Максутов, Дмитрий Дмитриевич

Дмитрий Дмитриевич Максутов
Дата рождения:	11 (23) апреля 1896(1896-04-23)
Место рождения:	Одесса, Херсонская губерния, Российская империя
Дата смерти:	12 августа 1964(1964-08-12) (68 лет)
Место смерти:	Ленинград, РСФСР, СССР
Страна:	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Научная сфера:	оптика, астрономическое приборостроение
Место работы:	ГОИ имени С. И. Вавилова, Пулковская обсерватория
Учёная степень:	доктор технических наук (1941)
Учёное звание:	член-корреспондент АН СССР (1946)
Награды и премии:

Дми́трий Дми́триевич Максу́тов (1896—1964) — советский учёный, оптик, член-корреспондент АН СССР (1946). Изобретатель менисковой оптической системы, носящей его имя, которая в настоящее время широко используется в телескопостроении. Лауреат двух Сталинских премий.

Биография

Дмитрий Дмитриевич Максутов родился 11 (23 апреля) 1896 года в Одессе в семье безземельных дворян, принадлежащей к старинному княжескому роду Максутовых. Сын морского офицера, капитана 1 ранга Дмитрия Дмитриевича Максутова (старшего), внук контр-адмирала Д. П. Максутова. Мать — Максутова (в девичестве — Ефремова) Елена Павловна, домашняя хозяйка.

Астрономией увлёкся с детства, получив в подарок от деда морскую подзорную трубу, а затем и ознакомившись со статьями об изготовлении телескопов «собственными руками» известного оптика-самоучки А. А. Чикина. Ещё школьником самостоятельно построил два телескопа-рефлектора с зеркалами диаметром 180 и 210 мм, с помощью которых вёл наблюдения звёздного неба. В 15-летнем возрасте был избран членом Русского астрономического общества, отделение которого действовало в Одессе.

Следуя семейной традиции, учился в Одесском кадетском корпусе, но и там не оставлял увлечения астрономией — в старших классах заведовал обсерваторией со 175-мм рефрактором и вёл практические занятия с учащимися по космографии. По окончании учёбы в 1913 году поступил в Николаевское инженерное училище в Санкт-Петербурге. После полутора лет учёбы, получив чин подпоручика, прошёл 3-месячный курс радиотелеграфии при Офицерской электротехнической школе.

В 1915 году Максутов в числе других курсантов отправлен на Кавказский фронт, служил начальником конной радиостанции. Отличился в боях, был награждён, получил звание поручика инженерных войск. В 1916 году добровольцем поступил в Кавказскую школу военных лётчиков в Тифлисе, через год, в декабре 1917 года, чудом избежал смерти, когда во время учебного полёта самолёт, на котором он летел, потерпел катастрофу. В результате падения с большой высоты получил ранение и контузию, был признан инвалидом.

Выписавшись из тифлисского госпиталя, Максутов попытался эмигрировать через Сибирь, Маньчжурию и Китай в США, имея целью поступить на работу в Маунт-Вильсоновскую обсерваторию к знаменитому американскому конструктору телескопов Джорджу Ричи. С трудом добравшись в январе 1918 года до Харбина, был арестован (ехал по подложным документам), через месяц после установления личности освобождён, полтора года жил случайными заработками и в 1919 году был вынужден вернуться из-за проблем со здоровьем и отсутствия средств. В Томске, как бывший офицер, был мобилизован в Русскую армию для работы на радиотелеграфной базе, но к службе не приступил. После прихода красных в 1920 году поступил сразу на 3 курс химического факультета Томского технологического института. Проучившись 8 месяцев, по приглашению директора ГОИ Д. С. Рождественского поступил на работу в оптическую мастерскую института под началом А. А. Чикина, но уже в следующем году обстоятельства вынудили его уволиться и уехать в Одессу к больной матери. К этому времени его отец и младший брат, опасаясь новой власти, сумели перебраться во Францию и позже — в США.

С 1921 по 1927 годы преподавал физику и математику в военных школах Одессы. В 1927—1930 годах работал научным сотрудником и заведующим оптической мастерской в Научно-исследовательском институте физики при ОГУ имени И. И. Мечникова. В начале 1930 года в ходе очередной «чистки» был арестован, через месяц после допроса освобождён без предъявления обвинений.

