Малкиель, Яков Львович
Поделись знанием:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.
Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
| Яков Львович Малкиель |
Яков Львович Малкиель (22 июля 1914, Киев — 24 апреля 1998) — американский этимолог и филолог, специалист по романским языкам, в частности, латинскому и испанскому. Основатель журнала Romance Philology.
Содержание
Биография
Родился в Киеве в зажиточной еврейской семье. Родители — банкир Лев Малкиель и Клара Моисеевна Зайцева. По материнской линии приходился родственником киевским фабрикантам Зайцевым, по отцовской линии состоял в родстве с московскими и петербургскими фабрикантами и подрядчиками Малкиелями. [1] Внук киевского сахаропромышленника Моисея Ионовича Зайцева, племянник швейцарского экономиста Мануэля Моисеевича Зайцева (Manuel Saitzew, 1885—1951).
Вырос и учился в Берлине. Несмотря на ранний интерес к литературе, он изучал лингвистику в Гумбольдтовском университете в Берлине, известного как Университет Фридриха-Вильгельма. В 1940 году его семья эмигрирует из нацистской Германии[2].
В 1943 году ему предложили вначале временную должность в Университете Калифорнии в Беркли, затем постоянную на должности профессора. Он преподавал до 1983 года на отделениях испанского языка, а затем лингвистики.[2]. В 1948 году сочетался браком с филологом из Аргентины, профессором Марией Росой Лида (после замужества де Малкиэль).
Семья
- Двоюродный брат — манхеттенский юрист и политик Леон Эндрю Малкиель (англ. Leon Andrew Malkiel, 1866—1932) — баллотировался на пост верховного прокурора штата Нью-Йорк в 1904 году и на пост судьи апелляционного суда Нью-Йорка (от партии социалистов) в 1912 и 1920 годах.[3]
- Троюродные братья (по отцовской линии) — писатель Юрий Николаевич Тынянов, лингвист Виктор Максимович Жирмунский, журналист Яков Ноевич Блох и музыкальный педагог, виолончелист, профессор Токийской консерватории Константин Исаакович Шапиро (1896—1992); по материнской линии — переводчик Рауль Сигизмундович Рабинерсон (1892—1944).[4][5] Троюродные сёстры (по отцовской линии) — поэтесса Раиса Ноевна Блох; Магдалина Исааковна Лосская (в девичестве Малкиель-Шапиро, 1905—1968), жена историка церкви Владимира Николаевича Лосского (сын философа Н. О. Лосского) и мать филолога и богослова Николая Лосского (род. 1929); по материнской линии — поэтесса Гизелла Сигизмундовна Лахман. По материнской линии состоял в родстве с писателем и химиком Марком Алдановым.[6]
Основные работы
- Development of the Latin Suffixes -antia and -entia in Romance Languages. Berkeley: University of California Press, 1945.
- The Derivation of Hispanic fealdad(e), fieldad(e), and frialdad(e). Berkeley: University of California Press, 1945.
- Three Hispanic Word Studies. Berkeley: University of California Press, 1947.
- Hispanic algu(i)en and Related Formations. Berkeley, University of California Press, 1948.
- The Hispanic Suffix (i)ego. Berkeley: University of California Press, 1951.
- Studies in the Reconstruction of Hispano-Latin Word Families. Berkeley: University of California Press, 1954.
- Essays on Linguistic Themes. Oxford : Blackwell, 1968.
- Patterns of Derivational Affixation in the Cabraniego Dialect of East-Central Asturian. Berkeley: University of California Press, 1970.
- Etymological Dictionaries: A Tentative Typology. Chicago: University of Chicago Press, 1976.
- Etymology. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.
Напишите отзыв о статье "Малкиель, Яков Львович"
Примечания
- ↑ О купцах первой гильдии, московских строительных подрядчиках и коммерции советниках братьях Самуиле и Исааке Малкиелях (дяди Якова Малкиеля) подробно писал беллетрист В. А. Гиляровский в «Москве и москвичах» (1926); московская фирма братьев Малкиель имела филиал в Петербурге. Самуил Миронович (Шмуил Меерович) Малкиель (1836—?) был также владельцем литейного завода и Елисеевского дома; его сын — инженер-технолог Матвей Самуилович (Марк, Меер-Мордух Шмуилович) Малкиель (1857 — не ранее 1928) — в 1879 году основал в Москве кожевенный завод (его дочь Надежда Матвеевна Матвеева была артисткой Малого театра); дочь — детская писательница Софья Самойловна Малкиель — оказывала финансковую поддержку художнику Исааку Левитану и была дружна с А. П. Чеховым, с которым состояла в переписке и её сестра Мария Самойловна (Самуиловна) Малкиель (1874—1942, погибла в блокаду Ленинграда).
- ↑ 1 2 Dworkin, Steven. Yakov Malkiel. Language, Volume 80, Number 1, March 2004, pp. 153—162. Project Muse (accessed August 5, 2008).
- ↑ [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/judaica/ejud_0002_0013_0_13102.html Theresa Serber Malkiel]: Его жена — деятель социалистического и рабочего движения Тереза Сербер Малкиель (1874—1949).
- ↑ [www.eleven.co.il/article/14191 Статья «Ю. Н. Тынянов» в Электронной Еврейской Энциклопедии]
- ↑ [languagelore.net/?page_id=1016 Филолог-славист Михаил Константинович Шапиро (род. 1939, сноска 1)] (Michael Shapiro); на русском языке была опубликована книга его брата Исаака Константиновича Шапиро [m.booknik.ru/reviews/non-fiction/prizrachnye-inostrantsy/ «Эдокко» (КоЛибри, 2010; «Edokko: Growing Up a Foreigner in Wartime Japan»)]
- ↑ Приходился Марку Алданову внучатым племянником, состоял с ним в переписке.
Ссылки
- www.britannica.com/EBchecked/topic/360286/Yakov-Malkiel Статья в Британнике
- muse.jhu.edu/login?uri=/journals/language/v080/80.1dworkin.pdf
Отрывок, характеризующий Малкиель, Яков Львович
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.
Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
