Мандельберг, Виктор Евсеевич

Виктор Евсеевич Мандельберг
אביגדור מנדלברג
Вигдор Мандельберг (Тель-Авив, около 1940)
Дата рождения:	1869(1869)
Место рождения:	БердичевКиевская губерния
Дата смерти:	1944(1944)
Место смерти:	Хайфа
Гражданство:	Российская империя Палестина Палестина
Род деятельности:	публицист, революционер

Ви́ктор Евсе́евич Мандельбе́рг (вариант имени и отчества Ви́гдор О́вшиевич, литературные и партийные псевдонимы Бюлов, Посадовский, Панин; 19 декабря 1869, Бердичев — 15 марта 1944, Хайфа) — русский публицист, революционер (меньшевик), врач.

Биография

Виктор Евсеевич Мандельберг родился в Киевской губернии в зажиточной семье купца-еврея. Закончил Киевскую^{[какую?]} мужскую классическую гимназию. Обучался на медицинском факультете Киевского императорского университета Св. Владимира (1887—1893).

С 1893 года, получив диплом врача и право жительства в столице, жил в Петербурге. Работал врачом, с 1894 года также секретарём «Общества помощи в чтении больным и бедным» под председательством П. С. Лесгафта. В 1898 году арестован по обвинению в политической пропаганде среди рабочих Колпинского завода. Просидел 3 года в тюрьме и 26 мая 1899 года был выслан на 4 года под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь (Иркутск). На охоте прострелил себе руку, которую пришлось ампутировать.

Мандельберг один из создателей Иркутского социал-демократического комитета, а затем и «Сибирского социал-демократического союза».

В 1903 году уезжает за Брюссель, затем в Лондон, где принимает участие о II съезде РСДРП, на котором вместе Л. Д. Троцким представлял Сибирский социал-демократический союз.

В 1904 вернулся в Санкт-Петербург и затем возвращается Иркутск, где принимает активное участие в революционных событиях — всеобщей забастовке в октябре 1905 года. В декабре 1905 года выступил одним из создателей газеты «Красноярский рабочий»

В 1907 избирается членом городской думы, а 24 марта того же года — членом II Государственной думы от г. Иркутска. В Думе входил в социал-демократическую фракцию. Участвовал в работе временной думской комиссии об обеспечении нормального отдыха служащих в торговых и ремесленных заведениях, был её секретарём.

После роспуска Государственной думы В. Е. Мандельберг бежал в Финляндию, затем в Италию, где в городе Нерви практиковал как врач.

В 1917 вернулся в Петроград, где возглавил медицинскую службу города. В том же году был избран членом президиума от социал-демократов Всероссийского демократического Совета, стал кандидатом в члены Временного Совета Российской республики, кандидатом в члены ЦК РСДРП(о).

В 1918 принял участие в работе Иркутского губернского съезда рабочих, крестьянских, бурятских, казачьих и красноармейских депутатов от социал-демократической партии. После поражения советской власти летом активно работал в Иркутском комитете социал-демократической партии, поддерживал земское движение.

В период диктатуры А. В. Колчака продолжал заниматься публицистикой. 17 июля 1918 года за публикацию статьи «Долой смертную казнь» в газете «Иркутские дни» был арестован. С 1919 года по 20 февраля 1920 был гласным Иркутской городской думы. Но известно, что уже в 1919 году Мандельберг переехал в Читу.

В августе 1920 года эмигрировал в Палестину, несмотря на то, что он, вероятно, не был сионистом. В Палестине быстро присоединился к компании общественности и экспертов по борьбе с туберкулёзом, стал одним из основателей «Лиги борьбы с туберкулёзом». Председатель этой Ассоциации, открыл её филиалы по всей стране, в том числе в Хайфе создал небольшую больницу для лечения этой болезни во главе с доктором Вольфом. Один из создателей главной больничной кассы Израиля (купат-холим Клалит).

В октябре 1941 был одним из инициаторов создания «Общественного комитета помощи СССР в войне с фашизмом» (позже Отдел V) и член президиума этой организации. С помощью миссии в Тегеране Мандельберг участвовал в организации доставки в СССР медицинского оборудования, в том числе трёх машин скорой помощи, двух дезинфекционных машин и других пожертвований еврейской общины Палестины.

Семья

• Жена — Агния (Ага) Абрамовна Мандельберг (урождённая Новомейская, 25 ноября 1881 — 3 февраля 1938), сестра инженера и общественного деятеля Моисея Абрамовича Новомейского. Трое сыновей: Александр (1906—1995), Михаил (1908—1976), Абрам (1920—2007).
• Его братья Лев и Владимир (оба врачи) были женаты на сёстрах философа Л. И. Шестова — Марии Исааковне Шварцман (1863—1948) и Елизавете Исааковне Мандельберг (1873—1943). Племянница — скульптор Сильвия Львовна Луцкая.

Сочинения

• Тернии без роз, Женева, 1908.
• Из пережитого, Давос, 1910.

Ссылки

• [irkipedia.ru/content/mandelberg_viktor_ovshievich_viktor_evseevich Мандельберг, Виктор Овшиевич (Виктор Евсеевич)]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003732207#page540?page=523 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Второй созыв. М, 1907. С. 481.]

Отрывок, характеризующий Мандельберг, Виктор Евсеевич

– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.