1 ноября 1930 года вновь поступил в ГОИ (ассистент, физик, руководитель группы), где организовал и в 1933 году возглавил лабораторию астрономической оптики в составе Оптотехнического отдела под руководством В. П. Линника. В 1935 году постановлением ВАК утверждён в учёном звании действительного члена ГОИ. В марте 1938 года был арестован по стандартному обвинению в шпионаже и вредительстве (якобы необоснованно браковал заготовки стекла для 810-мм объектива, чем дискредитировал отечественные заводы), в декабре того же года освобождён «за прекращением дела» и вернулся к работе в институте. В 1941 году решением ВАК Максутову присвоена учёная степень доктора технических наук по совокупности опубликованных работ без защиты диссертации.

С сентября 1941 года работал в Йошкар-Оле, куда во время войны был эвакуирован ГОИ. В 1944 году Максутову было присвоено звание профессора. На период с августа 1944 по март 1945 года был командирован в Академию наук для определения номенклатуры и технических условий разрабатываемых астрономических приборов. В 1946 году избран членом-корреспондентом АН СССР по Отделению физико-математических наук (астрономическая оптика). С 1952 года и до конца жизни заведовал отделом астрономического приборостроения Главной астрономической обсерватории АН СССР (Пулково).

В 1962 году был избран депутатом Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся.

Скоропостижно скончался 12 августа 1964 года в Ленинграде. Похоронен на кладбище Пулковской обсерватории.

Научный вклад

В 1923—1924 годах Максутов, не будучи знаком в силу оторванности от зарубежной научной литературы с работами Кретьена, К. Шварцшильда и Кудэ по апланатическим системам, рассмотрел общие свойства двухзеркальных оптических систем и нашёл ряд апланатических комбинаций, обобщающих описанные до него оптические системы. Возобновив в 1930 году свою деятельность в ГОИ, Максутов дополнил и завершил работу. Теперь им уже были рассмотрены не только все возможные сочетания параметров оптических систем, но и все преимущества и недостатки найденных апланатических комбинаций. Предложенный им метод исследования зеркал нашёл применение в процессе изготовления крупногабаритных рефлекторов, например, телескопа с диаметром зеркала 400 мм для Бюраканской астрофизической обсерватории. Обычно для контроля параболического зеркала использовалось дополнительное плоское зеркало того же диаметра, что и испытуемое, а для изготовления плоского зеркала, в свою очередь, требовалось такого же размера сферическое, что, естественно, намного усложняло и удорожало работу. Компенсационный метод позволял обойтись одним вогнутым сферическим зеркалом значительно меньшего диаметра, чем испытуемое параболическое. Позднее этот метод использовался при изготовлении 2,6-метрового зеркала рефлектора имени акад. Г. А. Шайна Крымской астрофизической обсерватории. Помимо теоретических исследований Максутов рассчитал однолинзовый окуляр без разности хроматического увеличения, получил в 1928 году совместно с Г. Д. Фельдштейном патент на аппарат для фотографирования желудка («Фотогастрограф»), описанный в, разработал так называемый «микроскоп-иглу» для исследования in vivo внутренних органов человека, получил несколько авторских свидетельств на изобретения.

В начале 1930-х годов им были разработаны методы и приборы для прецизионного контроля однородности и свильности крупногабаритных (порядка 800 мм) заготовок оптического стекла марок «крон» и «флинт» на первоначальной стадии их обработки. Работа проводилась в интересах создания крупнейшего по меркам линзовой оптики объектива диаметром 800 мм для рефрактора, предназначенного к установке в Пулковской обсерватории. Рефрактор был заказан царским правительством известной английской фирме Гребб-Парсонс ещё до первой мировой войны, но, изготовив и поставив в Пулково монтировку телескопа, от создания объектива фирма отказалась. Прерванная ВОВ сложнейшая работа по изготовлению объектива была выполнена в ГОИ под руководством Максутова в конце 1940-х годов. Рефрактор, однако, построен так и не был, поскольку вся его механика погибла во время войны, как и 760-мм рефрактор фирмы Кларка (сотрудникам обсерватории удалось спасти только объектив). По разным причинам восстановление рефракторов было признано нецелесообразным, а оба уникальных объектива пополнили музей обсерватории.

