Мамедов, Ашраф Гянджали оглы

Ашраф Мамедов
азерб. Əşrəf Məmədov
Дата рождения	1904(1904)
Место рождения	Шемахинский район, АзССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Пехота
Звание
Командовал	453-й стрелковый полк 78-й стрелковой дивизии 3-й гвардейской армии
Сражения/войны	Великая Отечественная война Брянский фронт Битва за Москву Смоленское сражение (1941) Битва за Кавказ (1942—1943) Запорожская операция (1943) Ясско-Кишинёвская операция Балатонская оборонительная операция
Награды и премии

Ашраф Гянджали оглы Мамедов (1904) — советский военный деятель, полковник.

Биография

Родился в 1904 году в Шемахинском районе Азербайджана. В 1924 поступил на службу в РККА, а спустя два года стал членом ВКП(б). В том же году был назначен на должность политрука 1-го Азербайджанского стрелкового полка 1-й Азербайджанской сводной рабоче-крестьянской дивизии, которая позже стала основой для формирования 77-й стрелковой дивизии. В 1934—1935 годах занимал должность военного комиссара полка. В 1935 году Ашраф Мамедов поступил в Военно-политическую академию им. В. И. Ленина в Москве. После окончания Академии продолжил службу в должностях инструктора политотдела одной из воинских частей Харьковского гарнизона, а затем комиссара курсов Военно-медицинской академии. С апреля 1940 года Мамедов занимал должность военного комиссара 110-го стрелкового полка 53-й стрелковой дивизии им. Ф.Энгельса, дислоцированной в Саратове.

Великая Отечественная война

1941—1943

На фронтах Великой Отечественной войны с первых дней войны. 29 июня 1941 года 53-я стрелковая дивизия была разгружена на станции Орша и развёрнута в районе Рославля, южнее Смоленска. 110-й стрелковый полк остался в районе Гомеля и затем действовал в июне и июле 1941 года на другом операционном направлении в составе 63-го стрелкового корпуса 21-й армии Западного, позже Центрального фронтов. В тяжелейших боях июля 1941 года на Смоленском направлении Ашраф Мамедов был ранен, получил тяжелую контузию и был направлен в госпиталь. После излечения с госпитале, с сентября 1941 года Ашраф Мамедов был переведен на должность военного комиссара 1150-го стрелкового полка 342-й стрелковой дивизии, сражался на Брянском фронте, участвовал в битве за Москву.

В марте 1942 года Ашраф Мамедов был назначен военным комиссаром 416-й стрелковой дивизии Закавказского фронта, участвовал в боях на Северном Кавказе. С сентября 1942 года по июнь 1943 года Ашраф Мамедов проходил обучение на Высших офицерских курсах «Выстрел» в Солнечногорске. После успешного окончания курсов в июне 1943 года в звании подполковника был назначен командиром 453-го стрелкового полка 78-й стрелковой дивизии, действовавшей на тот момент в составе 3-й гвардейской армии на Юго-Западном фронте. В расположение 453-го стрелкового полка, находящегося в тот момент под Лисичанском Ашраф Мамедов прибыл 3 июня 1943 года. Боевой опыт и полководческий талант Ашрафа Мамедов в полной мере начал раскрываться именно с боев на Северском Донце.

10 — 14 октября 1943 года 78-я стрелковая дивизия в составе 3-й гвардейской армии Юго-Западном фронте участвовала в Запорожской наступательной операции Красной Армии. 453-й стрелковый полк подполковника Ашрафа Мамедова, после ожесточенных боев на укрепленном рубеже немецкой обороны в районе хутора Семеновский в 15 км юго-восточнее города Запорожье, прорвал оборону противника и во взаимодействии с другими частями 78-й стрелковой дивизии, смяв немецкие части пытавшиеся закрепиться на промежуточных рубежах обороны, в 5.00 утра 14 октября 1943 года ворвался на юго-восточную окраину Запорожье. За отличное выполнение поставленных задач в боях за Запорожье 78-й стрелковой дивизии было присвоено почетное наименование «Запорожская». В ходе операции 453-й стрелковый полк уничтожил более 500 солдат и офицеров врага, захватил множество трофеев и пленных. За умелое руководство действиями полка и отличное выполнение поставленных боевых задач, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 марта 1944 года, подполковник Ашраф Мамедов был награждён орденом Богдана Хмельницкого 2-й степени.

