Малые населённые пункты Борисовского района
Поделись знанием:
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Борисовский район
Название (рус. ) | Название (белор. ) | Сельсовет | Статус | Население | Примечание |
---|---|---|---|---|---|
Берёзовка | Бярозаўка | Велятичский | дер. | 7 | |
Боровые | Баравыя | Велятичский | дер. | 25 | |
Велятичи | Вяляцічы | Велятичский | аг. | 1299[1] | |
Дубник | Дубнік | Велятичский | дер. | 11 | |
Дубовые | Дубовыя | Велятичский | дер. | 22 | |
Забродье | Заброддзе | Велятичский | дер. | 41 | |
Зоричи | Зорычы | Велятичский | дер. | 469 | До 24.5.1978 Сморки |
Каменка | Каменка | Велятичский | дер. | 20 | |
Красная Гора | Чырвоная Гара | Велятичский | дер. | 6 | |
Новосады | Навасады | Велятичский | дер. | 8 | |
Осиновка | Асінаўка | Велятичский | дер. | 12 | |
Праборное | Прабарнае | Велятичский | дер. | 15 | |
Рябиновка | Рабінаўка | Велятичский | дер. | 4 | |
Яблонка | Ябланка | Велятичский | дер. | 22 | |
Большая Тростяница Великая Тростяница[2] |
Вялікая Трасцяніца Бальшая Трасцяніца |
Веселовский | дер. | 188 | |
Брили | Брылі | Веселовский | дер. | 100 | |
Веселово | Весялова | Веселовский | дер. | 380 | |
Верховина | Вярховіна | Веселовский | дер. | 59 | Основана в 1920-е гг. переселенцами из соседних деревень. |
Дубовый Лог | Дубовы Лог | Веселовский | дер. | 1 | Известна с 18 в. С 20.8.1924 в Холхолицком сельсовете Борисовского района. С 8.2.2010 в Веселовском сельсовете. |
Ельница | Ельніца | Веселовский | дер. | 66 | С 20.8.1924 в Холхолицком сельсовете Борисовского района. С 8.2.2010 в Веселовском сельсовете. |
Загорье | Загор’е | Веселовский | дер. | 63 | Основана в 1920-е переселенцами из соседних деревень. |
Заболотье | Забалацце | Веселовский | дер. | 298 | |
Звеняты | Звяняты | Веселовский | дер. | 69 | |
Костюки | Касцюкі | Веселовский | дер. | 324 | |
Крацевичи | Крацэвічы | Веселовский | дер. | 34 | Письменные источники упоминают в 17 в. С 20.8.1924 в Холхолицком сельсовете Борисовского района. С 8.2.2010 в Веселовском сельсовете. |
Кричино | Крычына | Веселовский | дер. | 110 | |
Ляховка | Ляхаўка | Веселовский | дер. | 111 | |
Малая Тростяница | Малая Трасцяніца | Веселовский | дер. | 91 | |
Мстенье | Мсценне | Веселовский | дер. | 66 | Основана в 1920-е переселенцами из соседних деревень. |
Нежицы | Нежыцы | Веселовский | дер. | 41 | Известна с 16 в. С 20.8.1924 в Холхолицком сельсовете Борисовского района. С 8.2.2010 в Веселовском сельсовете. |
Остров | Востраў | Веселовский | дер. | 29 | |
Рогатка | Рагатка | Веселовский | дер. | 46 | |
Старина | Старына | Веселовский | дер. | 17 | |
Холхолица | Хаўхоліца | Веселовский | дер. | 440 | |
Яблочино | Яблачына | Веселовский | дер. | 21 | |
Барановка | Баранаўка | Гливинский | дер. | 0 | В 1988 году было 4 жителей. |
Белино | Беліна | Гливинский | дер. | 9 | |
Гливин | Глівін | Гливинский | дер. | 606 | |
Гора | Гара | Гливинский | дер. | 630 | |
Дубовый Лог | Дубовы Лог | Гливинский | дер. | 19 | |
