Вальс, Мануэль

Мануэль Карлос Вальс Гальфетти Manuel Carlos Valls Galfetti
169-й премьер-министр Франции 21-й премьер-министр Пятой республики
с 31 марта 2014 года
Президент:	Франсуа Олланд
Предшественник:	Жан-Марк Эро
министр внутренних дел Франции 41-й министр внутренних дел Пятой республики
15 мая 2012 года — 31 марта 2014 года
Предшественник:	Клод Ган
Преемник:	Бернар Казнев
Вероисповедание:	католик
Рождение:	13 августа 1962(1962-08-13) (61 год) Барселона, Испания
Отец:	Хавьер Вальс
Мать:	Луизанджела Гальфетти
Супруга:	первый брак: Натали Сули второй брак: Анна Гравон
Дети:	четверо (первый брак)
Партия:	Социалистическая партия
Образование:	Университет Париж 1 Пантеон-Сорбонна
Награды:

Мануэль Карлос Вальс Гальфетти (фр. Manuel Carlos Valls Galfetti; род. 13 августа 1962 года, Барселона, Испания) — французский государственный и политический деятель, член Социалистической партии, министр внутренних дел Франции с 15 мая 2012 года по 31 марта 2014 года, премьер-министр Франции с 31 марта 2014 года.

Биография

Семья и молодые годы

Мануэль Вальс родился 13 августа 1962 года в Барселоне, в Испании. Его дед по отцовской линии был главным редактором католической республиканской газеты в Испании. Во время Гражданской войны он приютил в своём доме священников, которых преследовали троцкисты и анархисты, а после победы Франсиско Франко он был вынужден уйти с работы. Отец Мануэля — каталонский художник Хавьер Вальс (1923—2006), родился в Барселоне. В конце 1940-х он переехал в Париж и встретил свою будущую жену — Луизанджелу Гальфетти, по национальности италоязычную швейцарку из кантона Тичино.

В 17 лет Мануэль Вальс вступил в Социалистическую партию Франции, чтобы поддержать на президентских выборах социалиста Мишеля Рокара. Французское гражданство получил в 1982 году в 20 лет. Окончил факультет истории Парижского Университета.

Политическая карьера

С 1983 по 1986 год являлся парламентским атташе депутата от департамента Ардеш Робера Шапюи (фр. Robert Chapuis). В 1988 году стал Первым Секретарём Социалистической Федерации Франции. С 1986 по 1992 год был региональным советником, с 1998 по 2002 годы — первым вице-президентом региона Иль-де-Франс. С 1988 по 1998 год занимал пост заместителя мэра города Аржантей департамента Валь-д’Уаз. С 1988 по 1991 год являлся специальным советником премьер-министра Франции Мишеля Рокара. В 1989—2005 годах являлся масоном, членом Великого востока Франции. Входил в ложу «Ни бога, ни учителя» В 1995 году занял пост Национального Секретаря Социалистической партии по коммуникациям, а в 1993 году стал членом национального бюро и национального Совета партии. C 1997 по 2001 годы отвечал за внешнеполитические связи и связи с прессой в кабинете премьер-министра Франции Лионеля Жоспена. В 2001 году на выборах кандидата в президенты от Социалистической партии Вальс состязался с Франсуа Олландом и набрал 5,6 % голосов, однако после поражения быстро включился в избирательную кампанию своего недавнего соперника, став одним из её главных организаторов. В 2001 году стал мэром города Эври, департамент Эссон, пригород Парижа, в 2008 году был переизбран на этот пост, набрав около 70 % голосов. В 2002 году был избран в Национальное собрание Франции депутатом от избирательного округа Эссон, переизбирался дважды в 2007 и в июне 2012 года. В июне 2009 года Мануэль Вальс заявил об участии в первичных выборах от Социалистической партии. В 2012 году участвовал в президентских выборах, занял пятое место.