1944—1945

6 марта 1944 года части 78-й стрелковой дивизии вышли на Государственную границу СССР по реке Прут. С 5 по 27 марта 1944 года 453-й стрелковый полк прошёл с боями 525 км первым из частей 78-й стрелковой дивизии форсировал на подручных средствах такие крупные водные рубежи как Днестр, Южный Буг и Прут. Бойцы и командиры полка первыми захватили плацдармы на противоположных берегах Южного Буга и Прута, освобождали стратегически важные узлы коммуникаций — город Умань и железнодорожную станцию Вапнярка. На правом берегу реки Прут полк захватил и в тяжелых боях удержал плацдарм шириной 25 и в глубину 10 км, заняв при этом 16 румынских населенных пунктов. В ходе боев было убито 353 немецких и румынских солдат и офицеров, захвачено 144 пленных (два офицера), пять орудий, 13 пулеметов, 202 винтовки, два паровоза, 40 вагонов, два склада с вещевым имуществом и боеприпасами. В боях по расширению этих плацдармов Ашраф Мамедов постоянно находился в передовых подразделениях полка, личным примером и отвагой подавал пример бойцам и командирам, был во второй раз тяжело контужен и направлен в госпиталь. За умелое руководство действиями полка и отличное выполнение поставленных боевых задач, представлением командира 78-й стрелковой дивизии генерал-майора Николая Михайлова от 21 марта 1945 года, подполковник Ашраф Мамедов был представлен к званию Героя Советского Союза с вручением высшей правительственной награды СССР — ордена Ленина и медали «Золотая звезда». Представление было поддержано на уровне командующего корпусом. Однако мнения членов Военного Совета 27-й армии разделились. В итоге, Приказом № 059 по войскам 27-й армии от 22 апреля 1944 года подполковник Ашраф Мамедов был награждён орденом «Красное Знамя».

В августе 1944 года началась Ясско-Кишинёвская операция, в которой 78-я стрелковая дивизия принимала участие в составе 27-й армии. Дивизия успешно штурмовала в отрогах Прикарпатья так называемую «линию Антонеску». Были освобождены города Яссы, Тыргу-Фрумос, Унгены, враг был выбит со склонов хребта Маре. 27 августа 1944 года 453-й стрелковый полк во взаимодействии с другими советскими подразделениями ворвался в румынский город Рымнику-Сэрат. Частям освобождавшим город была объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, а 453-му стрелковому полку присвоено почетное наименование «Рымникский».

3 ноября 1944 года подполковник Ашраф Мамедов Указом Президиума Верховного Совета СССР был вторично награждён орденом орденом «Красное Знамя» (за выслугу лет), о чём имеются в записи в его более поздних наградных листах.

В октябре — ноябре 1944 года в ходе наступления 27-й армии в Венгрии, 453-й стрелковый полк успешно развивал наступление, идя в авангарде 78-й стрелковой дивизии. Освободив от врага населенные пункты Комади, Деречке, Хайдусобосло, Хайдушоват. 20 октября 1944 года фронтальной атакой полка Ашрафа Мамедова первым из советских частей ворвался в Дебрецен. 78-я стрелковая дивизия продолжала наступление и 6 — 7 ноября 1944 года форсировала реку Тиса. 3 декабря 1944 года 453-й стрелковый полк одним из первых врывался в Мишкольц, в дальнейшем участвовал в освобождении городов и сел Чехословакии. Подполковник Ашраф Мамедов лично руководил действиями полка на протяжении всего хода наступления дивизии, снова показал своё тактическое мастерство и личное мужество. За умелое руководство наступательными действиями полка и сохранение в ходе наступления его высокой боеспособности, Приказом № 016/н по войскам 2-го Украинского фронта от 25 января 1945 года, подполковник Ашраф Мамедов был награждён орденом Суворова 3-й степени.

Кроме того, Приказом № 017 по войскам 27-й армии от 2 февраля 1945 года, он был награждён орденом Александра Невского и был повышен в звании до полковника.