Забашевичи | Забашавічы | Гливинский | дер. | 500 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Забашевка | Забашэўка | Гливинский | дер. | 52 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Заручье | Заручча | Гливинский | дер. | 99 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Застенок | Засценак | Гливинский | дер. | 24 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Козловка | Казлоўка | Гливинский | дер. | 12 | |
Красное | Краснае | Гливинский | дер. | 10 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Малышки | Малышкі | Гливинский | дер. | 9 | |
Мурашки | Мурашкі | Гливинский | дер. | 12 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Нивки | Ніўкі | Гливинский | дер. | 37 | |
Нитиевщина | Ніціеўшчына | Гливинский | дер. | 8 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Новищино | Навішчына | Гливинский | дер. | 56 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Новосёлки | Навасёлкі | Гливинский | дер. | 291 | |
Новый Посёлок | Новы Пасёлак | Гливинский | дер. | 11 | Основан в 1920-е гг. |
Осово | Восава | Гливинский | дер. | 43 | |
Перстень | Персцень | Гливинский | дер. | 28 | |
Пески | Пяскі | Гливинский | дер. | 14 | |
Плоское | Плоскае | Гливинский | дер. | 30 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Побережье | Пабярэжжа | Гливинский | дер. | 6 | |
Полелюм | Палялюм | Гливинский | дер. | 10 | |
Рубленики | Рубленікі | Гливинский | дер. | 33 | |
Рыбачное | Рыбачнае | Гливинский | дер. | 0 | В 1988 г. было 2 жителя, В 1997 г. ещё существовала. |
Святое | Святое | Гливинский | дер. | 1 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Семеньковичи | Сяменькавічы | Гливинский | дер. | 82 | Известна с нач. 17 в. |
Сивица | Сівіца | Гливинский | дер. | 96 | |
Слободка | Слабодка | Гливинский | дер. | 188 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Смолье | Смолле | Гливинский | дер. | 5 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Сыч | Сыч | Гливинский | дер. | 62 | |
Тешковка | Цешкаўка | Гливинский | дер. | >3[3] | |
Устрона | Устрона Устроны[4] |
Гливинский | дер. | >7[3] | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Черневичи | Чарневічы | Гливинский | дер. | 337 | |
Шаблинщина | Шабліншчына | Гливинский | дер. | 5 | До 2013 г. в составе Забашевичского сельсовета |
Шабыньки | Шабынькі | Гливинский | дер. | 85 | |
Белое | Белае | Зачистский | дер. | 14 | |
Борки | Боркі | Зачистский | дер. | 104 | |
Бутелевщина | Бутэлеўшчына | Зачистский | дер. | 6 | |
Зачистье | Зачысце | Зачистский | аг. | 531 | В 2010 ещё дер. |
Козлы 2 (Козлы[3][2] ?) |
Казлы | Зачистский | дер. | 9 | |
Корнюшкин Застенок (Корношкин Застенок ?) Корнюшков Застенок[3][2] |
Карношкаў Засценак (Корнюшкін Засценак ?) |
Зачистский | дер. | 10 | Осн. в нач. 1920-х гг. преселенцами из соседних деревень. В 1926 застенок, 11 хозяйств, 65 жителей, С 1924 г. в Зачистском сельсовете. За 37 км на СВ от Борисова, 25 км от ст.жел.дор. Приямино на линии Минск-Орша. Транспортная связь по шоссе Борисов-Моисеевщина. В 2008 г. 7 хозяйств. |
Кострица | Кастрыца | Зачистский | дер. | 301 | |
