Маланкарская православная церковь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Маланкарская православная церковь
Общая численность</tr>

ок 2,5 млн. чел.

Основатель</tr>

Апостол Фома

Страны и регионы</tr>
Индия Индия 276 приходов
США США 89 приходов
Канада Канада 6 приходов
Германия Германия 3 прихода
ЮАР ЮАР 2 прихода
Австрия Австрия 1 приход
Ирландия Ирландия 1 приход
Религии</tr>

Христианство</tr>

Писания</tr>

Библия</tr>

Языки</tr>

Малаялам, сирийский, английский</tr>


</div> Маланкарская православная церковь («христиане апостола Фомы») — одна из древневосточных церквей. Маланкарская православная сирийская церковь — автокефальная древневосточная община в Индии, основанная в 52 г. от Р. Х. апостолом Фомой. Её предстоятель носит титул Католикоса Востока-митрополита Маланкарского, и имеет резиденцию в Коттаяме (штат Керала).

Сиро-маланкарский обряд (ritus Suro-Malankarensis) — один из восточных литургических обрядов. Принадлежит к сиро-антиохийской, или западно-сирийской, обрядовой группе наряду с собственно сиро-антиохийским обрядом.

В настоящее время маланкарский обряд в различных формах используется христианами штата Керала (Индия) и незначительной диаспоры, принадлежащими к двум Древним Восточным Церквам, к Сиро-Маланкарской Католической Церкви и к нескольким протестантским Церквам.[1]





История

Наименование восходит к слову Малианкара — географическому названию места на юго-западе побережья Индостана (штат Керала), где, согласно преданию, на землю Индии впервые вступил апостол Фома. Собственно, которого традиционно считала своим родоначальником община христиан, существовавшая с древности на юге Индии (отсюда и второе самоназвание). Эта община подчинялась несторианской Ассирийской церкви Востока в Персии и в богослужении пользовалась местной разновидностью халдейского обряда (т. н. «малабарский обряд»).

В V веке организационно принадлежала к восточно-сирийскому («несторианскому») патриархату Селевкии-Ктесифона, влияние которого в Аравии и Северной Индии было доминирующим.

Тем не менее «христиане апостола Фомы» теперь в подавляющем большинстве не являются несторианами.

После открытия Малабарского побережья португальцами (1489, Васко да Гама), началось окатоличивание индийской церкви (Собор в Диампере, 1599). Это привело к расколу 1653 года, когда наибольшая часть малабарских христиан отделилась от навязанной им португальцами унии и в 1665 году присоединилась к Сиро-яковитской церкви, которая доминировала на севере. Эта объединённая церковь теперь известна как Сирийская православная церковь Индии. Часть её верующих (Маланкарскую православную церковь, считающую себя автономной, но фактически из-за неурегулирования разногласий с Сиро-Яковитской церковью являющуюся автокефальной и даже имеющую свою автономную Гоанскую ортодоксальную церковь) возглавляет патриарх-католикос Востока Василий Мар Фома Матфей II (резиденция в Коттаяме), а большая часть непосредственно подчиняется патриарху Сиро-Яковитской церкви.

Раскол в Маланкарской церкви

В 1653 году большая часть верующих отделилась от униатской Маланкарской церкви и дала клятву — «Клятву креста Кунан» о неподчинении папе Римскому. Тогда же ими был посвящён епископ Мар Тома (его «посвятили» двенадцать священников), который возглавил церковь. В 1761 Мар Тома VI был рукоположен в митрополиты представителями Сирийской (Православной) церкви. В 1816 Британские миссионеры начали свою деятельность, в том числе — перевели Библию на язык малаям.

В 1876 Абрахам Малпан, под влиянием протестантских миссионеров, попытался реформировать церковь изнутри (для этого к Патриарху был послан его племянник, посвящённый в епископы). Лидер противников реформирования Пуликоттил Иосиф Рамбан также поехал к Патриарху и вернулся не только с саном епископа, но и с Патриархом Петром III, таким образом не только утвердив свою власть, но и окончательно подтвердив главенство Патриарха в Маланкарской церкви. В 1889 Патриарх признал Иосифа Мар Дионисия (Рамбана) главой церкви, что повлекло за собой отделение реформаторской группы и образование ими самостоятельной церкви — «Мартомитской церкви».

В начале 20 века у патриархата был затребован Католикос, на что был получен отказ. В 1912 году в Кералу приехал Патриарх Абдулла и потребовал от Митрополита подписать документ, по которому Патриарх временно получал полноту власти в Маланкарской церкви, митрополит отказал, и тогда патриарх отлучил его от церкви. Это раскололо церковь на две группы : поддерживающая патриарха называлась «Партия Бава», поддерживающая митрополита — «Партия Метран». Митрополит попросил отстраненного патриарха Абдул Масиха дать церкви автокефалию и Католикоса, и на этот раз просьба была удовлетворена. Группа Сиро-православных индийцев провозгласила об отделении от Сирийского патриархата, образовании автокефальной церкви и восстановлении древнего Католикосата Западной Индии. В 1930 году группа под предводительством Мар Иваниуса приняла унию с Римом.

Примирение обеих церквей произошло в 1958 году, когда Высший Суд Индии признал, что только автокефальная церковь является юридически легальным образованием. Обе «партии» слились в единую церковь. В 1975 году Сирийский патриарх лишил католикоса сана и назначил взамен своего. Это снова раскололо церковь на две части — лояльную патриарху и автокефалистскую. В 1996 году Верховный суд вынес решение, что в Индии есть только одна православная церковь, разделенная на две фракции. Церковь независима, но признает духовное верховенство Сирийского патриарха.