Карьера в правительстве

16 мая 2012 года Мануэль Вальс занял пост министра внутренних дел Франции. На этой должности Вальс придерживался жёсткой линии в отношении нелегальной иммиграции, занял непримиримую позицию в отношении комика Дьедонне Мбала Мбала, распорядившись, чтобы ему было отказано в выступлениях на всей территории Франции, предложил пересмотреть закон, который позволяет иммигрантам привозить во Францию свои семьи, был категорически против принятия Румынии и Болгарии в шенгенскую зону. Вальс выражал сомнение в совместимости ислама и демократии, выступая в Брюсселе на Международной конференции по вопросам экстремизма, он заявил, что надо принимать меры для предотвращения распространения «глобального джихада», отметив, что считает необходимым бороться с мусульманами, причисляющими себя к салафитам:

Они пытаются внедриться в различные организации, школы, сообщества, устраивая промывку мозгов целым семьям. Мы будем высылать всех этих имамов, всех этих иностранных проповедников, которые критикуют наши ценности и ведут пропаганду борьбы против Франции.

В сентябре 2013 года Вальс предложил сносить палаточные лагеря цыган, а их самих «отправить назад за границу». Это заявление подверглось резкой критике со стороны Совета по правам человека ООН, Европейской комиссии и Amnesty International. Примечательным стал также случай высылки из Франции семьи 15-летней девушки в Косово. Также Вальс заявлял, что Франция в одиночку не нападёт на Сирию и для решительных действия необходимо подождать и получить мнение США по вопросу о военном вмешательстве в конфликт. За эти неоднозначные действия его сравнивают с Николя Саркози и называют самым правым из левых.

Пост премьер-министра

31 марта 2014 года президент Франции Франсуа Олланд принял отставку премьер-министра Жан-Марка Эро, и назначил на его место Мануэля Вальса. Это решение было связано с поражением Социалистической партии на муниципальных выборах. В телеобращении, показанном на национальном телевидении, Олланд высказал надежду, что Вальс «сможет повести правительство в бой», сказав, что:

Проголосовав, или воздержавшись от участия в выборах, вы выразили ваше недовольство и разочарование. Я услышал ваше послание. Пришло время начать новый этап. И я доверил Мануэлю Вальсу руководство правительством Франции. Он обладает необходимыми для премьера качествами. На новом посту ему предстоит сформировать сплочённое правительство, которое сможет добиться трёх основных задач: оздоровления экономики, развития производства и социальной справедливости.

Факт отставки правительства и назначение нового премьер-министра прокомментировали видные французские политики. Так, председатель партии Союз за народное движение Жан-Франсуа Копе заявил, что отстранения от должности Эро недостаточно для того, чтобы исправить тяжёлую ситуацию, в которой оказалась страна и, что Олланд должен порвать с социалистической моделью. Председатель Национального фронта Марин Ле Пен заявила, что реорганизация кабинета министров не принесёт результатов, и что Франции необходима радикальная смена политического курса, который сейчас заключается «в навязанном Европой режиме жёсткой экономии». Уже в должности, Вальс принял делегацию от партии «Европа-Экология-Зелёные», включающей главу фракции в Сенате Жан-Венсена Пласе, а также сопредседателей фракции в Национальном собрании Барбару Помпили и Франсуа де Рюги. Ранее от сотрудничества отказались министр по вопросам развития Паскаль Канфен и министр жилищного строительства Сесиль Дюфло, сказав в заявлении, что

Это вопрос не личного отношения, но скорее политической ориентации. Мы со своей стороны считаем, что ключевым элементом в урегулировании гражданского и морального кризиса является согласованность между словами и поступками. Мы считаем, что должен начаться новый политический цикл: создание инновационных решений не может происходить на фоне простой перемены масок при неизменных остальных условиях.

