Мамедкулизаде, Джалил Гусейнкули оглы
| Джалил Мамедкулизаде | |
| азерб. Cəlil Məmmədquluzadə | |
 | |
| Имя при рождении: |
Джалил Гусейнкули оглы Мамедкулизаде |
|---|---|
| Род деятельности: | |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Нахичевань, |
| Подданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Джали́л Гусейнкули оглы Мамедкулизаде́ (азерб. جلیل محمدقولوزاده, Cəlil Hüseynqulu oğlu Məmmədquluzadə; 22 февраля 1866, Нахичевань — 4 января 1932, Баку) — азербайджанский журналист, просветитель и писатель-сатирик, представитель критического реализма в азербайджанской литературе.
Содержание
Биография
Джалил Мамедкулизаде родился 10 (22) февраля 1866 года в городе Нахичевани. Его дед, каменщик Гусейн Кули, переселился сюда из Иранского Азербайджана и обзавёлся здесь семьёй[1]. Первоначальное образование Джалил получил в духовных школах — медресе — у известных в городе мулл, которые учили детей по арабским и персидским книгам, богословским шариатским трактатам или по «Гюлистану» великого ширазского Саади.
Значительным событием в жизни Джалила Мамедкулизаде явилось поступление в 1882 году в Горийскую учительскую семинарию. Семинария и её так называемое «татарское» отделение, которым долгие годы руководил просвещенный педагог и выдающийся общественный деятель, автор нескольких учебников Алексей Осипович Черняевский, воспитала не один десяток передовых деятелей азербайджанской культуры. Из её стен вышли Нариман Нариманов, Фирудинбек Кочарлинский, Сулейман Ахундов, Узеир Гаджибеков, Муслим Магомаев (старший), Фархад Агаев, Рашидбек Эфендиев, Гаджи-Керим Саниев и др.
Джалил Мамедкулизаде окончил Закавказскую учительскую семинарию в 1887 году и в течение последующих десяти лет преподавал в школах Баш-Норашена, Улуханлы, Неграма и других населённых пунктов Эриванской губернии.[2] Он был сторонником унификации литературного азербайджанского языка. Мамедкулизаде подвергал критике своих современников, засоривших, на его взгляд, азербайджанский язык ненужными заимствованиями из русского, персидского и турецкого языков, вводивших в заблуждение простого читателя («Книга моей матери», 1920). Впоследствии он стал одним из активистов процесса латинизации азербайджанского алфавита.
В 1898 году он переехал в Эривань, в 1903 — в Тифлис, где стал работать в редакции местной азербайджаноязычной газеты «Шарги-Рус». В 1906 году он основал сатирический журнал «Молла Насреддин», редактором которого являлся на протяжении 25 лет (с перерывами). В 1921 году Мамедкулизаде проживал в Тебризе, где временно печатался «Молла Насреддин». К концу Гражданской войны переехал в Баку, где умер в 1932 году от кровоизлияния в мозг. В последние годы жизни он писал воспоминания, которые, однако, не успел закончить. Именем Мамедкулизаде был назван город Джалилабад (до 1967 — Астрахан-Базар), село Джалилкенд (б. Баш-Норашен) в Нахичеванской АР, Литературный музей Нахичеванской АР, драматический театр в Нахичевани, улицы в различных городах Азербайджана.
Литературный вклад
Мамедкулизаде писал во множестве жанров, включая драмы, очерки, рассказы и фельетоны. Его первым наиболее известным произведением является «Пропажа осла» (первый из серии рассказов «События в селении Данабаш»), написанное в 1894 и изданное в 1934 году. В нём писатель касается темы социального неравенства. В последующих произведениях («Почтовый ящик», «Конституция в Иране», «Курбан-Али-бек», «Барашек»), включая известные комедии «Мертвецы» и «Сборище сумасшедших», критикуются невежество, гордыня, религиозный фанатизм.
Деятельность в газете «Шарги Рус»
В Эривани Джалил Мамедкулизаде женился на сестре Мамедкулибека Кенгерлинского Назлы-ханум, молодой вдове, имевшей от первого мужа маленького сына. Назлы-ханум серьёзно болела, и в декабре 1903 года Джалил Мамедкулизаде со своим шурином Мамедкулибеком Кенгерлинским повез больную в Тифлис. Назлы-ханум вскоре скончалась, а Джалил отныне надолго связал свою жизнь с Тифлисом.
В Тифлисе издавалась тогда единственная в России газета на азербайджанском языке «Шарги Рус» («Русский Восток»), куда на постоянную работу и получил приглашение Джалил Мамедкулизаде. Он был хорошо знаком с издателем газеты, земляком Мамедагой Шахтахтинским, видным журналистом.
«Молла Насреддин»
В 1905 году Мамедкулизаде и его товарищи приобрели типографию в Тифлисе, а год спустя приступили к издательству сатирического журнала «Молла Насреддин».[3] Журнал явился наибольшим вкладом писателя в азербайджанскую культуру, оказав помощь развитию в образованных азербайджанских кругах критического реализма. В нём с точностью описывалась бытовая и экономическая обстановка на Кавказе начала XX века и высмеивались отсталость и мракобесие. Восемь номеров журнала было издано в Тебризе, так как
«Молла Насреддин» был запрещён русской цензурой в 1917 году.[4] Сатирический стиль Мамедкулизаде в дальнейшем повлиял на развитие сатиры в Иране.
Интересные факты
- Правнучка Гамида Меликова — художник, замужем за солистом Большого театра, оперным певцом Эльчином Азизовым.
Память
В филателии
- 1966 CPA 3323.jpg
Марка, посвящённая 100-летнему юбилею Джалила Мамедкулизаде
- Stamp of Azerbaijan 222.jpg
Марка, посвящённая 125-летнему юбилею Джалила Мамедкулизаде
- Calil Mamedkuluzade.jpg
Марка, посвящённая 140-летию юбилею Джалила Мамедкулизаде
- Имя было присвоено Нахичеванскому государственному музыкально-драматическому театру.
В скульптуре
- Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
Памятник Джалилу Мамедкулизаде в городе Нахичевань. Скульптор Мир-Али Мир-Касимов
- Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
Бюст Джалила Мамедкулизаде в Сумгайыте
- Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
Мемориальная доска на стене дома в Баку, в котором жил Джалил Мамедкулизаде
Напишите отзыв о статье "Мамедкулизаде, Джалил Гусейнкули оглы"
Примечания
- ↑ Джалил Мамедкулизаде. Избранные произведения. — Баку: Азербайджанское государственное издательство, 1966. — Т. 2. — С. 452.
- ↑ [www.azerigallery.com/literatura/dzhalil-mamedkulizade.html Мамедкулизаде, Джалил]. Гасан Кулиев. Литературный Азербайджан
- ↑ [www.azer.com/aiweb/categories/magazine/81_folder/81_articles/81_mollanasraddin.html Language and Alphabet Transitions]. Azerbaijan International. #8.1. Summer 2000.
- ↑ [shexsiyyetler.nakhchivan.az/shexenglish/c_memmedquluzade.html Famous Personalities of Nakhchivan: Jalil Mammadguluzadeh]. Shexsiyyeter.nakhchivan.az
Литература
- Анар. Большое бремя — понимать (о творчестве Дж. Мамедкулизаде). Издательство «Известия», Москва, 1989. = azeribooks.narod.ru/proza/anar/bolshoye_vremya_ponimat.htm
Отрывок, характеризующий Мамедкулизаде, Джалил Гусейнкули оглы
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
