Макшенн, Джей

Джей Макшенн Jay McShann
Джей Макшенн в Эдинбурге (около 1995 года)
Основная информация
Полное имя	Джеймс Коламбас Макшенн
Дата рождения	12 января 1916(1916-01-12)
Место рождения	Маскоги (штат Оклахома, США)
Дата смерти	7 декабря 2006(2006-12-07) (90 лет)
Место смерти	Канзас-Сити (штат Миссури, США)
Годы активности	1930—2005
Страна	США США Канада Канада
Профессии	музыкант композитор бэнд-лидер
Инструменты	фортепиано
Жанры	джаз, блюз, свинг, биг-бэнд, буги-вуги, канзасский джаз, канзасский блюз, джамп-блюз, фортепианный блюз, ритм-н-блюз, поп-джаз, страйд, стандарты
Псевдонимы	Хути (Hootie)
Коллективы	Jay McShann & His Orchestra, Jay McShann & His Sextette, Jay McShann’s Kaycee Stompers Jay McShann Octet Jay McShann Quartet Jay McShann & His Jazz Men
Сотрудничество	Чарли Паркер, Duke Robillard, Клод Уильямс, Уолтер Браун
Лейблы	Decca Capitol Records Mercury Records Atlantic Records
[www.jaymcshann.com/ Jay McShann]

Джей Макшенн (англ. Jay "Hootie" McShann; 12 января 1916 — 7 декабря 2006) — джазовый и блюзовый пианист, вокалист, композитор, руководитель оркестра. Переехав в Канзас-Сити в 1930-х, наряду со своим приятелем, пианистом и бэнд-лидером Каунтом Бэйси, стал основателем стиля «свингующего блюза»: сильно приблюзованный джаз, ведомый свингующими духовыми, положенными на мощный и в то же время мягкий ритм. Ярчайший представитель музыкальной сцены Канзас-Сити, он в последние годы был и живой её энциклопедией, завершая свои альбомы колоритными историями из её богатой на события жизни. Начав записываться более 60-ти лет назад, но и в нынешнем веке выпускал энергичные альбомы. Оставшись последним и наиболее известным реликтом времен расцвета местной блюзовой сцены, он хранил и приумножал её славу.

Биография

Детство и юность

Джеймс Коламбас МакШенн родился 12 января 1916 года в городе Маскоги, штате Оклахома. Родители Джея были очень религиозными и небогатыми, они могли позволить себе оплатить уроки игры на фортепиано только для старшей сестры. Однако маленький Макшенн просто слушал и узнавал, каким образом сестра извлекает звуки, играя дома на фортепиано, а позже в церкви на органе. Мальчик также часто пытался имитировать услышанное им по радио. Более всего Макшенна впечатлили и вдохновили живые выступления в Чикагском Гранд Террэйс Хотел (Chicago’s Grand Terrace Hotel) пианиста Эрла Хайнса.

Так как родители были против увлечения Джея, ему пришлось уйти из дома. Таким образом музыкальная карьера Макшенна началась в возрасте 15 лет. Джей начал гастролировать с саксофонистом Доном Байесом и несколькими группами с юго-запада страны. На технику игры Джея оказали влияние Томас «Фэтс» Уоллер и Эрл «Фаза» Хайнс, а что касается стиля — немногим позже Макшенна поразил энергичный, глубоко блюзовый стиль игры Пита Джонсона и других мастеров Буги-вуги. Джей работал в этом стиле и не изменял ему практически 75 лет.

