Мальдонадо, Томас
Томáс Мальдонáдо | |
Tomás Maldonado | |
Род деятельности: |
Промышленный дизайнер |
---|
Содержание
Биография
Томáс Мальдонáдо родился 5 апреля 1922 года в Буэнос-Айресе, в семье учёного Томаса Мальдонадо Ортиса и Маргарет Бейли, эммигрантки из Шотландии. В 1942 году Томас окончил Национальную школу изящных искусств имени Прилидиано Пуэйрредона. В 1944 году он выполнил иллюстрации к стихам своего родственника, Эдгара Бейли, напечатанным в литературно-художественном журнале «Arturo». Как художник, Мальдонадо принадлежал к лагерю рационального авангарда, проявлял интерес к наследию советских конструктивистов. В 1946 году он вместе с группой единомышленников опубликовал «Манифест изобретательства», в котором изложил свою позицию по развитию искусства, в котором, по его мнению, красота реального мира приходит на смену иллюзорной эстетике, модулируемой художниками (как фигуративного, так и абстрактного направлений). В 1947 году Мальдонадо продолжил развивать идеи «конкретного искусства» в теории, а в 1948 году он совершил поездку в Италию и Швейцарию, где познакомился с одним из ведущих представителей этого направления, швейцарским художником и архитектором Максом Биллом. Первая встреча с Биллом стала для Мальдонадо судьбоносной: кроме него на ней присутствовали супруги Отль Айхер и Инге Шолль, приехавшие из Ульма с целью привлечь Билла к участию в проекте по созданию учебного заведения по образцу Баухауза.[1]
По возвращении в Аргентину Мальдонадо, ставший убеждённым сторонником швейцарской школы «конкретного искусства», опубликовал в 1949 году в журнале «Cea» статью «Промышленный дизайн и его социальное значение», поясняющую понимание автором целей работы дизайнеров как создание не только красивой, но и целесообразной, «качественной» формы, что отличает «честное» формообразование от стилизации. В 1951 году он стал редактором журнала, посвященного искусству, дизайну, архитектуре и типографии, под названием «Nueva Visión». В этом журнале Мальдонадо опубликовал ряд своих статей, посвященных «конкретному искусству» и «реальному формообразованию».[1] В августе 1954 года Мальдонадо с женой переселился в ФРГ, и вскоре стал членом коллектива преподавателей Ульмской школы дизайна, руководителем которой был Макс Билл. На тот момент руководством школы декларировалась преемственность от Баухуза в педагогической программе и творческом подходе, общая программа образования была составлена в соответствии с идеями ректора о формообразовании. Уже на тот момент проявились противоречия между взглядами Билла и Мальдонадо, которые последний в 1955 году изложил в статье «Социальные аспекты подготовки проектировщиков в Высшей школе дизайна», опубликованной в журнале «Nueva Visión». В дальнейшем разногласия между Биллом и Мальдонадо, которого поддерживали Айхер, Гугелот, Цайшегг и другие, только усилилась. При общей поддержке идей Баухауза Мальдонадо и его единомышленники требовали тщательного анализа педагогической концепции школы и приведения её в соответствии с реалиями современности. В результате, Макс Билл в 1956 году оставил пост ректора школы, через некоторое время отказался от руководства архитектурным отделением, а в 1957 году вышел из состава учредителей Фонда Шолль и покинул Ульм. Ректором Ульмской школы стал Томас Мальдонадо.[1] Возглавив школу, Мальдонадо начал продвигать свой взгляд на дизайн как на самостоятельную проектную деятельность, ориентирующуюся на множество научных, технических, производственных и экономических факторов. Он утверждал, что дизайн — это не искусство, и эстетический фактор является лишь одним из многих, на которые должен ориентироваться дизайнер. Также он противопоставлял дизайн деятельности по улучшению покупательных характеристик предмета в интересах бизнеса. Взгляды Мальдонадо получили известность и признание в Германии и за рубежом благодаря публикациям в журнале «Ulm» (издававшемся школой на трёх языках), выступлениям на дизайнерских конференциях, а также практических результатах работы студентов школы над фирменным стилем фирмы «Braun», швейными машинками «Praff», клавиатурой ЭВМ Olivetti Elea-9003, медицинских аппаратов, мебели, выставочного оборудования и посуды. Позиция Мальдонадо относительно целей дизайнерской деятельности вызывала острые дискуссии в профессиональном сообществе, так как он критически рассматривал такие подходы к дизайну как коммерческий, художественный, а также утопически-социалистический. На втором конгрессе Международного совета общество промышленного дизайна (ИКСИД) им было озвучено своя трактовка понятия «дизайн»: «Дизайн — это деятельность, главная цель которой — выявление качества промышленно выпускаемых изделий с точки зрения их формообразования. Это не внешние признаки, а главным образом конструктивные и функциональные связи, которые делают их логически оправданными как для изготовителей, так и для потребителей. Если оформление изделий зачастую является результатом стремления сделать их более привлекательными или скрыть их внутренние недостатки, то их формообразование — результат учёта и согласования всех факторов, участвовавших в процессе их создания (функциональных, культурных, технологических и экономических). Другими словами, оформление имеет характер случайности, а формообразование составляет нечто реальное, соответствующее внутренней организации изделия, одновременно с ним возникающее и развивающееся».[1]