Кринички[2] (Криничка[3]?) |
Крынічка (Крынічкі ?) |
Зачистский | дер. | 17 | До 1944 г. Пупеличи |
Михайлово | Міхайлова | Зачистский | дер. | 18 | |
Новое Село | Новае Сяло | Зачистский | дер. | 29 | |
Новое Янчино | Новае Янчына | Зачистский | дер. | 104 | |
Узнацкий Угол | Узнацкі Вугал | Зачистский | дер. | 22 | |
Боровляны | Бараўляны | Зембинский | дер. | 17 | |
Вал | Вал | Зембинский | дер. | 43 | |
Жерствянка | Жарсцвянка | Зембинский | дер. | 64 | |
Зембин | Зембін | Зембинский | аг. | 736 | В 2010 ещё дер. |
Каменка | Каменка | Зембинский | дер. | 19 | |
Кимия | Кімія | Зембинский | дер. | 144 | |
Корсаковичи | Карсакавічы | Зембинский | дер. | 275 | |
Лавники | Лаўнікі | Зембинский | дер. | 26 | |
Лисино | Лісіна | Зембинский | дер. | 73 | |
Лисинская Рудня | Лісінская Рудня | Зембинский | дер. | 3 | |
Любча | Любча | Зембинский | дер. | 66 | |
Поляны | Паляны | Зембинский | дер. | 62 | |
Попережье | Папярэжжа | Зембинский | дер. | 11 | |
Селец | Сялец | Зембинский | дер. | 5 | |
Скуплино | Скупліно | Зембинский | дер. | 65 | |
Смолина | Смоліна | Зембинский | дер. | 18 | |
Чмели | Чмялі | Зембинский | дер. | 39 | |
Шерстни | Шарсні | Зембинский | дер. | 62 | |
Яново | Янава | Зембинский | дер. | 19 | |
Берёзовщина | Бярозаўшчына | Иканский | дер. | 9 | До 20.7.1964 называлась Божедары |
Буденичи | Будзенічы | Иканский | дер. | 26 | |
Буденичская Рудня | Будзяніцкая Рудня | Иканский | дер. | 20 | |
Вишнёвая | Вішнёвая | Иканский | дер. | 34 | До 30.7.1964 Клюндевка |
Ганцевичи | Ганцавічы | Иканский | дер. | 866 | |
Горелый Луг | Гарэлы Луг | Иканский | дер. | 65 | |
Завидное | Завіднае | Иканский | дер. | 16 | |
Замошье | Замошша | Иканский | дер. | 53 | |
Зарембы | Зарэмбы | Иканский | дер. | 35 | |
Иканы | Іканы | Иканский | дер. | 427 | |
Кайтаново | Кайтанава | Иканский | дер. | 4 | |
Смоляры | Смаляры | Иканский | дер. | 17 | |
Усохи | Усохі | Иканский | дер. | 17 | |
Большие Негновичи Великие Негновичи[2] |
Вялікія Негнавічы | Лошницкий | дер. | 178 | |
Бояры | Баяры | Лошницкий | дер. | 141 | |
Валентиново | Валенцінова | Лошницкий | дер. | 33 | |
Вышний Стан | Высші Стан | Лошницкий | дер. | 5 | До 2013 г. в составе Новосёлковского сельсовета |
Голубы | Галубы | Лошницкий | дер. | 8 | |
Гребло | Грабло | Лошницкий | дер. | 43 | |
Заболотница | Забалотніца | Лошницкий | дер. | 36 | |
Зарослое | Зарослае | Лошницкий | дер. | 23 | До 2013 г. в составе Новосёлковского сельсовета |
Замужанье | Замужанне | Лошницкий | дер. | 63 | |
Зорька | Зорка | Лошницкий | дер. | 3 | |
Липники | Ліпнікі | Лошницкий | дер. | 25 | |
Лошница | Лошніца | Лошницкий | аг. | 6628 | В 2010 ещё дер. |
Лобачиха | Лабачыха | Лошницкий | дер. | 12 | До 2013 г. в составе Новосёлковского сельсовета |
Малые Негновичи | Малыя Негнавічы | Лошницкий | дер. | 106 | |
Млёхово | Млёхава | Лошницкий | дер. | 86 | До 2013 г. в составе Новосёлковского сельсовета |
Мужанка | Мужанка | Лошницкий | дер. | 26 | |
Новосады | Навасады | Лошницкий | дер. | 6 | |
Новосады (Новосады 1[2] ?) |