Однажды в 1936 году, по пути к родственнику в Омахе, он на два часа задержался в Канзас-Сити, из-за пересадки с одного автобусного маршрута на другой. Канзас-сити в то время был многочисленным, шумным, ярким, но в нём практически отсутствовали нормы морали, что создавало идеальную среду для расцвета ночных клубов и музыкальной активности. "Этот город был открыт для всех, " говорил Макшенн в интервью газете Chicago Tribune в 1991 году. «Поэтому туда приезжали девочки, сутенеры, понимаете, о чем я? Все были счастливы, ночная жизнь бурлила, а музыка звучала фактически постоянно, вплоть до 5 или 6 часов утра.» Случайный знакомый в одном клубе стал уговаривать его остаться. Как раз на тот момент у Джея не было денег, да и остановиться было негде. Знакомый вручил ему ключи от своей квартиры и помог найти работу в клубе. В Канзас-Сити Макшенн стал своим человеком. Работу Джей Макшенн нашёл в течение двух дней, стал выступать в трио с Элмером Хопкинсом и Оливером Тоддом. Кто бы мог подумать, что со временем, в этом городе-кузнице легендарных музыкантов, Макшенн станет ведущим пианистом и бэнд-лидером. В 1937 году как-то раз Джей проходил мимо клуба Канзас-сити и услышал игру альт-саксофониста, да такую, которой он никогда доселе не слышал. Молодым саксофонистом оказался 17-летний Чарли Паркер.

Оркестр Макшенна и Чарли Паркер

Приобретя достаточную популярность, Джей в 1938 году сформировал секстет, а в следующем, 1939 году, свой биг-бэнд, игравший главным образом блюзы в таких заведениях Канзас-сити как «Century Room» и «Fairyland Park». В 1940 на радиостанции города Уичита, штат Канзас, Макшенн с октетом из оркестра записали восемь пьес, которые не издавались вплоть до 1970 года. В этом октете (следовательно и оркестре) и начал свою профессиональную карьеру никому не известный Чарли Паркер. Уже тогда, в 1941 году, в его исполнительской манере можно заметить черты стиля будущего великого новатора джаза. Пьесы являются первыми записями партий Чарльза Паркера (блестящие соло в «Honeysuckle Rose» и «Lady Be Good»). В 1941 году оркестр записал всего две сессии на фирме «Decca», так как оркестр в то время считался типичным блюзовым биг-бэндом для танцевальных залов (позже всплыли несколько редких записей радиопередач с оркестром, которые позже были изданы на диске фирмой Vintage Jazz Classics). Помимо Паркера оркестр Джея Макшенна включал таких великолепных музыкантов, как басист Джин Рэйми (1940-44), барабанщик Гас Джонсон (1940-42), и саксофонист Пол Куиничетт (1943), блюзовый вокалист-шаутер Уолтер Браун и трубач Бадди Андерсон. В ноябре 1941 года в Далласе, штат Техас, оркестр Джея Макшенна при участии Паркера записал такие хиты как «Confessin' the Blues», «Hootie’s Blues», «Jumpin The Blues», «Sepian Bounce» и «Swingmatism». Также оркестром была сыграна собственная композиция Паркера «What Price Love», которая позже вошла в одну из его значительных работ «Сюита салаги» («Yardbird Suite»). В то время оркестр конкурировал с биг-бэндом Каунта Бэйси за звание самого горячего бэнда Канзаса. В феврале 1942 года биг-бэнд Джея МакШенна приехал в Нью-Йорк и выступал в известном «Savoy Ballroom», чем снискал ещё большую популярность аудитории. Согласно легенде, именно там произошло невероятное. Концерт транслировался по радио. Играя соло в теме «Cherokee», Паркер так увлекся, что превысил все дозволенные временные рамки. Но его импровизация была настолько впечатляющей, что представители радиостанции не решились прервать трансляцию и были вынуждены нарушить расписание работы станции. Отсюда и начался взлет Чарли Паркера, который, покинув оркестр, стал играть только со своим малым составом. Оркестр Макшенна имел грандиозный успех и казалось, что прочно вошёл в элиту биг-бендов эпохи свинга, однако Вторая мировая война и «Запрет Петрилло» сделали дальнейшее восхождение оркестра к вершине славы невозможным. Данный запрет, выдвинутый главой профсоюза музыкантов Джеймсом Петрилло, состоял в законном приостановлении работы коммерческих студий граммзаписей, вынуждающего их заключать справедливые, с финансовой точки зрения, контракты с музыкантами. С августа 1942 вплоть до 1944 года была запрещена любая музыкальная звукозапись, поэтому 2 июля 1942 года оркестр Джея Макшенна сделал последнюю свою запись. МакШенна, как и многих музыкантов, призвали служить в 1943 году в армию Соединенных Штатов, находившихся в состоянии войны с фашистской Германией.