Официальная церемония передачи полномочий состоялась 1 апреля в 15.00 по местному времени (17.00 московского) в Матиньонском Дворце. Эро поблагодарил всех, кто в течение почти двух лет помогал ему в работе, и пожелал Вальсу удачи в его новой должности сказав «господин премьер-министр, дорогой Мануэль. Начинается новый этап. Президент решил назначить вас главой правительства. Это сложная, требовательная, но увлекательная работа». В свою очередь Вальс поблагодарил Эро за совместную работу в его правительстве: «вы, мы с вами оба — социалисты, республиканцы и патриоты. Вы служили стране с этими ценностями и чувством долга. Я был очень горд быть вашим министром внутренних дел. Для меня большая честь быть вашим преемником». Вальс отметил, что на новой должности намерен продолжать работу Эро и делать всё для обеспечения роста экономики и восстановления страны, сказав, что

Президент Республики предложил дорожную карту, чтобы продвигаться дальше в быстром темпе и отвечать на требования граждан нашей страны, касающиеся справедливости и социальной справедливости. Эти требования, как показали последние муниципальные выборы, как никогда актуальны.

1 апреля премьер-министр Франции Жан-Пьер Раффарен сказал, что назначение Мануэля Вальса на пост премьер-министра является, возможно, первым смелым поступком президента Франсуа Олланда: «Может быть, он сделал хороший выбор. Пожалуй, это первый смелый поступок президента Олланда». Рафаррен отметил, что целеустремленность и решительность Вальса помогут ему лучше выстраивать отношения с членами правительства, и что на протяжении двух лет «левые из левых мешали президенту управлять страной и создавали некоторую напряжённость. Глава государства предпочел радикально левым умеренно левого. Представители правых и центристских движений не могут не одобрить такой выбор».

4 апреля премьер-министр Российской Федерации Дмитрий Медведев поздравил Мануэля Вальса с назначением на должность премьер-министра Франции: «В поздравительном послании председатель правительства России выразил надежду на дальнейшее наращивание двустороннего сотрудничества в торгово-экономической, научно-технической, гуманитарной, культурной и других областях».

8 апреля Национальное собрание парламента Франции выразила вотум доверия правительству премьер-министра Мануэля Вальса — 306 «за», 239 «против». Выступая перед парламентом Вальс призвал коллег «смотреть правде в глаза» и плотно взяться за решение проблем, назвав своей главной задачей «восстановление доверия французов» не только к нынешним властям, но и ко всей политической системе в целом:

Слишком много страданий и слишком мало надежд — такова сейчас ситуация во Франции. Я предлагаю сменить темп, чтобы избежать повышения налогов и финансировать восстановление нашей экономики. 50 миллиардов евро необходимо сэкономить за три года, с 2015 по 2017 годы. Эти усилия должны быть общими для всех. И я, с колотящимся сердцем, прошу вас, ради Франции, выразить мне доверие и поддержать французов. Франция — это такая страна, которая всегда смотрит вперёд. И я буду бороться за то, чтобы это продолжалось. Потому что это значит быть французом!

Одновременно он отверг обвинения в адрес Франции в том, что она принимала участие в геноциде в Руанде:

Я не принимаю этих несправедливых, возмутительных обвинений в том, что Франция могла быть замешана в геноциде в Руанде.

Накануне 20-й годовщины геноцида президент Руанды Поль Кагаме заявил о непосредственной роли Франции и Бельгии в политической подготовке геноцида, обвинив французских солдат-миротворцев в том, что они были пособниками преступлений и их исполнителями. Позднее власти Руанды исключили посла Франции Мишеля Флеша из списка участников памятной церемонии, а в ответ Франция вообще отменила своё участие, в частности отказалась от поездки министр юстиции Франции Кристиана Тобира.

