Макрей, Гордон
| Гордон Макрей | |
| Gordon MacRae | |
 Студийная фотография 1950-х годов</span></td></tr> | |
| Имя при рождении: |
Альберт Гордон Макрей </td></tr> |
|---|---|
| Дата рождения: | </td></tr> |
| Место рождения: |
Ист-Ориндж, Нью-Джерси, США </td></tr> |
| Дата смерти: | </td></tr> |
| Место смерти: | </td></tr> |
| Гражданство: | </td></tr> |
| Профессия: | </td></tr> |
| Карьера: |
1948 — 1980 </td></tr> </table> Альберт Гордон Макрей (англ. Albert Gordon MacRae; 12 марта 1921 — 24 января 1986) — американский актёр и певец. БиографияРодился в Ист-Ориндж, Нью-Джерси. Получил образование в Ноттингхэмской средней школе в Сиракьюсе[1], в 1940 году окончил Дирфилдскую академию в Массачусетсе. Во время Второй мировой войны служил в Военно-воздушных силах Армии США[en]. Как певец, Макрей дебютировал на Бродвее в 1942 году, вскоре после этого он заключил контракт со звукозаписывающей студией. Многие из его хитов были записаны совместно с Джо Стаффорд. В 1948 году Гордон Макрей появился в своём первом фильме, «Большой удар». В следующих фильмах партнёром актёра по съёмках стала Дорис Дэй. Вместе они снялись в комедии «Чай для двоих» (1950), мюзиклах «Залив лунного света» (1951) и «В свете серебристой луны» (1953). Далее были главные роли в фильмах «Оклахома!» (1955) и «Карусель» (1956). На радио Макрей вёл программу «Железнодорожный час», в котором звучали отрывки из бродвейских мюзиклов[2]. На телевидении актёр часто появлялся в таких программах, как «Шоу Марты Рэй», «Шоу Форда» и «Шоу Полли Берген». В канун Рождества 1958 года Макрей исполнил гимн «О Святая ночь»[3]. С 1941 по 1967 год Макрей был женат на актрисе Шейле Макрей[en] (1921 — 2014). В браке у супругов родилось четверо детей. Второй женой актёра стала Элизабет Шраффт, с которой он прожил до самой своей смерти. Умер Гордон Макрей от рака гортани[4] 24 января 1986 года в Линкольне, Небраска. Напишите отзыв о статье "Макрей, Гордон"Примечания
Ссылки
|
Отрывок, характеризующий Макрей, Гордон
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