После войны

Демобилизовавшись в 1944 году, Джей вновь собрал биг-бэнд и продолжал работать в клубах и боллрумах Нью-Йорка. Затем Джей переехал в Лос-Анджелес, где начал своё сотрудничество с Джимми Визерспуном. В период 1945-50 годов они добились успеха в рамках стиля ритм-энд-блюз и записали такие хиты, как «Money’s Getting’ Cheaper», «Shipyard Woman Blues», а также великий хит ’49 «Ain’t Nobody’s Business». В конце 40-х, когда для биг-бэндов наступили тяжелые времена, Джей начал выступать с комбо, а в начале 50-х перебрался обратно в Канзас-сити, где он открыл не слишком удачный бизнес по обслуживанию лимузинов. После большого перерыва и относительной безвестности он вернулся в музыку. В декабре 1957 года Макшенн принял участие в записи Визерспуна на лейбле RCA Victor.

Макшенн и кино

Макшенн снялся в нескольких документальных фильмах, самым значимым из которых был [www.imdb.com/name/nm0574546/ «The Last of the Blue Devils»], лента 1980 года о канзасском джазе. Помимо прочего Джей стал героем документально-музыкального автобиографического фильма Hootie Blues, а саундтрек к нему, записанный в 2003 году диск «Goin' to Kansas City», был номинирован на Грэмми в номинации «лучший традиционный блюзовый альбом». Также Джей появился в одной из 10 серий сериала «Джаз» Кена Бернса 2001 года и документальном фильме Клинта Иствуда 2003 года «Piano Blues», входящего в проект М.Скорсезе «The Blues».

Зрелые годы

После своего европейского турне 1969 года Джей обрел второе дыхание и его карьера поползла вверх: Он начал часто выступать (в том числе со скрипачом Клодом Уильямом) соло и как лидер различных по численности ансамблей, вокальные партии исполнял самостоятельно, ездил в туры, был званным гостем на многих джазовых фестивалях как в США так и за океаном. В 1972 году он удачно перебрался в Канаду, где записал около дюжины альбомов. 70-е 80-е 90-е годы были на редкость продуктивными. Его диски очень хорошо продавались, с новым молодым поколением слушателей пришла ещё большая известность, а благосостояние росло. Где бы Макшенн не записывался, будь то Onyx (радиотрансляции 1940 года), Decca, Capitol Records, Aladdin Records (US), Mercury, Black Lion Records, EmArcy Records, Vee-Jay Records, Black & Blue, Master Jazz, Sackville Records, Sonet, Storyville, Atlantic, Swingtime или Music Masters, его игра всегда была подчёркнуто душевной, а эффектный, легко узнаваемый вокал звучал в классическом живом стиле. В 1987 Джей был принят в Blues Foundation’s Hall of Fame, а в 1996 был удостоен a Pioneer Award от the Rhythm and Blues Foundation. Также в 1996 году совместно с гитаристом и продюсером Дюком Робиллардом Джей записал альбом «Hootie’s Jumpin’ Blues», а тремя годами позже ещё один великолепный диск «Still Jumpin’ the Blues» при участии Робилларда и Марии Малдор. Оба альбомы были изданы на лейбле Canadian Stoney Plain. Джей Макшенн всегда будет ассоциироваться со своим детищем, канзасским свинг-блюзом. Он был наделен крепким здоровьем и недюжинной силой духа, что позволило ему быть свидетелем материального и духовного признания своих музыкальных заслуг.

Джея Макшенна не стало 7 декабря 2006 года. Он умер в Госпитале Святого Луки своей второй родины Кэнзас-сити, где прожил почти 70 лет. А всего лишь за год до этого он давал очередной концерт в Кэнзас-Сити.

