Макферсон, Джеймс Бердсей

Макферсон, Джеймс Бердсей
James Birdseye McPherson
Дата рождения	14 ноября 1828(1828-11-14)
Место рождения	Клиде, Огайо
Дата смерти	22 июля 1864(1864-07-22) (35 лет)
Место смерти	Атланта, Джорджия
Принадлежность	Соединённые Штаты Америки
Род войск	армия США
Годы службы	1853 - 1864,
Звание	генерал-майор
Командовал	Теннессийская армия
Сражения/войны	Гражданская война в Америке Битва при Форт-Генри Битва при Форт-Донельсон Сражение при Шайло Осада Виксберга Сражение при Ресаке Сражение у горы Кеннесо Сражение за Атланту

Джеймс Бердсей Макферсон (James Birdseye McPherson) (14 ноября 1828 — 22 июля 1864) — кадровый офицер американской армии, служил генералом армии Союза во время американской гражданской войны. Был убит в сражении при Атланте, и стал таким образом вторым из генералов высшего ранга, погибших на поле боя.

Ранние годы

Макферсон родился около Клиде, в штате Огайо. Он поступил в академию Норволк в Огайо, затем учился в академии Вест-Пойнт, которую окончил в 1853 году первым из своего класса. В одном класе с ним учились Филип Шеридан, Джон Скофилд и Джон Белл Худ. Макферсон был определен в инженерный корпус во временном звании младшего лейтенанта. В течение года после выпуска он служил в Вест-Пойнте ассистентом инструктора практической инженерии, а с 1854 по 1857 служил ассистентом инженера при сооружении укреплений в бухте Нью-Йорка. В 1857 году он управлял строительством форта Делавер, а в 1857—1861 годах управлял сооружением укреплений на острове Алькатрас в Сан-Франциско.

Гражданская война

Когда началась война, Макферсон находился на службе в Сан-Франциско, но попросил перевести его в Инженерный Корпус, полагая, что служба на Востоке выгоднее для карьерного роста. 1 августа 1861 года он покинул Калифорнию, прибыл в Нью-Йорк и попросил места в штабе генерал-майора Генри Хэллека. Получив его ( в звании капитана инженерных войск), он отправился в Сент-Луис в Миссури.

На Западе Макферсон участвовал в сражениях за форт-Генри и форт-Донельсон, получив в это время звание подполковника и должность главного инженера в армии Улисса Гранта. Во время сражения при Шайло он находился при штабе Гранта в звании полковника, а после сражения был повышен до бригадного генерала. 8 октября 1862 года его повысили до генерал-майора и вскоре поручили командовать XVII корпусом в Теннессийской армии Гранта. После того, как командир Теннессийской армии, Уильям Шерман стал главнокомандующим армиями на Западе,а Макферсон занял его место. Армия Макферсона стала правым крылом армии Шермана, в которую входили еще Огайская и Камберлендская армии. На тот момент армия насчитывала 25 000 человек и состояла из XV корпуса Джона Логана, XVI корпуса Гренвилля Доджа и 2-й дивизии из XVII корпуса, которым после Макферсона командовал генерал Блэр.

5 мая 1864 года началась битва за Атланту.

Армия Макферсона играла ключевую роль в первом боевом столкновении кампании - сражении при Ресаке. Макферсон был послан в тыл армии Джонстона, чтобы перерезать его коммуникации и стремительно вышел к железной дороге у Ресаки. И в решающий момент, несмотря на пятикратное численное превосходство своей армии, стал опасаться за фланги. Отступив, он сорвал планы Гранта.

У него было 23 000 лучших солдат армии, - писал Грант в мемуарах, - он мог бы с легкостью занять Ресаку и выдержать атаку всей армии Джонстона, тем более, зная, что Томас и Скофилд уже рядом. Такая возможность не выпадает дважды в жизни, и вот в этот самый момент Макферсон стал излишне осторожен.

Макферсон начал преследовать отступающего от Ресаки противника, и это привело к сражению у горы Кеннесо. Здесь Макферсон оказался на левом фланге армии и должен был провести отвлекающую атаку, но южане сразу поняли, что атака на фронте в 8 миль может быть только демонстрацией.

17 июля генерал Джонстон был отстранен от командование и заменен Джоном Худом. Худу пришлось отводить армию к Атланте. В сражении при Атланте южанам удалось выйти во фланг корпусам Макферсона и заставить их отходить. Макферсон лично отправился в расположение XVII корпуса, но наткнулся на стрелков противника, которые закричали "Стой!". Макферсон развернул свою лошадь, стремясь ускакать, но по нему открыли огонь и он получил смертельное ранение.

Джон Белл Худ впоследствии писал:

Я отмечу гибель моего одноклассника и друга детства, генерала Джеймса Макферсона, известие о которой сильно меня опечалило. С самого выпуска 1853 года мы служили в разных местах и нам не довелось встретиться. Ни годы, ни взгляды, сделавшие нас врагами в этой войне, не отразились на нашей дружбе. Привязанность, сложившаяся в юности, только усилилась, когда я с восхищением наблюдал за его действиями против нас под Виксбергом. Его внимательное и доброе отношение к нам резко контрастировало с тем, что мы наблюдали у других федеральных офицеров.

Наследие

Форт-Макферсон в Атланте назван в его честь 20 февраля 1866 года.

Площадь Макферсона в Вашингтоне и станция "Площадь Макферсона" названы в его честь. В центре площади установлен конный памятник генералу.

Округ Макферсон в Канзасе и город Макферсон названы его именем, и его статуя установлена перед зданием окружного суда.

Округ Макферсон в Южной Дакоте основан в 1873 и назван в честь генерала, а также округ Макферсон в Небраске.

Ссылки

• [ngeorgia.com/ang/James_Birdseye_McPherson Биография Макферсона]

Отрывок, характеризующий Макферсон, Джеймс Бердсей

– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.