Мантилья

Манти́лья (исп. mantilla, от лат. mantellum — покрывало, покров) — элемент национального испанского женского костюма, длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль, который обычно надевается поверх высокого гребня (пейнеты), вколотого в прическу, и падает на спину и плечи.

Мантилья характерна для народов Пиренейского полуострова и Латинской Америки, особенно была популярна в Андалузии. Период расцвета ношения мантильи — XVII—XIX века. В наши дни надевается современными испанками только по случаю праздников.

История

Точная эволюция мантильи как предмета одежды до конца не прослеживается. Считается, что она ведёт происхождение от головных покрывал и накидок, которые использовались в Испании в качестве предмета верхней одежды в I тыс. н. э.

Корни мантильи, как предполагают, надо искать в культуре иберийских народов, женщины которых использовали вуали и накидки для прикрытия и украшения своих голов. Возможно, она имеет в числе своих предков головные покрывала, которые носили женщины во времена арабского завоевания Испании, то есть является родственником чадры.

Позже, в течение Средних Веков испанские женщины продолжали использовать разнообразные покрывала, некоторые из которых носят отчетливый отпечаток арабского влияния.

Первые примеры использования мантильи отмечаются среди простого народа Испании после окончания Реконкисты. Её не носили дамы из высшего социального класса или аристократки. Мантилью использовали, по большей части, исключительно в качестве покрывала, а не как элемент украшения. Гребень в первые века также не применялся — то есть мантилья просто накидывалась на голову. В течение XVI века использование накидки, называемой тогда mantilla de aletas (крылатая мантилья), становится всеобщим в Испании, добавив ещё один узнаваемый аксессуар в испанский национальный костюм.

Эволюция этого предмета одежды была отмечена влиянием социальных, религиозных, а также климатических факторов. Последние становятся явными при рассмотрении различных типов плетения, использующихся при изготовлении мантильи. Каждый регион придает ей свой специфический облик. Например, в более холодных районах мантилья служила в качестве верхней одежды, и поэтому её изготавливали из шерстяных материй. Некоторые из мантилий украшались бисером, шелком и бархатом. Наоборот, в более тёплых регионах мантильи изготавливались из лёгких и мягких тканей, которые делали этот предмет одежды более роскошным и декоративным.

В северных областях Испании использовалось частое плетение ткани, цель которого очевидна — служить защитой в случае непогоды. В южных областях уже употребляются мантильи с исключительно декоративной целью, поэтому в ход идут такие материалы, как шёлк. В обоих случаях мантильи могут быть тонко орнаментированными — праздничные (las de «fiesta»), которые выставляются напоказ по особенным поводам, или украшенные проще, для повседневного использования (las de «diario»).

XVII—XVIII века

В начале XVII века в женской одежде начинается превращение мантильи в декоративную деталь: полотно постепенно заменяется кружевами. Мало-помалу расширяется употребление этой детали одежды в качестве украшения, хотя придется дождаться начала XVIII века, чтобы увидеть, как мантилью начинают надевать представительницы высших социальных слоев. В XVII веке начали использовать кружевные мантильи-накидки (что мы можем видеть на некоторых портретах кисти Веласкеса), которые становятся важной частью гардероба некоторых элегантных женщин. Тем не менее, придворными дамами и представительницами высших социальных слоев она не использовалась до XVIII века. Это была эпоха, когда кружевные мантильи окончательно вытеснили шелковые и шерстяные.

Можно утверждать, что ношение мантильи в том виде, в котором мы знаем его сейчас, начало складываться в XVII в., обретя устойчивость в течение следующего века, в царствование Карлоса III и Карлоса IV.

Некоторые авторы утверждают, что теми, кто ввел использование мантильи среди мадридцев, распространив его и на другие города, были мадридские модники из низших слоев — махи (см.).

В портретах XVIII века, изображающих женщин всех сословий, мы видим великолепные кружевные мантильи. Огромное количество таких полотен оставил Гойя, так как мода на национальный испанский костюм начала распространяться среди знати, которая в период наполеоновских завоевательных войн не желала одеваться «по-французски».