В течение 1960-х годов Мальдонадо продолжал развивать научный подход к проектированию, включающий в себя высшую математику, эргономику, эвристику, социальную психологию и т. д. Он выступал с публичными докладами и публиковал статьи. Также Мальдонадо участвовал в практической деятельности студентов школы, под его руководством были выполнены проекты систем электронного оборудования для операционных «Типо-1» (1962—1963 годы, совместно с Ги Бонсипом и Рудольфом Шарфенбергом), серии экскаваторов (1964 год, совместно с Шарфенбергом), электронных калькуляторов (1966 год), знаковых систем (совместно с Ги Бонсипом).[1]
В 1965 году Мальдонадо был приглашён в Королевский колледж искусств в Лондоне в качестве преподавателя на курс Летаби (названый в честь Уильяма Летаби), затем читал лекции в Принстонском университете и выступал на Аспенской конференции в 1966 году. В 1967 году в Ульмской школе начался внутренний кризис, в результате которого Мальдонадо был вынужден её покинуть. В этом году он был избран президентом ИКСИД до 1969 года. На конгрессе ИКСИД в Лондоне в 1969 году было утверждено новое определение промышленного дизайна, предложенное Мальдонадо[1].Промышленный дизайн — творческая деятельность, целью которой является выработка формальных качеств промышленных изделий. Эти формальные качества включают не только внешние черты изделия, но главным образом структурные и функциональные взаимосвязи, которые превращают изделие в единое целое с точки зрения как потребителя, так и изготовителя. Промышленный дизайн стремится охватить все аспекты окружающей среды, которые обусловлены промышленным производством.
Оригинальный текст (англ.)Industrial design is a creative activity whose aims is to determine the formal qualities of objects produced by industry. These formal qualities are not only the external features but are principally those structural and functional relationships which convert a system to a coherent unity both from the point of view of the producer and the user. Industrial design extends to embrace all the aspects of human environment, which are conditioned by industrial production.
— [www.icsid.org/about/about/articles33.htm История ICSID на официальном сайте ICSID.]
После истечения срока президентских полномочий Мальдонадо поселился в Италии, где занимался преподавательской деятельностью в университете в Болонье, а затем в Миланском политехническом университете, а также писал книги. В 1977 году Мальдонадо стал главным редактором журнала «Casabella», занимая эту должность по 1981 год. В 1994 году он участвовал в открытии отделения промышленного дизайна в Миланском политехническом университете. В 1995 году был награждён премией «Compasso d’Oro», в 1998 году получил государственную премию Италии «За вклад в область науки и культуры». Наблюдая переход человечества в цифровую эпоху, Мальдонадо анализировал особенности новой цифровой среды в ряде работа на эту тему, в 2007 году по инициативе Ги Бонсипа была издана его книга «Цифровой мир и проектирование».[1]
Основные труды
- Max Bill. Buenos Aires, 1955.
- Ulm, Science and Design. 1964.
- Disegno industriale: un riesame. Milano, 1976.
- Is Architecture a Text?
- Towards an Ecological Rationalism.
- Technique and Culture, the German debate between Bismarck and Weimar.
- El futuro de la modernidad. Colección Júcar Universidad nº30, Madrid, 1990.
- Critica de la razon informatica. 1998.
- The Heterodoxo 1998.
- Tomás Maldonado: escritos preulmianos : recopilación y selección de textos a cargo de Carlos A. Méndez Mosquera y Nelly Perazzo. Buenos Aires, Ediciones Infinitio, 1997.
- Digitale Welt und Gestaltung: Ausgewählte Schriften zur Gestaltung. Birkhäuser Basel-Boston-Berlin, 2007.
Напишите отзыв о статье "Мальдонадо, Томас"
Примечания
Литература
- Глазычев В. Л. Дизайн как он есть. — М.: Европа, 2006. — 340 с. — ISBN 5-9739-0066-5.
Ссылки
- [www.answers.com/topic/tom-s-maldonado-2 Биография в Оксфордском словаре современного дизайна.]
Отрывок, характеризующий Мальдонадо, Томас
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.
Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.