Богослужение

Богослужение традиционно совершалось на сирийском языке, однако со временем стал вводиться язык малаям, который позднее в некоторых общинах вытеснил сирийский язык.

Облачение Литургические облачения в целом сходны с сирио-антиохийскими. Чёрная шапочка (или «плод») имеет цилиндрическую форму и покрывает голову также вне богослужения. Как и в большинстве ближневосточных традиций, монашествующие священнослужители всегда носят капюшон из чёрной ткани с орнаментом в виде небольших крестов. Епископы и священники высокого ранга на богослужениях покрывают голову капюшоном из такой же ткани, что и верхние облачения. Во время богослужений епископы надевают головной убор в виде митры западного образца. Остальные элементы облачения в основном аналогичны византийским.

Литургия Божественная литургия совершается на большом квасном хлебе. Причастие преподается под двумя видами через погружение частицы Тела Христова в Кровь Христову, при этом верные сидят на полу в традиционной для индийцев позе.

Отношения с римско-католической церковью

В 1889 году к Маланкарской церкви присоединились несколько католических священников, образовавших полусамостоятельную Гоанскую епархию.

В XVIII веке известно не менее четырёх безуспешных попыток воссоединения Римско-Католической и Маланкарской Сирийских Церквей.

В 1926 году группа из пяти сиро-маланкарских епископов, ставших в оппозицию к патриарху в Индии, уполномочила одного из своих членов, Map Ивания, начать переговоры с Римом о воссоединении. Во время переговоров группа настаивала лишь на сохранении чина литургии в традиционном виде и на том, чтобы за епископами остались их епархии.

Рим ограничился тем, чтобы епископы исповедовали католическую веру, при сохранении их крещения и священного сана.

В конечном счете, новые отношения с Римом приняли только двое из 5 епископов, включая Map Ивания. Эти два епископа, священник, диакон и один мирянин были приняты 20 сентября 1930 года в состав Католической церкви. В 1930-х годах ещё два епископа, предпочтивших раннее юрисдикцию Сирийского патриарха в Индии, были приняты в общение с Римом.[2]

Официальный диалог между Маланкарской церковью и Римом начался в июне 1983 года, после встречи Католикоса Василия Мар Фомы Матфея в Риме с Папой Иоанном Павлом II. Впоследствии была сформирована смешанная комиссия, подготовившая в 1990 году соглашение между двумя Церквами.

5 сентября 2013-го года Папа Римский Франциск встретился в Ватикане с Католикосом Маланкарской православной (нехалкидонской) сирийской церкви Василием Мар Фомой Павлом II.[3]

Отношения с православием

Русская Православная Церковь имеет в распоряжении храм Девы Марии в престижном делийском районе Кайлаш, подаренный ей католикосом Маланкарской церкви Василием Мар Фомой Матфеем II. Благодаря храму перед РПЦ открылись перспективы миссии среди местного населения и для пастырского попечения о своих соотечественниках. Этот храм не является закрытым для посторонних или особо охраняемым, и войти в него может человек любой национальности, любой религиозной принадлежности, любой касты, так как христиан самой Индии часто преследуют за проповедь христианства среди низших каст. Более того, согласно договоренностям предстоятелей церквей (хотя патриарх Кирилл заключил соглашение ещё до интронизации, в 2006 году), любой храм Маланкарской церкви может беспрепятственно использоваться Русской церковью в миссионерских и богослужебных целях. А в тех городах Индии, где нет маланкарских храмов, но есть храмы Армянской церкви, которые используют маланкарцы, они решением своего католикоса предоставляют и эти храмы для нужд Русской Церкви.[4]

Председатель ОВЦС посещал семинарию Маланкарской Церкви.

Часть священнослужителей Маланкарской церкви в разное время обучались в Москве.

Также планируется заключение соглашения о сотрудничестве между Маланкарской церковью и Открытым Институтом Православия Славяно-Греко-Латинской Академии в области обучения студентов от Маланкарской церкви в Москве.

Исследователь истории Маланкарской Церкви Чериян (C.V.Cheriyan) работал над переводом и изданием русской богословской и классической литературы на языке малаялам, богослужебном и разговорном языке маланкарских христиан; последний его труд — это перевод с русского языка на малаялам книги «Филокалия» («Добротолюбие»).

Напишите отзыв о статье "Маланкарская православная церковь"

Примечания

  1. Католическая Энциклопедия. М., 2007. Т 3. С. 61-63.
  2. [www.the-pope.ru/katolicheskaya-tscerkov/katolicheskaya-tscerkov/siro-malankarskaya-katolicheskaya-tscerkov.html Сиро-Маланкарская Католическая Церковь — Католическая церковь]
  3. [www.newsru.com/religy/06sep2013/treffen.html Новости NEWSru.com :: Папа призвал главу древневосточной церкви к преодолению «предрассудков»]
  4. Кирилл Малевич. Православие в Индии. Проблемы и перспективы. www.bogoslov.ru/text/1355240.html

Литература

См. также

Ссылки

[www.jacobitesyrianchurch.org/ Официальный сайт церкви]

Отрывок, характеризующий Маланкарская православная церковь

Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.