Мальдонадо, Томас

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Томáс Мальдонáдо
Tomás Maldonado
Род деятельности:

Промышленный дизайнер

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)Томáс Мальдонáдо (исп. Tomás Maldonado; род. 25 апреля 1922 года, Буэнос-Айрес, Аргентина) — дизайнер и теоретик дизайна, живописец, педагог. Руководитель Ульмской школы дизайна (1955—1966), президент ИКСИД (1967—1969).



Биография

Томáс Мальдонáдо родился 5 апреля 1922 года в Буэнос-Айресе, в семье учёного Томаса Мальдонадо Ортиса и Маргарет Бейли, эммигрантки из Шотландии. В 1942 году Томас окончил Национальную школу изящных искусств имени Прилидиано Пуэйрредона. В 1944 году он выполнил иллюстрации к стихам своего родственника, Эдгара Бейли, напечатанным в литературно-художественном журнале «Arturo». Как художник, Мальдонадо принадлежал к лагерю рационального авангарда, проявлял интерес к наследию советских конструктивистов. В 1946 году он вместе с группой единомышленников опубликовал «Манифест изобретательства», в котором изложил свою позицию по развитию искусства, в котором, по его мнению, красота реального мира приходит на смену иллюзорной эстетике, модулируемой художниками (как фигуративного, так и абстрактного направлений). В 1947 году Мальдонадо продолжил развивать идеи «конкретного искусства» в теории, а в 1948 году он совершил поездку в Италию и Швейцарию, где познакомился с одним из ведущих представителей этого направления, швейцарским художником и архитектором Максом Биллом. Первая встреча с Биллом стала для Мальдонадо судьбоносной: кроме него на ней присутствовали супруги Отль Айхер и Инге Шолль, приехавшие из Ульма с целью привлечь Билла к участию в проекте по созданию учебного заведения по образцу Баухауза.[1]

По возвращении в Аргентину Мальдонадо, ставший убеждённым сторонником швейцарской школы «конкретного искусства», опубликовал в 1949 году в журнале «Cea» статью «Промышленный дизайн и его социальное значение», поясняющую понимание автором целей работы дизайнеров как создание не только красивой, но и целесообразной, «качественной» формы, что отличает «честное» формообразование от стилизации. В 1951 году он стал редактором журнала, посвященного искусству, дизайну, архитектуре и типографии, под названием «Nueva Visión». В этом журнале Мальдонадо опубликовал ряд своих статей, посвященных «конкретному искусству» и «реальному формообразованию».[1] В августе 1954 года Мальдонадо с женой переселился в ФРГ, и вскоре стал членом коллектива преподавателей Ульмской школы дизайна, руководителем которой был Макс Билл. На тот момент руководством школы декларировалась преемственность от Баухуза в педагогической программе и творческом подходе, общая программа образования была составлена в соответствии с идеями ректора о формообразовании. Уже на тот момент проявились противоречия между взглядами Билла и Мальдонадо, которые последний в 1955 году изложил в статье «Социальные аспекты подготовки проектировщиков в Высшей школе дизайна», опубликованной в журнале «Nueva Visión». В дальнейшем разногласия между Биллом и Мальдонадо, которого поддерживали Айхер, Гугелот, Цайшегг и другие, только усилилась. При общей поддержке идей Баухауза Мальдонадо и его единомышленники требовали тщательного анализа педагогической концепции школы и приведения её в соответствии с реалиями современности. В результате, Макс Билл в 1956 году оставил пост ректора школы, через некоторое время отказался от руководства архитектурным отделением, а в 1957 году вышел из состава учредителей Фонда Шолль и покинул Ульм. Ректором Ульмской школы стал Томас Мальдонадо.[1] Возглавив школу, Мальдонадо начал продвигать свой взгляд на дизайн как на самостоятельную проектную деятельность, ориентирующуюся на множество научных, технических, производственных и экономических факторов. Он утверждал, что дизайн — это не искусство, и эстетический фактор является лишь одним из многих, на которые должен ориентироваться дизайнер. Также он противопоставлял дизайн деятельности по улучшению покупательных характеристик предмета в интересах бизнеса. Взгляды Мальдонадо получили известность и признание в Германии и за рубежом благодаря публикациям в журнале «Ulm» (издававшемся школой на трёх языках), выступлениям на дизайнерских конференциях, а также практических результатах работы студентов школы над фирменным стилем фирмы «Braun», швейными машинками «Praff», клавиатурой ЭВМ Olivetti Elea-9003, медицинских аппаратов, мебели, выставочного оборудования и посуды. Позиция Мальдонадо относительно целей дизайнерской деятельности вызывала острые дискуссии в профессиональном сообществе, так как он критически рассматривал такие подходы к дизайну как коммерческий, художественный, а также утопически-социалистический. На втором конгрессе Международного совета общество промышленного дизайна (ИКСИД) им было озвучено своя трактовка понятия «дизайн»: «Дизайн — это деятельность, главная цель которой — выявление качества промышленно выпускаемых изделий с точки зрения их формообразования. Это не внешние признаки, а главным образом конструктивные и функциональные связи, которые делают их логически оправданными как для изготовителей, так и для потребителей. Если оформление изделий зачастую является результатом стремления сделать их более привлекательными или скрыть их внутренние недостатки, то их формообразование — результат учёта и согласования всех факторов, участвовавших в процессе их создания (функциональных, культурных, технологических и экономических). Другими словами, оформление имеет характер случайности, а формообразование составляет нечто реальное, соответствующее внутренней организации изделия, одновременно с ним возникающее и развивающееся».[1]

