Малый Октябрь

«Ма́лый Октя́брь» — название политического курса властей Казахстана в 1926—1927 годах, направленного на подавление местных национальных элит и усиление административного и экономического контроля над жизнью республики.

Предыстория

Казахи равнодушно отнеслись как к свержению монархии в России, так и к установлению советской власти.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) Большевики не имели никаких рычагов влияния на кочевое население, которое, в отличие от рабочих центральных районов страны, не зависело от централизованной системы распределения товаров. Основной опорой большевиков в регионе была немногочисленная казахская интеллигенция, поддерживавшая их только на условиях широкой автономии и невмешательства в традиционную жизнь республики.

Всё это давало основания центральным властям считать Казахстан потенциально малолояльной территорией, а его руководство — ненадёжным. Определённые виды у центральных властей имелись и на поголовье скота, находившееся в руках казахских родов и племён.

Голод в Казахстане в 1919—1922 годах

Главный редактор литературного журнала «Простор» Валерий Федорович Михайлов:

…Ещё один момент. Почему-то когда мы говорим про голод в степи, то сразу подразумевается голод 30-х годов. А ведь в Казахстане это был второй голод. Первый был в 1919—1922 годах. Поэтому когда исследователи будут заниматься этой проблемой, должны её разделить на первый и второй периоды. Первый голод тоже был страшным. Он больше коснулся южного региона, хотя в той или иной мере пострадали все жители Казахстана. Если в 30-х годах по различным оценкам погибло от 1,5 до 2 миллионов человек, то в первый голод — около одного миллиона человек. Так что казахи, действительно, за каких-то 10—15 лет лишились около половины населения. Мировая история не знает трагедии подобного масштаба. И каждый казах просто обязан знать, помнить об этой трагедии…

Чистка руководства КазАССР

Осенью 1925 года первым секретарём ЦК Компартии Казахской АССР стал Филипп Исаевич Голощёкин. Голощёкин сразу после прибытия в Кызыл-Орду в декабре 1925 года, выступая на партконференции в Кзыл-Орде, заявил, что до его приезда в Казахстане никакой советской власти не было. Своим заявлением он подчеркнул, что ему придётся начинать с нуля, перечёркивая работу, проделанную его предшественниками. К 10-му юбилею Октября в 1927 году Голощёкин выступает автором двух работ — «Казахстан на Октябрьском смотре» и «10 лет Советской власти», где он обосновывает необходимость эскалации чрезвычайщины, буквально призывая к идее гражданской войны в ауле. На имя Сталина Голощёкин отправил письмо, где обосновал необходимость проведения в Казахстане «Малого Октября» и испрашивал «добро» на это мероприятие..Следующим шагом должен был стать массовый переход казахов к оседлости.

Прекрасно понимая, что эти мероприятия вызовут протест со стороны местных коммунистов, Голощёкин начал борьбу с теми партийными лидерами, которые не разделяли его взглядов. Уже в 1926 году в «национал-уклонизме» были обвинены С. Садвакасов и С. Ходжанов. Гонениям подверглись С.Сейфуллин, М. Мурзагалиев, Н. Нурмаков, С. Мендешев и другие. Многие из них были удалены из республики. Ж. Султанов, С.Садвакасов, Ж. Мынбаев сняты со своих постов. В конце 1928 года начались первые аресты политических противников Голощёкина, в числе которых были А. Байтурсынов, М. Дулатов, Ж. Аймауытов, М. Жумабаев. Через два года были арестованы М. Тынышпаев, Ж. Досмухамедов, X. Досмухамедов и многие другие представители национальной интеллигенции.

Голод в Казахстане в 1932—1933 гг

В результате в течение 1931—1933 гг. умерло от 1 млн.чел. (оценка Роберта Конквеста) до 2,4 млн.чел. (оценка Абылхожева, Казынбаева и Татимова, 1989). Погибло и покинуло Казахскую АССР 48 % коренного населения[1][2].

Коллективизация

Голощёкин начал претворение в жизнь своей идеи «Малого Октября». В 1926—1927 годы был осуществлён передел пахотных и пастбищных угодий. Около 1 360 тыс. десятин сенокосов и 1 250 тыс. десятин пашни были отобраны у зажиточных хозяйств и переданы беднякам и середнякам. Следующим шагом стала конфискация имущества крупных баев и султанов-скотовладельцев с выселением их вместе с семьями за пределы районов проживания.

В своем послании начальник «Казнархозучёта» Мухтар Саматов сообщал, что население Казахстана уменьшилось на 971 тысячу человек. Как оказалось, советские руководители намеренно занижали потери населения от голода. По окончании переписи 1937 года Сталин вместо прироста населения обнаружил его убыль. Сталин выразил возмущение и недоверие итогом работы переписчиков и всех, кто принимал в ней участие, объявить «врагами народа». В числе первых был казнён Мухтар Саматов и его непосредственный начальник, руководитель Всесоюзного нархозучета Караваль. Кроме того, в Казахстане были расстреляны все без исключения областные и районные руководители нархозучёта — якобы они намеренно уменьшали количество населения и тем самым сыграли на руку врагам СССР.

За время проведения коллективизации огромные потери понесло животноводство: с 1928 по 1932 год численность крупного рогатого скота сократилась с 6 млн 509 тыс. до 965 тыс. голов, овец — с 18 млн 566 тыс. до 1 млн 386 тыс. голов, лошадей — с 3 млн 616 тыс. до 416 тыс. голов, верблюдов — с 1 млн 42 тыс. до 63 тыс. голов. .

За «самоуправство» Ф.Голощёкин в октябре 1939 года был арестован по обвинению в антисоветской деятельности, перегибах в коллективизации два года провёл в следственном изоляторе. В октябре 1941 года был переведён в Куйбышев и там расстрелян. В постановлении о предъявлении обвинения указывается что он

«изобличается в том, что являлся участником антисоветской организации, проводил борьбу против ЦК ВКП(б) и занимался педерастией...»

См. также

• Голод в Казахстане в 1919—1922 гг.
• Голод в Казахстане в 1932—1933 гг.
• Голод в СССР (1932—1933)
• Голодомор на Украине

Источники

• [kazakhstan.awd.kz/theme/t25_2.html «Малый октябрь» и коллективизация в Казахстане]
• [www.otechestvo.org.ua/main/200712/1905.htm Несвоевременные заметки. О голодоморе, о горе, о трагедиях эпохи. ]

До коллективизаций в республике было 40,5 млн голов скота, а в 1933 году на первое января было всего лишь 4,5 млн голов скота.

Отрывок, характеризующий Малый Октябрь

Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.