Навасады | Лошницкий | снп | 1008 | |
Новосёлки | Наваселкі | Лошницкий | дер. | 668 | До 2013 г. в составе Новосёлковского сельсовета |
Приямино | Прыяміна | Лошницкий | снп | 300 | |
Протасовщина | Пратасоўшчына | Лошницкий | дер. | 33 | |
Ранное | Ранное | Лошницкий | дер. | 78 | До 2013 г. в составе Новосёлковского сельсовета |
Ратутичи | Ратуцічы | Лошницкий | дер. | 85 | До 2013 г. в составе Новосёлковского сельсовета |
Шилино | Шыліна | Лошницкий | дер. | 149 | |
Антоневичи | Антаневічы | Мётченский | дер. | 29 | |
Аскерки | Аскеркі | Мётченский | дер. | 105 | |
Беги | Бягі | Мётченский | дер. | 21 | |
Берня | Берня | Мётченский | дер. | 4 | |
Большая Ухолода (Великая Ухолода[2] ?) |
Вялікая Ухалода | Мётченский | дер. | 1302 | |
Борки | Боркі | Мётченский | дер. | 34 | |
Добрицкое | Дабрыцкае | Мётченский | дер. | 13 | |
Дроздино | Дроздзіна | Мётченский | дер. | 163 | |
Заберье | Забер’е | Мётченский | дер. | 7 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Завалы | Завалы | Мётченский | дер. | 27 | |
Зелёная Дубрава | Зялёная Дубрава | Мётченский | дер. | 25 | |
Каменка | Каменка | Мётченский | дер. | 2 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Клыпенка | Клыпенка | Мётченский | дер. | 125 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Колки | Колкі | Мётченский | дер. | 16 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Корма | Карма | Мётченский | дер. | 21 | |
Лавница | Лаўніца | Мётченский | дер. | 171 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Леоново | Леванова | Мётченский | дер. | 180 | |
Малая Ухолода | Малая Ухалода | Метченский | дер. | 258 | |
Маталыга | Маталыга | Мётченский | дер. | 13 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Мулище | Мулішча | Мётченский | дер. | 9 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Новая Мётча | Новая Мётча | Мётченский | дер. | 74 | |
Оздятичи | Аздзяцічы | Мётченский | дер. | 687 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Хутор Осов (Осов[2] ?, Осов Хутор ?[3]) |
Восаў | Мётченский | дер. | 11 | |
Падневка[3][2] (Падневки ?) |
Паднёўкі | Мётченский | дер. | 3 | |
Селище | Селішча | Мётченский | дер. | 64 | |
Старая Мётча | Старая Мётча | Мётченский | дер. | 508 | |
Студёнка | Студзёнка | Мётченский | дер. | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета | |
Унтальянка | Унтальянка | Мётченский | дер. | 58 | |
Черневка | Чэрнеўка | Мётченский | дер. | 71 | До 2013 г. в составе Оздятичского сельсовета |
Чёрный Осов | Чорны Восаў | Мётченский | дер. | 44 | |
Шобики | Шобікі | Мётченский | дер. | 14 | |
Ярцевка | Ярцаўка | Мётченский | дер. | 17 | |
Барань | Барань | Моисеевщинский | дер. | 135 | |
Барсуки | Барсукі | Моисеевщинский | дер. | 7 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Боровуха | Баравуха | Моисеевщинский | дер. | 17 | |
Высокий Берег | Высокі Бераг | Моисеевщинский | дер. | 41 | До 30.7.1964 г. — Страшное, до 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Высочаны | Высачаны | Моисеевщинский | дер. | 2 | До 30.7.1964 г. — Шопа, до 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Дуброва | Дубрава | Моисеевщинский | дер. | 17 | |