Альбомы и записи

Альбомы

• 1954 Jay McShann, Decca
• 1966 McShann’s Piano, Capitol
• 1967 Kansas City on My Mind, Jzm
• 1969 Confessin' the Blues, Classic Jazz
• 1969 Roll 'Em, Black & Blue
• 1969 New York: 1208 Miles, Decca
• 1970 Kansas City Memories, Black & Blue
• 1971 The Big Apple Bash, New World
• 1972 Going to Kansas City, New World
• 1972 Man from Muskogee, Sackville
• 1974 Vine Street Boogie, Black Lion
• 1976 Crazy Legs and Friday Strut, Sackville
• 1977 After Hours, Storyville
• 1977 The Last of the Blue Devils, Koch Jazz
• 1978 A Tribute to Fats Waller, Sackville
• 1978 Kansas City Hustle, Sackville
• 1980 Tuxedo Junction, Sackville
• 1982 Swingmatism, Sackville
• 1983 At Cafe Des Copains, Sackville
• 1983 Just a Lucky So and So, Sackville
• 1985 Airmail Special, Sackville
• 1989 Paris All-Star Blues: A Tribute, Music Masters
• 1990 Some Blues, Chi-Sound
• 1991 Blue Pianos, Vagabond
• 1992 The Missouri Connection, Reservoir
• 1996 Warm, Snowball
• 1996 Piano Playhouse, Night Train
• 1996 Swing The Boogie, Vagabond
• 1997 Hootie’s Jumpin' Blues, Stony Plain
• 1998 Havin' Fun, Sackville
• 1998 My Baby with the Black Dress On, Chiaroscuro
• 1999 Still Jumpin' the Blues, Stony Plain
• 2000 Hootie! [live], Chiaroscuro
• 2001 Earliest Bird, Arpeggio Jazz
• 2003 Goin' to Kansas City, Stony Plain
• 2006 Hootie’s Blues [live], Stony Plain

Компиляции

• 1998 1944—1946 Classics
• 1999 What a Wonderful World Groove Note
• 2001 Jay McShann and the Blues Singers: 1941—1949 Epm Musique
• 2002 1940—1949: Kansas City Bounce Epm Musique
• 2002 Hot Biscuits: The Essentials Indigo
• 2003 Jumpin' the Blues Proper Pairs
• 2005 The Best of Jay «Hootie» McShann: Confessin' the Blues Blues Forever
• 2005 Solos & Duets Sackville
• 2006 Kansas City Blues 1944—1949 Acrobat

Фильмография

• The Last of the Blue Devils (1980) …. Himself
• Solo Flight: The Genius of Charlie Christian (1992) (V) …. Himself
• Eastwood After Hours: Live at Carnegie Hall (1997) (TV) …. Himself
• «The Blues» (2003) TV series …. Himself (segment «Piano Blues»)

Ссылки

• [www.jaymcshann.com/ Jay McShann]
• [www.npr.org/programs/jazzprofiles/archive/mcshann.html NPR’s Jazz Profiles: Jay McShann]
• [www.independent.co.uk/news/obituaries/jay-mcshann-427697.html Jay McShann — Obituaries, News — The Independent]
• [www.riverwalkjazz.org/site/PageServer?pagename=profiles_mcshann Riverwalk Jazz: Jay McShann profile]
• [www.colindavey.com/BoogieWoogie/articles/jmi.htm An Interview with Jay McShann]
• [www.allmusic.com/cg/amg.dll?p=amg&sql=11:3ifqxqy5ldhe Jay McShann on Allmusic.com]
• [www.allaboutjazz.com/php/musician.php?id=9302 Jay McShann at All About Jazz]
• [youtube.com/results?search_query=Jay%20McShann YouTube]
• [video.google.com/videosearch?q=Jay+McShann Google]

Отрывок, характеризующий Макшенн, Джей

– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.