Максимов, Николай Лаврентьевич

Николай Лаврентьевич Максимов
укр. Максимів Микола Лаврентійович
Члены военного министерства Украинской Державы. Николай Максимов — крайний слева, в нововведенной униформе Украинского Державного Флота.
Дата рождения	25 октября 1880(1880-10-25)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	15 ноября 1961(1961-11-15) (81 год)
Место смерти	Ницца, Франция
Принадлежность	Российская империя, Украинская Держава
Род войск	Флот
Годы службы	Россия: 1901—1917 Украина: 1918
Звание	контр-адмирал
Командовал	миноносец «Прозорливый»(1908—1911), миноносец «Бдительный»(1914), В 1918 году — товарищ морского министра Украинской Державы.
Сражения/войны	Русско-японская война Первая мировая война Гражданская война в России
Награды и премии	Св. Станислава 3-й ст. с мечами и бантом (28.08.1904), Св. Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость» (01.11.1904), Св. Анны 3-й ст. с мечами и бантом (19.12.1904), Св. Станислава 2-й ст. с мечами (20.12.1904), Св. Георгия 4-й ст. (25.04.1905).

Николай Лаврентьевич Максимов (25 октября 1880 — 15 ноября 1961) — капитан первого ранга российского флота, с осени 1918 года — контр-адмирал Украинского Державного Флота, занимал пост товарища (заместителя) морского министра, фактически — и. о. морского министра Украинской Державы в мае-ноябре 1918 года, видный деятель украинского флота, одна из значимых фигур в вопросе становления Украинского Державного Флота.

Карьера

В 1901 году окончил Морской корпус, в 1907 году — Николаевскую морскую академию, водолазную школу (1908).

Участник русско-японской войны, на тот момент мичман, вахтенный офицер эскадренного броненосца «Пересвет». Участник обороны крепости Порт-Артур. За участие в боевых действиях на суше награждён орденами Св. Станислава 3-й ст. с мечами и бантом (28 августа 1904), Св. Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость» (1 ноября 1904), Св. Анны 3-й ст. с мечами и бантом (19 декабря 1904), Св. Станислава 2-й ст. с мечами (20 декабря 1904), Св. Георгия 4-й ст. (25 апреля 1905).

Командир миноносца «Прозорливый» (1908—1911), старший офицер крейсера «Паллада» (1913—1914), командир миноносца «Бдительный» (апрель 1914—1916). Капитан 2 ранга (14 апреля 1913 со старшинством с 14 апреля 1912). Участник Первой мировой войны (в 1916—1917 командовал канонерской лодкой «Гиляк»), работал в главном штабе Черноморского Флота. К 1917 году — капитан первого ранга. После Февральской демократической революции стал на позиции украинского движения.

На службе Украинской Народной Республики и Украинской Державе

В начале 1918 года поступил на службу в Морское Министерство Центральной Рады. По состоянию на 24 апреля 1918 года капитан первого ранга Максимов был в составе комиссии для создания общих штатов украинского флота. С провозглашением гетманата Скоропадского, созданию национального флота стало уделяться гораздо больше внимания. Николай Максимов был одним из первых морских офицеров, который обратился к гетману с конкретным планом по восстановлению нормальной деятельности флота.

5 мая 1918 г. был назначен товарищем (заместителем) министра Морских Дел при военном министерстве Украинской Державы, фактически самостоятельно занимался всеми морскими делами.

Гетман так характеризовал своего министра:

«Этот человек был искренне преданный своему делу и выбивался из сил, чтобы как-нибудь собрать остатки того колоссального имущества, которое еще так недавно представлял наш Черноморский флот. Наша главная деятельность заключалась в том, чтобы добиться передачи флота нам, что и было достигнуто, к сожалению, лишь осенью и то на очень короткий срок. Пока же приходилось заботиться о возможном сохранении офицерских кадров и того имущества, которое так или иначе не перешло в другие руки».

10 мая Максимовым была собрана комиссия по реформированию Морского Министерства. 1 июня комиссией был представлен новый план строительства военно-морского флота Украины. Однако воплощению нового плана сильно мешали сложившиеся в тот момент на флоте обстоятельства.

Главным вопросом который должен был как можно быстрее разрешен новоназначенным министерством стала проблема овладения Украиной кораблями Черноморского флота. Однако здесь обнаружилось противодействие союзного командования, которое надеялось использовать оказавшийся в своих руках флот в собственных целях. Также, из-за несовершенного морского законодательства Центральной Рады (в июне было отменено) Украина поначалу не могла претендовать на весь флот.

17 июля 1918 года Николай Максимов утвердил новый военно-морской флаг УДФ, хотя сам он при этом оставался сторонником присвоения Украинскому флоту Андреевского флага. Летом были утверждены новые униформы для украинского флота, в которой он и был запечатлен на единственной известной его фотографии.

Осенью ему присвоено звание контр-адмирала Украинского Державного Флота.

14 ноября 1918 года морское министерство было восстановлено как отдельный, независящий от военного министерства ведомственный орган. Морским министром был назначен адмирал Андрей Покровский. Николай Максимов стал представителем министра в Одессе. Морское министерство действовало вплоть до свержения правительства Украинской Державы в декабре 1918. За это короткое время министерство успело организовать комиссию по приемке Пинской речной флотилии, и добиться от правительства значительных ассигнаций на флот.

Однако в ноябре 1918 в Черном море появляется многочисленный флот Антанты. Антанта занимала открыто враждебную позицию к Украинской Державе как к германскому сателлиту. Высадив на юге Украины десант, Антанта 24 ноября овладела всем находящимся в Севастополе флотом, 26 ноября силами Антанты была занята Одесса. До этого, опасаясь вооруженного конфликта со своими бывшими союзниками, командующий Черноморского флота Вячеслав Клочковский уже приказал поднять вместо украинского флага «нейтральный» Андреевский.

В самой же Украинской Державе после федеративной грамоты Скоропадского произошел антигетманский мятеж Симона Петлюры. В гетманской армии произошел раскол и началась гражданская война. Не обошел стороной раскол и морское ведомство. После непродолжительной гражданской войны, 14 декабря гетман отдал приказ о демобилизации защитников Киева и отрекся от власти. Николай Максимов, сам по национальности русский, открыто приветствовал федерацию Украинской Державы с будущей демократической Россией, что исключало его участие в новосформированном после победы националистической Директории новом морском кабинете министра Билинского. Директория не простила октябрьских заявлений Максимова что «его министерство уже полностью готово для перевода в Петроград».

После этих событий выехал в Крым, где участвовал в гражданской войне на стороне белых. С 22.04.1930 член алжирской группы Военно-Морского союза. Умер 15 ноября 1961 года, в Ницце, Франция.

Источники

• Гліб Лазаревський. Гетьманщина.//Журнал «За Державність». Збірка 2. 1930, Каліш
• Скоропадський П. Спогади (квітень 1917 — грудень 1918). Киев-Филадельфия, 1995.

Ссылки

• [fleet.sebastopol.ua/morskaderzhava/index.php?article_to_view=108 Створення управлінського апарату в добу Гетьманату Павла Скоропадського]  (укр.)
• [ukrlife.org/main/prosvita/hist_flotua5.htm Флот Української Народної Республіки]  (укр.)
• [ukrlife.org/main/uacrim/ch_f_17.htm Чорноморський флот в період діяльності Центральної ради, Гетьманату та Директорії]  (укр.)
• militera.lib.ru/memo/russian/cherkasov_vn/07.html

Отрывок, характеризующий Максимов, Николай Лаврентьевич

Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.