Жортай | Жортай | Моисеевщинский | дер. | 242 | |
Жортайка | Жартайка | Моисеевщинский | дер. | 31 | |
Заготец | Загацец | Моисеевщинский | дер. | 5 | |
Запрудье | Запруддзе | Моисеевщинский | дер. | 10 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Иванковщина | Іванкаўшчына | Моисеевщинский | дер. | 23 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Клетное | Клетнае | Моисеевщинский | дер. | ||
Клетное | Клетнае | Моисеевщинский | пос. | 96 | |
Копачевка | Капачоўка | Моисеевщинский | дер. | 103 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Коршевица | Каршчавіца | Моисеевщинский | дер. | 31 | |
Кравцова Нива | Краўцова Ніва | Моисеевщинский | дер. | 6 | До 1944 Бешеневка, до 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Курган | Курган | Моисеевщинский | дер. | 9 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Лютец | Люцец | Моисеевщинский | дер. | 5 | |
Максимовка | Максімаўка | Моисеевщинский | дер. | 29 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Маячное | Маячнае | Моисеевщинский | дер. | 18 | До 30.7.1964 Поросятники |
Михеевка | Міхееўка | Моисеевщинский | дер. | 3 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Моисеевщина | Маісееўшчына | Моисеевщинский | дер. | 422 | |
Мостище | Масцішча | Моисеевщинский | дер. | 50 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Новая Утеха | Новая Уцеха | Моисеевщинский | дер. | 7 | |
Новосёлы | Навасёлы | Моисеевщинский | дер. | 153 | До 30.7.1964 Долгий Помёт, до 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Обёз | Абёз | Моисеевщинский | дер. | 7 | |
Обча | Вобча | Моисеевщинский | дер. | 42 | |
Осово | Восава | Моисеевщинский | дер. | 6 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Павловцы | Паўлаўцы | Моисеевщинский | дер. | 62 | |
Палик | Палік | Моисеевщинский | дер. | 13 | |
Погорелое | Пагарэлае | Моисеевщинский | дер. | 37 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Пруды | Пруды | Моисеевщинский | дер. | 72 | |
Разрывка | Разрыўка | Моисеевщинский | дер. | 6 | |
Ржавка | Ржаўка | Моисеевщинский | дер. | 7 | |
Рубеж | Рубеж | Моисеевщинский | дер. | 15 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Селец | Сялец | Моисеевщинский | дер. | 117 | |
Селище | Селішча | Моисеевщинский | дер. | 4 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Соколы | Сокалы | Моисеевщинский | дер. | 13 | |
Старина | Старына | Моисеевщинский | дер. | 31 | |
Старое Янчино | Старое Янчына | Моисеевщинский | дер. | 47 | |
Стотковщина | Стоткаўшчына | Моисеевщинский | дер. | 13 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Стотсберг | Стотберг, (Стоцберг) |
Моисеевщинский | дер. | 16 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Трояновка | Траянаўка | Моисеевщинский | дер. | 369 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Утеха | Уцеха | Моисеевщинский | дер. | 29 | |