В 1934 году Максутов усовершенствовал «теневой метод» исследования формы поверхности зеркал, превратив его из качественного в количественный. Обладая огромным практическим опытом, Максутов собственноручно изготовил множество высокоточных оптических деталей — линз, зеркал, призм различного размера и назначения и изложил свой опыт в ряде публикаций. С его непосредственным участием было создано главное параболическое 500-мм зеркало для горизонтального солнечного телескопа, установленного в 1940 году в Пулковской обсерватории. Вопросы создания телескопов различного типа рассмотрены в его публикациях.

Менисковые системы

В 1941 году Максутов изобрёл менисковую систему, которой было суждено сыграть большую роль в развитии оптического приборостроения. Это самое важное своё изобретение он сделал, как писал впоследствии, «…в первых числах августа 1941 г., во время эвакуации (ГОИ) из Ленинграда и где-то на пути между Муромом и Арзамасом». Изобретение, однако, не было случайным. Ранее он работал над оптимальной конструкцией небольшого («школьного») телескопа, предназначенного для любителей астрономии и школьных занятий. Телескоп должен был сочетать хорошее качество изображения, простоту конструкции, дешевизну изготовления и долгий срок службы. Таким условиям ближе всего отвечал рефлектор со сферическим зеркалом и герметичной трубой. Проанализировав все возможные варианты, он пришёл к идее, что защитное окно телескопа можно сделать в виде ахроматического мениска, способного своей положительной аберрацией компенсировать отрицательную аберрацию сферического зеркала.

Приехав 11 августа в Йошкар-Олу, где разместился ГОИ, Максутов рассчитал оптическую систему первого менискового телескопа с зеркалом диаметром 100 мм и 20-кратным увеличением, который уже через месяц был изготовлен и успешно испытан. Менее чем за год он рассчитал множество других менисковых систем — телескопов, микрообъективов, а также менисковые прожектор, спектрограф, гониометр, прибор для исследования неоднородностей в заготовках стекла и другие, сдал в печать монографию и направил статью в JOSA для ознакомления иностранных специалистов. Позже он подробно изложил свой опыт снижения остаточных аберраций линзовых и менисковых объективов путём ретуши.

Благодаря своим преимуществам — светосиле, достаточно большому полю зрения, высокому качеству изображения, отсутствию трудноустранимого загрязнения главного зеркала и относительной компактности — менисковые системы быстро получили широкое признание в самых различных вариантах. Максутов показал возможность преобразования в менисковые известных схем зеркальных телескопов — Грегори, Ньютона, Гершеля, Кассегрена, зеркально-линзового Шмидта и других. Не забыл он и «родоначальника» всех этих систем — школьный менисковый телескоп, который в нескольких модификациях выпускался, начиная с 1946 года, на протяжении многих лет.

В годы ВОВ Максутовым были разработаны компактные длиннофокусные телеобъективы для наземной фотосъёмки удалённых объектов на территории противника. В послевоенное время на их основе им были рассчитаны фотообъективы семейства МТО с фокусными расстояниями 250, 500 и 1000 мм для любительской и профессиональной съёмки. В 1958 году объективы МТО-500 и МТО-1000 получили Grand Prix на Всемирной выставке в Брюсселе. Впоследствии Максутовым были рассчитаны и выпущены отечественной промышленностью ряд крупных менисковых телескопов, в том числе с апертурами 500-мм — АСИ-2 для Обсерватории Каменское плато близ Алма-Аты, МТМ-500 для КрАО и Гиссарской астрономической обсерватории (Таджикистан), АЗТ-5 для Государственного астрономического института имени П. К. Штернберга (ГАИШ) и самые крупные — с диаметром мениска 700 мм для Абастуманской обсерватории и первоклассный астрограф АЗТ-16 производства ЛОМО с двойным 700-мм, свободным от хроматизма увеличения мениском, и зеркалом диаметром 1000 мм, установленный в 1967 году в обсерватории на горе Эль-Робле в Чили.

