти укрепления и привести в порядок армию так, как он. Если он не умеет сражаться сам, то он прекрасно умеет заставить сражаться других»[4].

4 сентября генерал Ли начал Мерилендскую кампания, надеясь на поддержку населения штата Мериленд. Он был уверен, что федеральная армия ещё около двух недель будет восстанавливаться от разгрома на Полуострове и под Бул-Раном, поэтому не сможет сразу оказать противодействие. Однако уже 5 сентября Макклелан вступил в Мериленд с шестью корпусами, имея в целом 84 000 человек. Два корпуса остались в Вашингтоне.

13 сентября Потомакская армия вошла во Фредерик, незадолго до того покинутый Северовирджинской армией. Макклелан потом вспоминал:

Прием во Фредерике был великолепен. Мужчины, женщины и дети толпились вокруг нас, рыдали, кричали и молились. Они обнимали шею старого Дэна[5] и едва не задушили коня, украшая его флагами. Все дома были украшены флагами и везде можно было видеть сцену всеобщей радости. Экспедиция сецессионистов потерпела полный провал в этом месте; они не дождались рекрутов или каких-либо предложений.

— [archive.org/stream/mcclellansownsto00mccluoft/mcclellansownsto00mccluoft_djvu.txt McClellan's own story]

Генерал Ли хорошо знал медлительность и нерешительность Макклелана, поэтому рискнул разделить свою армию, отправив часть сил на осаду Харперс-Ферри. Он надеялся, что успеет прорваться в Пенсильванию, однако его планам помешала случайность: 13 сентября федеральные солдаты нашли потерянный приказ генерала Ли и доставили его Макклелану. Макклелан сразу понял, что ему выпал шанс уничтожить противника по частям и двинул армию вперед, к Южным Горам.

В Южных Горах Ли оставил заслон в размере дивизии Дэниеля Хилла, всего около 10 000 человек, которые прикрывали три прохода в горах. Макклелан все же потерял один день и подошел к Южным горам только утром следующего дня. 14 сентября 1862 года произошло сражение в Южных Горах. Федеральной армии удалось захватить одно ущелье из трёх, но на севере сочли это победой. Макклелан получил поздравления от Линкольна и Уинфилда Скотта. «Еще два раза так, и всё будет кончено!», — писал Скотт.

Армия Ли отступила от Южных Гор и собралась у города Шарпсберг. Макклелан снова потерял почти сутки и начал сражение утром 17 сентября, когда Северовирджинская армия уже успела сконцентрироваться. Но даже теперь Макклелан имел почти двойное численное преимущество над противником. Он, однако, снова переоценил численность противника и начал действовать излишне осторожно. Федеральная армия провела три крупные атаки, и все они были отбиты. Однако потери были велики, и Ли принял решение отступить в Вирджинию.

Макклелан объявил о победе, хотя ему и не удалось уничтожить противника. Он считал, что причина кроется в медлительности генерала Бернсайда, который не сумел вовремя атаковать правый фланг противника. Однако и его личные ошибки были очевидны: он не использовал кавалерию для разведки, разместил штаб слишком далеко от поля боя и не объяснил своих планов корпусным командирам.

После сражения Макклелан не смог организовать преследование армии Ли, что вызвало недовольство Линкольна, который в итоге 5 ноября отстранил его от командования Потомакской армией, назначив на его место Эмброуза Бернсайда.

Президентские выборы 1864 года

Макклеллан участвовал в президентских выборах 1864 года, но проиграл их Аврааму Линкольну. Поддержку ему от Демократической партии оказывал американский политик и адвокат Валландигэм, Клемент.

Послевоенная деятельность

Напишите отзыв о статье "Макклеллан, Джордж"

Примечания

  1. George W. Baird, Great American Masons, Kessinger Publishing, 1992
  2. Sears, Stephen W. Controversies and Commanders: Dispatches from the Army of the Potomac, Houghton Mifflin Company, 1999, р. 16
  3. Pope will be thrashed… Such a villain as he is ought to bring defeat upon any cause that employs him.
  4. Bailey, Ronald H., and the Editors of Time-Life Books. The Bloodiest Day: The Battle of Antietam. Alexandria, VA: Time-Life Books, 1984. С.15
  5. Дэн Вебстер — имя коня Макклелана.

Ссылки

  • [www.archive.org/details/mexicanwardiary00mcclrich Дневник мексиканской войны]
  • [www.njstatelib.org/NJ_Information/Digital_Collections/Governors_of_New_Jersey/GMCCL.pdf Биография Джорджа Макклелана (PDF)]
  • [www.marxists.org/francais/marx/works/1862/11/km18621129.htm Маркс о Макклелане]  (фр.)
  • [civilwardailygazette.com/2012/11/10/one-more-and-all-together-the-army-says-goodbye-to-general-mcclellan/ One More and All Together: The Army Says Goodbye to General McClellan]  (англ.)
  • [archive.org/details/mcclellansownsto00mccluoft McClellan’s own story : the war for the Union, the soldiers who fought it, the civilians who directed it and his relations to it and to them]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Макклеллан, Джордж

Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.