Фроловка | Фралоўка | Моисеевщинский | дер. | 37 | До 2013 г. в составе Трояновского сельсовета |
Хоново | Хонава | Моисеевщинский | дер. | 9 | |
Хрост | Хрост | Моисеевщинский | дер. | 40 | |
Броды | Броды | Мстижский | дер. | 58 | |
Воилово | Ваілава | Мстижский | дер. | 20 | |
Волоки | Валокі | Мстижский | дер. | 114 | |
Воровского | Вароўскага, (Імя Вароўскага) |
Мстижский | дер. | 94 | Появилась в 1920-е гг. на базе совхоза им. В. В. Воровского |
Горавец (Горовец[2] ?) |
Гаравец | Мстижский | дер. | 71 | |
Горожанка | Гаражанка | Мстижский | дер. | 18 | |
Дедиловичи | Дзядзілавічы | Мстижский | дер. | 117 | |
Загорье | Загор’е | Мстижский | дер. | 38 | |
Заречье | Зарэчча | Мстижский | дер. | 65 | |
Мажница | Мажніца | Мстижский | дер. | 18 | |
Маковье | Макаўе | Мстижский | дер. | 115 | |
Мрай | Мрай | Мстижский | дер. | 115 | |
Мстиж | Мсціж | Мстижский | дер. | 315 | |
Недаль | Нядаль | Мстижский | дер. | 51 | |
Нивки | Ніўкі | Мстижский | дер. | 253 | |
Октябрь (Костричник[2] ?) |
Кастрычнік | Мстижский | дер. | 6 | Да 1946 Клёпкі |
Пядань | Пядань | Мстижский | дер. | 2 | |
Разлитье | Разліцце | Мстижский | дер. | 2 | |
Рем | Рэм | Мстижский | дер. | 34 | |
Соболевка | Собалеўка | Мстижский | дер. | 19 | |
Тартак | Тартак | Мстижский | дер. | 7 | |
Уборок | Уборак | Мстижский | дер. | 11 | |
Холмовка | Халмоўка | Мстижский | дер. | 36 | |
Изобка | Ізобка | Неманицкий | дер. | 6 | |
Круглое | Круглае | Неманицкий | дер. | 6 | |
Кургановка | Курганаўка | Неманицкий | дер. | 15 | |
Ланковщина | Ланкаўшчына | Неманицкий | дер. | 137 | |
Липки | Ліпкі | Неманицкий | дер. | 20 | |
Михайлово[3][2] (Михалово ?) |
Міхалова | Неманицкий | дер. | 9 | |
Неманица | Неманіца | Неманицкий | аг. | 903 | В 2010 ещё деревня. |
Новосады | Навасады | Неманицкий | дер. | 55 | |
Погодица | Пагадзіца | Неманицкий | дер. | 127 | |
Селитренка | Сялітранка | Неманицкий | дер. | 139 | В 1897 Селитренники |
Стайки | Стайкі | Неманицкий | дер. | 259 | |
Тарасовка | Тарасаўка | Неманицкий | дер. | 4 | |
Верески | Вераскі | Пересадский | дер. | 61 | |
Горелица | Гарэліца | Пересадский | дер. | 28 | |
Ельница | Ельніца | Пересадский | дер. | 66 | |
Залесье | Залессе | Пересадский | дер. | 96 | |
Остров | Востраў | Пересадский | дер. | 336 | |
Пересады | Перасады | Пересадский | дер. | 493 | |
Проходы | Праходы | Пересадский | дер. | 2 | |
Стаи | Стаі | Пересадский | дер. | 46 | |
Струпень | Струпень | Пересадский | дер. | 119 | |
Тарасики | Тарасікі | Пересадский | дер. | 54 | |
Упиревичи | Упірэвічы | Пересадский | дер. | 9 | |
Большое Стахово (Великое Стахово[2] ?) |
Вялікае Стахава | Пригородный | дер. | 230 | |
Бродовка | Бродаўка | Пригородный | дер. | 220 | |
Брусы | Брусы | Пригородный | дер. | 91 | |
Бытча | Бытча | Пригородный | дер. | 427 | Известна с 16 в. |
Вильяново | Вільянава | Пригородный | дер. | 43 | С 20.8.1924 г. в Кищинослободском сельсовете, 8.2.2010 включено в состав Пригородного сельсовета. |
Демидовка | Дзямідаўка | Пригородный | дер. | 267 | |
Дразы[2] (Дрозы[3] ?) |
Дразы | Пригородный | дер. | 6 | ранее в Бродовском с/с |