В XIX веке, когда развитие мантильи привело к тому, что её начали изготавливать целиком из кружева, появилась мантилья белого цвета, по контрасту с традиционно чёрной.

XIX век

Королева Изабелла II (1833—1868), большая любительница сложных головных уборов и диадем, стала популяризировать мантилью. Этот обычай быстро восприняли приближенные к ней женщины.

Придворные дамы и представительницы высших социальных слоев начинают носить этот предмет одежды в различных общественных мероприятиях, что в большой степени способствовало приданию мантилье той элегантности, которая и сохранилась до наших дней. С 1868 году, со свержением Изабеллы, мода на мантилью начала спадать, хотя в Севилье и других андалузских городах она продолжала быть очень популярной. То же случилось и в Мадриде, где ношение мантилий было так сильно укоренено в традицию, что знатные женщины превратили её в символ протеста против короля из новой династии — Амадея I Савойского и его супруги Марии Виттории. Возмущение против них и иностранных обычаев возглавляли женщины, которые демонстрировали свой протест, надевая вместо шляп классическую испанскую мантилью с гребнем. Это историческое событие носит название «La Conspiración de las Mantillas» — Заговор мантилий (спустя три года король, недовольный этим народом, отрекся и вернулся в Италию).

Ограниченное использование мантильи в эпоху, последующую за правлением Изабеллы II, вызвано, среди прочих причин, использованием других стилей в одежде, импонировавших новым монархам, хотя с возвращением на престол потомков Изабеллы испанский стиль становится чуть более популярным.

В конце XIX — начале XX века мантилья прекратила быть предметом ежедневного использования. Начался её упадок. В первой трети ХХ века в повседневном гардеробе сохранилась лишь маленькая мантилья, которую дамы должны надевать в церковь — «токилья» (платок, обычно треугольный, который женщины надевают на голову). Можем отметить, что здесь идет речь о рудиментарной версии мантильи, надеваемой без гребня. Таким путём ношение обычных, длинных, мантилий сократилось лишь до особых поводов — по преимуществу в течение Святой недели (см. ниже).

Современность

Ношение мантильи в Испании сегодня является явным ретроградством, хотя некоторая стойкость этого обычая наблюдается в центре и на юге Пиренейского полуострова. На севере обычай сохранился ещё меньше.

Испанки обычно покрывают голову мантильей в дни национальных и религиозных праздников, когда надевают народные костюмы (это коррида, Святая неделя, свадьбы и т. п.). В настоящий момент сохранилась исключительно декоративная функция мантильи.

Существует традиция, по которой в Святую неделю женщины носят чёрное, надевая самые лучшие свои вещи: голова украшается черепаховым гребнем и чёрной кружевной мантильей. Так одеваются в Святой Четверг и Святую Пятницу для визитов в церковь и сопровождения процессий. Эта традиция сохранялась до середины века и в настоящее время, после окончания правления Франсиско Франко, восстановлена.

Знаменитая Feria de Abril в Севилье ранее также давала возможность надеть мантилью, в этом случае белую. Но тот обычай сохранялся лишь до первой трети XX века. В настоящее время на Феерию никто не отправляется в мантилье, поскольку деликатность кружева обязывает к особенной аккуратности, что мешает танцевать и веселиться.

Бой быков также всегда был поводом надеть белую кружевную мантилью. Сегодня это не так принято, как раньше, но все ещё возможно увидеть направляющиеся на корриду конные экипажи, которые везут женщин в белых мантильях.

В наши дни королева София и её дочери-инфанты иногда надевают мантильи по официальным случаям.

Мантилья как аксессуар дипломатического костюма

Возможно, благодаря популяризаторству мантилий королевой Изабеллой II, стало традицией, чтобы на аудиенцию с Папой Римским женщины надевали именно мантильи (хотя до сер. XIX века и порой позже превалировали другие виды головных уборов). Во 2-й половине ХХ века эти случаи отмечаются редко, хотя целиком из употребления обычай не вышел.