В течение 1960-х годов Мальдонадо продолжал развивать научный подход к проектированию, включающий в себя высшую математику, эргономику, эвристику, социальную психологию и т. д. Он выступал с публичными докладами и публиковал статьи. Также Мальдонадо участвовал в практической деятельности студентов школы, под его руководством были выполнены проекты систем электронного оборудования для операционных «Типо-1» (1962—1963 годы, совместно с Ги Бонсипом и Рудольфом Шарфенбергом), серии экскаваторов (1964 год, совместно с Шарфенбергом), электронных калькуляторов (1966 год), знаковых систем (совместно с Ги Бонсипом).[1]

В 1965 году Мальдонадо был приглашён в Королевский колледж искусств в Лондоне в качестве преподавателя на курс Летаби (названый в честь Уильяма Летаби), затем читал лекции в Принстонском университете и выступал на Аспенской конференции в 1966 году. В 1967 году в Ульмской школе начался внутренний кризис, в результате которого Мальдонадо был вынужден её покинуть. В этом году он был избран президентом ИКСИД до 1969 года. На конгрессе ИКСИД в Лондоне в 1969 году было утверждено новое определение промышленного дизайна, предложенное Мальдонадо[1].

Промышленный дизайн — творческая деятельность, целью которой является выработка формальных качеств промышленных изделий. Эти формальные качества включают не только внешние черты изделия, но главным образом структурные и функциональные взаимосвязи, которые превращают изделие в единое целое с точки зрения как потребителя, так и изготовителя. Промышленный дизайн стремится охватить все аспекты окружающей среды, которые обусловлены промышленным производством.

— [www.icsid.org/about/about/articles33.htm История ICSID на официальном сайте ICSID.]

После истечения срока президентских полномочий Мальдонадо поселился в Италии, где занимался преподавательской деятельностью в университете в Болонье, а затем в Миланском политехническом университете, а также писал книги. В 1977 году Мальдонадо стал главным редактором журнала «Casabella», занимая эту должность по 1981 год. В 1994 году он участвовал в открытии отделения промышленного дизайна в Миланском политехническом университете. В 1995 году был награждён премией «Compasso d’Oro», в 1998 году получил государственную премию Италии «За вклад в область науки и культуры». Наблюдая переход человечества в цифровую эпоху, Мальдонадо анализировал особенности новой цифровой среды в ряде работа на эту тему, в 2007 году по инициативе Ги Бонсипа была издана его книга «Цифровой мир и проектирование».[1]

Основные труды

  • Max Bill. Buenos Aires, 1955.
  • Ulm, Science and Design. 1964.
  • Disegno industriale: un riesame. Milano, 1976.
  • Is Architecture a Text?
  • Towards an Ecological Rationalism.
  • Technique and Culture, the German debate between Bismarck and Weimar.
  • El futuro de la modernidad. Colección Júcar Universidad nº30, Madrid, 1990.
  • Critica de la razon informatica. 1998.
  • The Heterodoxo 1998.
  • Tomás Maldonado: escritos preulmianos : recopilación y selección de textos a cargo de Carlos A. Méndez Mosquera y Nelly Perazzo. Buenos Aires, Ediciones Infinitio, 1997.
  • Digitale Welt und Gestaltung: Ausgewählte Schriften zur Gestaltung. Birkhäuser Basel-Boston-Berlin, 2007.

Напишите отзыв о статье "Мальдонадо, Томас"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 Аронов, В. Р. Теория проектирования Томаса Мальдонадо. Из XX в XXI век. // Проблемы дизайна-6 / В. Р. Аронов. — М.: НИИ теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, 2011. — С. 7-53. — ISBN 978-5-88149-570-1

Литература

  • Глазычев В. Л. Дизайн как он есть. — М.: Европа, 2006. — 340 с. — ISBN 5-9739-0066-5.

Ссылки

  • [www.answers.com/topic/tom-s-maldonado-2 Биография в Оксфордском словаре современного дизайна.]

Отрывок, характеризующий Мальдонадо, Томас

Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.