Дубени | Дубяні | Пригородный | дер. | 46 | |
Дудинка | Дудзінка | Пригородный | дер. | 70 | |
Житьково | Жыцькава | Пригородный | дер. | 436 | |
Кищина Слобода | Кишчына Слабада | Пригородный | дер. | 480 | С 20.8.1924 г. центр сельсовета, 8.2.2010 включена в состав Пригородного сельсовета. |
Красный Октябрь (Чирвоный Кастртчник[2] ?) |
Чырвоны Кастрычнік | Пригородный | дер. | 2 | |
Лещины | Ляшчыны | Пригородный | дер. | 31 | |
Любатовщина | Любатоўшчына | Пригородный | дер. | 66 | |
Малое Стахово | Малое Стахава | Пригородный | дер. | 145 | |
Медведевка | Мядзведзеўка | Пригородный | дер. | 9 | |
Пасека | Пасека | Пригородный | дер. | 3 | |
Плитченка | Плітчанка | Пригородный | дер. | 24 | |
Повприщи | Поўпрышчы | Пригородный | дер. | 12 | |
Подберезье | Падбярэззе | Пригородный | дер. | 131 | |
Прудище | Прудзішча | Пригородный | дер. | 44 | |
Прудок | Прудок | Пригородный | дер. | 5 | |
Пчельник | Пчэльнік | Пригородный | дер. | 515 | За 3 км на С. от дер. сохранился курганный могильник эпохи Киевской Руси (146 насыпей). Датируется 11-12 вв. Совр. дер. осн. в 1920-е гг. |
Раковцы | Ракаўцы | Пригородный | дер. | 11 | |
Садовщина | Садоўшчына | Пригородный | дер. | 52 | До 1950 г. Кобыльщина |
Светлая Роща | Светлая Рошча | Пригородный | дер. | 151 | До 1969 пос. кирпичного завода «Студёнка» |
Селище | Селішча | Пригородный | дер. | 5 | |
Старинки | Старынкі | Пригородный | дер. | 39 | |
Старо-Борисов | Старабарысаў | Пригородный | аг. | 1450 | В 2010 ещё дер. |
Стрелковцы | Стралкаўцы | Пригородный | дер. | 29 | До 1968 г. Шушпаны |
Студенка | Студзёнка | Пригородный | дер. | 39 | Во время войны 1812 г. 14 ноября остатки разгромленной армии Наполеона подошли к р. Березина олоко дер., чтобы переправиться на другой берег. Авангард рос. армии атаковал французов. Бои продолжались до 17 ноября. Французы понесли большие потери. |
Судоль | Судоль | Пригородный | дер. | 17 | |
Тимки | Цімкі | Пригородный | дер. | 87 | ранее в Кищинослободском с/с |
Углы | Вуглы | Пригородный | аг. | 1643 | |
Юзефово | Юзафова | Пригородный | дер. | 131 |
Напишите отзыв о статье "Малые населённые пункты Борисовского района"
Примечания
- ↑ [www.borisov.minsk-region.by/ru/region/geogr География Борисовского района]. Борисовский районный исполнительный комитет. Проверено 7 сентября 2014.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Назвы населеных пунктаў Рэспублікі Беларусь: Мін. вобл.:Нармат. давед / Пад. рэд. В.П. Лемцюговай. — Мн.: Тэхналогія, 2003. — 605 с. — ISBN 985-458-054-7.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Борисов и Борисовский район 2012: телефонный справочник / Отв. И. В. Бородко. — Солигорск: "МКФ-Плюс", 2012. — С. 602. — 3000 экз. — ISBN 978-985-6977-23-0.
- ↑ Памяць: Гіст.-дакум. хроніка г. Барысава і Барысаўскага р-на / Рэдкал. Г. П. Пашкоў (гал. рэд.) [і інш.]. — Мн., 1997. — 800 с. — ISBN 985-11-0077-3.
Отрывок, характеризующий Малые населённые пункты Борисовского района
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.