Так, ирландские президенты Мэри Робинсон и Мэри Макэлис, а также Раиса Горбачева и Ангела Меркель отправились на приём к Папе без мантильи. Тем не менее, королева София Испанская и королева Паола Бельгийская на интронизации Папы Бенедикта XVI и поминальной мессе по Иоанну Павлу II носили соответственно белую и черные мантильи (причем королева Испании надела белую согласно privilège du blanc — простым людям в присутствии Папы одеваться в белое нельзя). Во время визита Святого Престола в 2006 году мантилью надела Лаура Буш, ранее — Хиллари Клинтон, Жаклин Кеннеди, Нэнси Рейган, а также Грейс Келли — во время визита в качестве княгини Монако.

Этикет ношения мантильи

Выбор

Как отмечают современные испанские руководства по этикету, в случае торжественного события (свадьба, коррида, проч.) длина мантильи должна рассчитываться согласно персональным размерам своей обладательницы. В передней части она должна быть в длину руки, а в задней части чуть не доходить до конца бедра. Чтобы предотвратить «полёт» мантилий, целесообразно закрепить её к одежде незаметным образом (обыкновенно на плечах).

Хитрость для создания хорошего крепления и достаточной свободы — наклонить голову влево и прикрепить мантилью на правом плече, а потом наоборот (наклонить вправо, закрепляя мантилью на левом плече).

Если свадьба проходит днем, мантилья одевается с коротким платьем. А если свадьба проходит вечером, та же самая мантилья надевается с длинным платьем. Мантилья надевается на религиозный обряд венчания (если свадьба гражданская, лучше будет о мантилье позабыть), а также на свадьбы с расписанным этикетом (когда жених надевает вечерний костюм или фрак).

Цвет

Как предписывает традиция, мантилью белую или цвета слоновой кости носят только незамужние девушки, а чёрная мантилья оставляется замужним дамам (хотя эта традиция, как и многие другие, в наши дни может не приниматься в расчет).

Типы кружева

Среди многочисленных разновидностей кружева — для мантилий использовалось чаще всего bolillo (кружево ручной работы), особенно варианты Блонда и Шантильи.

• Блонда (Blonda) — этот тип шелкового кружева изготавливается из двух сортов шелка (плетеная основа и блестящая вышивка), и характеризуется крупными растительными мотивами, особенно по краю, называемому «puntas de castañuela». Характеризуется использованием крупных мотивов, прежде всего растительных, которые выполняются в шелке, более глянцевитом, чем основная часть мантильи (которую делают матовой для большего контраста с вышивкой). Обладает весьма своеобразными характерными чертами, например — волнистые края, которые некоторыми авторами называются «зубцами кастаньет» («puntas de castañuelas») за своё сходство с ними.
• Шантильи (Chantilly) — при изготовлении используется лёгкий и элегантный материал, происходящий из французского города. Принято, чтобы мантилья была обильно вышита различными узорами — украшается растительными мотивами — цветами, листьями и гирляндами. Это кружево более эфирное и считается более подходящим для черных мантилий.
• Тюль (Tul) — это материал тонкий и прозрачный, из шелка, льна или хлопка. Этот материал — самый и заурядный и проходной для мантилий. Он используется как имитация мантилий из блонды и шантильи.

Техника изготовления

В настоящее время существуют несколько типов техники изготовления мантилий:

• Мантилья машинного изготовления (La mantilla mecánica) — вся изготавливается с помощью машины, и, несмотря на то, что она прекрасно имитирует мантилью блонду, разбирающийся в искусстве кружева человек с легкостью её распознает.
• Техника блонды (La técnica de la blonda) — используются два типа шелка: некрученая нить, для декоративных элементов; и нити тоньше и крученая, из шелка-гранадина, для изготовления основы и украшающих стежков. Это называется плетеным кружевом с помощью коклюшек.
• Техника вышитой блонды или кружево-гранадин (La técnica blonda bordana o encaje granadino) — это кружево вышитое. Оно создается на основе машинного тюля с помощью вышивки поверх него, имитирующей текстуру блонды ручной работы.