В январе 1945 года 78-я стрелковая дивизия была переброшена для ликвидации крупной группировки врага, окруженной в Будапеште. Совершив марш в 150 километров, части дивизии заняли оборону в Пеште — восточной части венгерской столицы. Немецко-венгерская группировка оказывала противодействие, но после упорных боев сложила оружие.

С 6 по 15 марта 1945 года 78-я стрелковая дивизия участвовала в составе 27-й армии в Балатонской оборонительной операции Красной Армии, сдерживая последний натиск Вермахта в войне с СССР. Главный удар немецкие войска нанесли между озёрами Веленце и Балатон. Части 78-й стрелковой дивизии находились во втором эшелоне советской обороны. Против 78-й стрелковой дивизии противник бросил 150 танков, 60 бронетранспортёров и крупные силы пехоты. 453-й стрелковый полк держал оборону северо-западнее населенного пункта Гардонь в районе города Секешфехервар. Немецкое командование применяло массированные танковые атаки. Бои не стихали круглые сутки. В расчёте на низкую эффективность советской артиллерии в тёмное время суток немцы продолжали вести наступательные действия и ночью, используя приборы ночного видения, диковинку для того времени. 11 марта 1945 года на позиции 453-го стрелкового полка обрушились 45 танков и 20 бронетранспортеров. Полк отбил семь немецких атак. Все действия противника в попытке прорвать оборону полка успеха не имели, личный состав полка показал исключительное мужество и стойкость в борьбе с танками. Всего с 9 по 14 марта 1945 года полк уничтожил 20 немецких танков, множество автомашин и более 800 немецких солдат и офицеров. Полковник Мамедов сумел организовать четкой взаимодействие стрелковых подразделений с артиллерией, максимально использовать имеющиеся в распоряжении огневые средства, включая противотанковые ружья, кумулятивные гранаты и бутылки с горючей смесью.

В результате ожесточённых боев, за пять дней наступления немецким войскам удалось прорвать главную и вторую полосы обороны. Однако это не обеспечило им успеха, так как перед ними ещё лежали тыловой армейский и фронтовой рубежи обороны. За десять дней ожесточённых боев атакующим немецким частям удалось продвинуться вперёд на 15 — 30 км. Сражение отличалось высокой интенсивностью и насыщенностью техникой (до 50—60 танков на 1 км фронта), применением тяжёлых танков «Королевский Тигр» и средних танков «Пантера», разных модификаций САУ. Однако упорное сопротивление советских солдат и созданная ими сильная оборона не позволили германским частям прорваться к Дунаю. Немцы не имели необходимых резервов для развития успеха. Понеся большие потери, 15 марта 1945 года немецкие войска прекратили наступление. За умелое руководство действиями полка и отличное выполнение поставленных боевых задач, представлением командира 78-й стрелковой дивизии генерал-майора Николая Михайлова от 21 марта 1945 года, полковник Ашраф Мамедов был повторно представлен к званию Героя Советского Союза с вручением высшей правительственной награды СССР — ордена Ленина и медали «Золотая звезда». Представление было поддержано на уровне командующего корпусом. Однако мнения членов Военного Совета 27-й армии снова разделились. В итоге, Ашраф Мамедов снова не получил звание Героя Советского Союза, и вместо этого Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 апреля 1945 года был награждён лишь орденом Ленина.

После войны

Кроме отмеченных выше наград Ашраф Мамедов награждался также медалями «За победу над Германией», «За взятие Будапешта», другими советскими правительственными наградами. После Победы над Германией до сентября 1945 года занимал должность командира 481-го стрелкового полка 320-й Енакиевской стрелковой дивизии. После демобилизации вернулся в родной Азербайджан, работал директором банно-прачечного комбината в Баку.

См. также

Азербайджан в Великой Отечественной войне

Ссылки

• [yoldash.net/2013/01/24/%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B8%D0%BA-%D1%80%D0%BA%D0%BA%D0%B0-%D0%B0%D1%88%D1%80%D0%B0%D1%84-%D0%B3%D1%8F%D0%BD%D0%B4%D0%B6%D0%B0%D0%BB%D0%B8-%D0%BE%D0%B3%D0%BB%D1%8B-%D0%BC%D0%B0/ Командир 453-го стрелкового полка, полковник РККА Ашраф Гянджали оглы Мамедов]

Отрывок, характеризующий Мамедов, Ашраф Гянджали оглы

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.