Маконский собор (585)

Второй Маконский собор — один из церковных соборов, общефранкский синод под председательством святого архиепископа Приска Лионского, созванный королём Бургундии Гунтрамном 23 октября 585 года в Маконе. Состав участников собора был исключительно церковным — 63 епископа, 25 епископских послов и 16 епископов без кафедр (то есть франко-галло-римских епископов, лишенных кафедр вестготами); светские лица, включая самого короля, в обсуждении участия не принимали. Тем не менее, это был, по-видимому, первый собор, на котором наряду с собственно церковной и богословской проблематикой обсуждались и вполне светские вопросы; впоследствии это стало типичным для соборов Галльской церкви (т. н. смешанные соборы).

На соборе была определена система пожертвований Церкви, поднят вопрос о моральном облике духовных лиц, в том числе епископов, уточнена богослужебная практика в плане возвращения к раннехристианским стандартам. В частности, собор определил отлучать от Церкви пресвитеров, нарушавших постановление Карфагенского собора 419 года о том, что причащение должно совершаться до принятия пищи. Был определён порядок захоронения умерших. Также собор встал на защиту вольноотпущенников, на свободу которых покушались некоторые представители духовенства: отношения между духовенством и вольноотпущенниками были поставлены под контроль епископата.

Особое место в проблематике собора занимали вопросы связанные с регулированием отношений между светскими и духовными лицами, в частности, разграничение полномочий светской и церковной власти в конфликтных ситуациях. Собором предписывалось, чтобы светская знать не применяла насилия к лицам духовного звания. Многие решения собора были так или иначе направлены на распространение влияния Церкви на светские суды. Так, собор запретил светским судам предпринимать какие-либо действия против вдов и сирот без предварительной консультации с епископом или его заместителем как «естественными покровителями» обвиняемых. Это, по-видимому, было первым случаем открытого вмешательства Церкви в светское судопроизводство. Светским судам было также рекомендовано учитывать церковные каноны наряду с мирским законодательством при разборе дел, особенно когда речь шла о посягательствах феодалов на церковное имущество или на имущество бедняков. Собор категорически запретил клирикам присутствовать при исполнении приговоров светского суда. Григорий Турский в своей «Historia francorum» («Истории франков») сообщает (книга VIII, глава 20), что один из участников собора задал вопрос о том, можно ли употреблять слово homo (лат. «человек») по отношению к женщине. Этот вопрос носил скорее лингвистический, нежели богословский или антропологический характер: дело в том, что в формировавшихся тогда романских языках слово homo (homme, uomo) претерпевало семантическое сужение, приобретая в первую очередь значение «мужчина». На этот вопрос был дан положительный ответ. Отсюда, по-видимому, и проистекает распространённая легенда о том, что на Маконском соборе обсуждался вопрос о том, является ли женщина человеком. По легенде вопрос был решён положительно с перевесом в один голос (32 против 31), по другой версии Собор даже отказал женщине в наличии души, в связи с чем за ним закрепился ярлык «женоненавистнического».

На этом же соборе поднялся кто-то из епископов и сказал, что нельзя называть женщину человеком. Однако после того как он получил от епископов разъяснение, он успокоился. Ибо священное писание Ветхого завета это поясняет: вначале, где речь шла о сотворении Богом человека, сказано: «...мужчину и женщину сотворил их, и нарек им имя Адам», что значит — «человек, сделанный из земли», называя так и женщину и мужчину; таким образом, Он обоих назвал человеком. Но и Господь Иисус Христос потому называется Сыном Человеческим, что Он является сыном Девы, то есть женщины. И Ей Он сказал, когда готовился претворить воду в вино: «Что Мне и Тебе, Жено?» и прочее. Этим и многими другими свидетельствами этот вопрос был окончательно разрешён. (Григорий Турский. История франков).

По окончании собора король Гунтрамн (при поддержке Римского и Константинопольского епископа) предписал неукоснительное исполнение принятых на нём постановлений как епископату Запада, так и светским чиновникам, в первую очередь, судьям.

Литература

• Григорий Турский. История франков / пер. В. Д. Савуковой. — М., 1987. — VIII:20;
• Хёффнер Й., кардинал. Христианское социальное учение. М., 2001. — II:1.2;
• Лорц Й. История Церкви, рассмотренная в связи с историей идей / Пер. с нем.: В 2 т. — М.: Христиан. Россия, 1999. — Т. 1: Древность и средние века. — Гл. 37;
• Мажуга В. И. Королевская власть и церковь во Франкском государстве VI века // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе VI—XVII вв. — Л., 1990.
• Солодовников В. В. Ранние соборы: Меровингская Галлия VI—VIII вв. — М.: Ассоциация «Духовное возрождение», 2004.

Отрывок, характеризующий Маконский собор (585)

«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?