Гребень

Гребень (la peineta) — это главное дополнение к мантилье, употребление которого стало привычным в XIX в. Без сомнения, гребень меньших размеров продолжал также использоваться и отдельно, без мантильи, как часть национального женского костюма.

Самых достоверных предков гребня мы находим в головных уборах иберийских женщин, а конкретно — в митрах и тиарах, чьи формы и узоры обычны и для гребня.

Первоначально гребни пейнеты (или peinas, как их называют уменьшительно в Севилье), были из черепахи различного оттенка, начиная от самых светлых и медовых до самых темных. Форма их — закругленная, квадратная или прямоугольная, загнутая более или менее сильно. Некоторые были простыми, а некоторые — украшенными ажурными узорами.

Со временем постепенное исчезновение черепах, обладающих подходящим панцирем, привело к тому, что органический материал стал заменяться синтетическими с целью предотвращения тотального истребления вида. Предпочитается использование таких материалов, к примеру, пластмасса, которые имитируют в совершенстве текстуру настоящей черепахи и позволяют украшать гребень тонкими и изящными узорами.

В настоящее время размер гребня, как и в древности, сильно зависит от личных предпочтений и моды, но самыми распространенными являются прямоугольные гребни с полукруглым завершением и загнутые. Края продолжают быть приподнятыми, но не задираются высоко.

Важным качеством гребня для мантильи является его высота. Если девушка маленького роста, она может его оптически увеличить с помощью высокого гребня, хотя носить подобные гребни тяжело. Если девушка высокая, с удлиненным лицом, ей советуют носить гребень более низкий (и гораздо более удобный в ношении). В любом случае, его надо хорошо укрепить с помощью узла, лент и правильно накинуть на него мантилью.

Глоссарий испанских терминов

• la mantilla — мантилья
• la peineta — гребень
• peina — название гребня в Севилье
• blonda — вид мантильи — шелковое кружево
• chantilly — вид мантильи — «французское» кружево
• tul — вид мантильи — тюль
• la seda — шелк
• el encaje — кружево
• el tocado — женский головной убор; прическа; токадо — набор кружев, лент и проч. для украшения прически; туалет (процедура одевания, причесывания и проч.)
• la toquilla — маленькая мантилья, надеваемая в церковь; лента, газ (на шляпе); головной платок, косынка; шерстяная шаль
• bolillo — кружево ручной работы; коклюшки
• el carey — черепаха
• la granadina — гранадин (ткань)
• el velo — тюлевый (газовый) шарф; газ, вуаль, тюль; вуалетка; монашеское покрывало; подвенечная фата; епитрахиль
• el manto — мантия, накидка; плащ; епанча; покров
• el manto de humo — траурная вуаль
• la prenda — предмет одежды (белья); обувь; залог, заклад
• el abrigo — укрытие, защита; верхняя одежда, пальто
• tejido — тканый; текстура; ткань, материя, материал; плетеное изделие, плетение
• el paño — сукно, ткань, полотнище; ковёр; парус
• el bordado — вышивание; вышивка
• bordar — вышивать
• el borde — край, кромка, рант, кайма
• la punta — (у кружева) зубец, зубчик
• el hilo — нить; пряжа; волокно; льняная ткань
• el moño — пучок, узел (прически); бант
• la hebra — нитка, волокно
• la aguja — игла; спица
• laso — (о пряже) некрученый

См. также

• Фата
• Вуаль
• Шаль

Ссылки

• [www.protocolo.org/gest_web/proto_Seccion.pl?arefid=1812&rfID=205 Vestir la mantilla. Como y cuando utilizarla. Mantilla blanca. Mantilla negra.]
• [www.cervantesvirtual.com/servlet/SirveObras/01350520855571385088680/p0000001.htm El sombrero y la mantilla: moda e ideología en el costumbrismo romántico español]
• [laconspiraciondelasmantillas.blogspot.com/search/label/Mantilla Испаноязычный блог «La conspiracion de las mantillas»: фото королевы Софии и принцесс в мантильях, мантильи в портретах Пикассо, этикет ношения, старинные фотографии ]

Отрывок, характеризующий Мантилья

Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.