Маколей, Томас Бабингтон

Запрос «Маколей» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Томас Бабингтон Маколей

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

То́мас Ба́бингтон Мако́лей (Thomas Babington Macaulay; 25 октября 1800 года, Ротли-Темпл, графство Лестершир — 28 декабря 1859 года, Лондон) — британский государственный деятель, историк, поэт и прозаик викторианской эпохи. На протяжении последнего десятилетия своей жизни он работал над пятитомной «Историей Англии» — капитальным трудом, заложившим основы виговского прочтения национальной истории.

Ранние годы

Маколей, сын шотландского предпринимателя-аболициониста, окончил Тринити-колледж (Кембридж). Ещё в студенческие годы он привлёк внимание литературной общественности своими стихотворениями, эссе и опубликованным в «Эдинбургском обозрении» за 1825 год этюдом о Мильтоне. Книга стихотворений Маколея «Песни Древнего Рима» (1842) представляет интерес и в наши дни; её переводы на русский язык публикуются по сей день — к примеру, в антологии «Семь веков английской поэзии» (Москва, 2007).

Получив юридическое образование, Маколей мечтал о карьере не законника, а политика. В 1830 г. он избрался в Британский парламент и активно включился в дебаты, предшествовавшие великой парламентской реформе 1832 года. Красноречие Маколея выдвинуло его в первые ряды британских ораторов и сделало его одним из лидеров партии вигов. Особенно значительна была его роль в принятии закона об отмене рабства.

Маколей в Индии

В 1833-38 годах Маколей занимает видные посты в администрации Британской Индии, являлся членом Верховного совета (Council of India) при вице-короле Индии. Сторонник идеи превосходства английской политической модели над всеми прочими, он старался привить индийскому обществу вкус к свободе слова и внедрить в правовую систему Индии принцип равенства англичан и индийцев перед законом. Ему принадлежит проект уголовного уложения, заложивший основы уголовного законодательства не только в Индии, но и в других британских колониях.

В целях сплочения многонационального индийского общества Маколей настоял на повсеместном введении английского в качестве обязательного языка обучения, стоял у истоков индийской системы образования. Усилия Маколея по просвещению индийского общества, лежавшие в русле бентинковских преобразований, привели к формированию в Индии целого поколения проанглийски настроенных интеллектуалов (т. н. «дети Маколея»).

Маколей как историк

После долгожданного возвращения из индийской «ссылки» на родину в 1839 г. Маколей избрался в парламент от Эдинбурга и в правительстве лорда Мельбурна (1839-1841) занимал пост военного министра (Secretary at War). После возвращения власти к вигам в 1846 г. возглавил Ведомство генерального казначея (Paymaster General; 1846-1848). Три года спустя был избран ректором университета Глазго.

Начиная с 1849 года Маколей с головой уходит в историографические штудии. Он задался целью написать историю Англии от «славной революции» 1688 года до смерти Георга III (1820), в которой стремился показать превосходство либеральной идеологии и политической платформы вигов, очистив национальную историю от измышлений консерваторов (тори). Маколей задумал сочинение меньшего объёма и значительного временного охвата, но по мере написания труд «катастрофически нарастал», так что автор был вынужден ограничиться лишь 14-летним периодом. Ему удалось довести свой труд до смерти Вильгельма III (1702), которого он почитал величайшим из английских монархов. Центральное место в национальной истории Маколей отводил свержению Стюартов и «славной революции».

Пересмотр устоявшихся мнений относительно событий царствования Вильгельма III наделал много шума. Пять томов истории Маколея разошлись по Британской империи рекордными тиражами. Они были переведены почти на все европейские языки. Читателей привлекал в «Истории Англии» своеобразный, не лишённый изящества стиль, который в течение полувека после смерти писателя господствовал в англоязычной публицистике.

Будучи по природе больше политиком, чем беспристрастным учёным, Маколей рассыпал по страницам своей «Истории» запоминающиеся, безапелляционные суждения. Опровергнуть их дотошным историкам-профессионалам немецкой школы не составляло труда. К середине XX века репутация Маколея как историка сильно увяла, несмотря на усилия по продолжению виговской историографической традиции, предпринятые внучатым племянником Маколея — Джорджем Тревельяном. В 1934-38 гг. Уинстон Черчилль написал многотомную биографию своего предка герцога Мальборо с целью опровержения обвинений, брошенных в его адрес Маколеем.

В последние годы Томас Маколей страдал тяжёлой болезнью сердца. Этот убеждённый холостяк умер в 59 лет и был похоронен в Вестминстерском аббатстве (Уголок поэтов). Незадолго до смерти королева Виктория пожаловала ему титул барона Ротли.

По известной оценке Карла Маркса, Маколей, будучи «систематическим фальсификатором истории», «по возможности «замазывает» факты».

Публикации

• Маколей о лорде Байроне // Русский Вестник. 1856. Т. V. Кн. II
• Маколей Т. Б. [www.kouzdra.ru/page/texts/macaulay/1.html Речь, произнесённая в Палате Общин 5 февраля 1841 года] // Две речи об авторском праве.
• Маколей Т. Б. [www.kouzdra.ru/page/texts/macaulay/2.html Речь, произнесённая в комиссии Палаты Общин 6 апреля 1842 года] // Две речи об авторском праве.
• Macaulay, Thomas Babington. [www.baen.com/library/palaver4.htm Macaulay on copyright law].
• Маколей Т. Англия и Европа: Избр. эссе / Пер. с англ. СПб.: Алетейя, 2001. 500 с.
• Маколей Т. Б. История Англии // Полное собрание сочинений. Т.6-13. — Спб.—М.: из-во М. О. Вольфа, 1863-1868.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51201.ln-ru Профиль Маколея] на официальном сайте РАН
• М. В. Барро [books.google.com/books?id=jaQBe_qcrncC Маколей, его жизнь и литературная деятельность. — Санкт-Петербург: тип. т-ва «Обществ. польза», 1894. — 78 с. — (Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф. Павленкова).] в Google Книгах
• [www.britannica.com/EBchecked/topic/353722/Thomas-Babington-Macaulay-Baron-Macaulay Биография Маколея] в Британской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Маколей, Томас Бабингтон

Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.