В 1950-х годах Максутов вернулся к своей довоенной работе об использования для зеркал металла вместо традиционного стекла. Работая в Пулковской обсерватории, он достиг существенных результатов в изготовлении металлических зеркал, крупнейшим из которых стал светосильный, облегчённый за счёт сотовой конструкции параболоид из нержавеющей стали диаметром 700 мм, на основе которого был построен рефлектор РМ-700 с корректором в форме толстого мениска в сходящемся пучке лучей. Тогда же Максутов рассчитал ряд новых менисковых систем, но главной задачей, поставленной перед возглавляемым им отделом астрономического приборостроения, было проектирование и расчёт системы первичного фокуса 6-метрового Большого азимутального телескопа (БТА), а также создание его макета в масштабе 1:10, то есть, по-существу, достаточно крупного рефлектора с параболическим 700-мм зеркалом и коррекционным мениском. Выбор места установки БТА по атмосферным и климатическим условиям осуществлялся с помощью рассчитанных Максутовым экспедиционных телескопов ТЭМ-140, АТЭМ-140 и АЗТ-7. Самый крупный на то время в мире телескоп БТА конструкции Б. К. Иоаннисиани производства ЛОМО с зеркалом ЛЗОС был установлен в Специальной астрофизической обсерватории АН СССР уже после кончины Д. Д. Максутова.

Создание всё более сложных и точных оптических систем влекло за собой увеличение трудоёмкости расчётов оптики. В последние годы Максутов разрабатывал методы упрощения и ускорения расчётов менисковых систем с помощью таблиц и графиков, связывающих между собой параметры систем наиболее распространённого типа «мениск — вогнутое зеркало» и «менисковый Кассегрен». Сам он использовал в качестве рабочего инструмента для расчётов полуметровую логарифмическую линейку. Посмертная работа Максутова «О расчёте менисковых систем», завершённая его учениками, опубликована в Трудах ГАО.

Заслугой Максутова является и воспитание специалистов высокой квалификации во всех областях оптического приборостроения — вычислителей, технологов, мастеров-оптиков, конструкторов. Свой огромный опыт он обобщил в монографиях, которые и через много лет не потеряли научного значения.

Звания и награды

• Сталинская премия третьей степени (1941) — за создание астрономических и оптических приборов
• Сталинская премия первой степени (1946) — за создание новых типов анаберрационных оптических систем, значительно улучшающих качество оптических приборов
• два ордена Ленина (10.06.1945; 1953)
• орден «Знак Почёта» (1943)
• медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
• медаль Grand Prix на Всемирной выставке в Брюсселе (1958)
• Большая золотая медаль ВДНХ СССР (1962)

Интересные факты

• Прадед Дмитрия Дмитриевича — Дмитрий Петрович Максутов, контр-адмирал, главный правитель Русской Америки, участник обороны Петропавловска.
• Подаренная Максутову подзорная труба перешла к нему от прадеда по материнской линии доктора Зеемана — личного врача П. С. Нахимова и принадлежала самому адмиралу.
• Имя Дмитрия Дмитриевича Максутова присвоено малой планете (2568 Maksutov), открытой Зденькой Вавровой 13 апреля 1980 года в обсерватории Клеть, Чехия. Примечательно, что планета была открыта с помощью телескопа системы Максутова.
• Имя Д. Д. Максутова носит один из лунных кратеров (Максутов).

См. также

• Максутовы

Литература

• 50 лет Государственного оптического института им. С. И. Вавилова (1918—1968). Сб. статей /Отв. ред. М. М. Мирошников. Л.: Машиностроение, 1968. — 708 с. с илл.
• Дадаев А. Н. Пулковская обсерватория. — Киев: Наука, 1972. — 149 с.
• Колчинский И.Г., Корсунь А.А., Родригес М.Г. Астрономы: Биографический справочник. — 2-е изд., перераб. и доп.. — Киев: Наукова думка, 1986. — 512 с.
• Михельсон Н. Н. Дмитрий Дмитриевич Максутов // Оптический журнал. — 1996. — № 4. — С. 4-15.
• Страницы истории астрономии в Одессе. Вып.4, 1997, Одесса, Астропринт
• Кто есть кто в ГОИ. Биографический справочник / Сост. и ред. М. М. Мирошников. — Л.: ГОИ, 1998. — Т.1. — С. 18
• Храмов Ю. А. Максутов Дмитрий Дмитриевич // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 176. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)

Ссылки

• [soi.srv.pu.ru/r_1251/directions/about/ran/maks.html Максутов Дмитрий Дмитриевич (1896—1964)] // Сайт ГОИ им. С. И. Вавилова
• Максутов Дмитрий Дмитриевич // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51206.ln-ru Профиль Дмитрия Дмитриевича Максутова] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Максутов, Дмитрий Дмитриевич

– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.