25 августа 2014 года Вальс подал президенту Олланду прошение об отставке правительства. Олланд удовлетворил его просьбу, вновь поручив Вальсу сформировать новое правительство, «в соответствии с руководящими принципами, отвечающими его планам для страны», что может произойти 26 августа, и таким образом первое правительство Вальса продержалось 147 дней. По некоторым данным, отставка была связана с тем, что 24 августа на «Празднике розы» в Брессе министр экономики Арно Монтебур раскритиковал политику Европейского Союза, по его мнению контролирующуюся Германией, сказав, что «весь мир нас убеждает, даже умоляет прекратить абсурдную политику экономии, толкающую еврозону к всё большему спаду. Надо иметь мужество и признаться в том, что политика „затягивания поясов“ лишь усугубляет проблему дефицита, которую она должна была бы решить» и настало время сформировать «разумное и сбалансированное противостояние чрезмерной одержимости немецких консерваторов», а ранее в интервью газете «Le Monde» он заявил, что Германия оказалась в тисках политики жёсткой экономии, которая навязана всем европейским странам. Его поддержали министры образования Бенуа Амон, культуры — Аурелия Филипетти, финансов — Мишель Сапин и юстиции — Кристиан Тобира, ставшие первыми кандидатами на вылет из правительства. После этого Вальс отметил, что «Монтебур переступил черту. Министр экономики не может выражать свои мысли в отношении политики государства и в отношении партнёра — Германии — таким образом». Между тем, индекс популярности Олланда у населения Франции упал до 17 %, а Вальса — 36 %, при том что рост ВВП составляет 0 %. Еврокомиссар по энергетике Гюнтер Эттингер охарактеризовал отставку как крайне необходимую: «точно так же, как много лет назад Лафонтен ушел и помог Шредеру, так и Олланд, наконец, располагает теперь министрами, которые поддерживают его курс. После немыслимых высказываний ушедшего в отставку министра экономики этот шаг давно назрел». Оппозиция, в том числе и правая консервативная, назвала кризис правительства параличом социалистов, неспособных справиться с экономикой. Исполняющий обязанности генерального секретаря Союза за народное движение Люк Шатель сказал, что «политический кризис, открывшийся отставкой правительства Манюэля Вальса, серьёзен. Он свидетельствует о параличе правящей партии левых, которые за отсутствием политического большинства, неспособны справиться с чрезвычайной ситуацией в экономике», ответственность за которую несёт «лично Франсуа Олланд. Сегодня у президента республики не осталось выбора: он должен произвести подлинные перемены в политике, чётко заявив о политической линии правительства и, прежде всего, перейти от слов к делу». Лидер Национального фронта Марин Ле Пен отметила, что отставка кабинета Вальса «стала очередным свидетельством раскола в рядах большинства социалистов и неспособности премьер-министра и президента республики получить поддержку в собственном лагере сторонников», и «в сложившихся условиях больше чем когда-либо нужно вернуть слово французам и распустить Национальное собрание. Власть в любом случае будет вынуждена это сделать, потеряв большинство в нижней палате». Не призывая к роспуску парламента, национальный секретарь Коммунистической партии Пьер Лоран, выступил за объединение «всех тех, кто отказывается от суицидальных целей» правительства Олланда. Позже, министр национального образования Бенуа Амон и культуры Орели Филиппетти отказались войти в новое правительство.

26 августа президент Франции Франсуа Олланд по представлению Вальса сформировал четвёртое за два года нахождения у власти правительство, в котором большинство министров-сторонников Олланда сохранили свои посты, а мужчинам и женщинам отведено одинаковое количество постов. Представители «зелёных» участников правящей коалиции в парламенте не вошли в новое правительство, но три члена Радикальной левой партии в нём остались. Через два часа, в прямом эфире телеканала «France 2» Вальс сказал, что «не сомневаюсь, что мне представится возможность проведения процедуры вотума доверия Национального собрания на парламентской сессии в сентябре или октябре. Там будет большинство, просто не может быть иначе. Если большинства не будет, то это будет конец, мы не сможем продолжать дальше нашу работу».

16 сентября в Национальной ассамблее парламента Франции прошло голосование по доверию новому правительству Вальса, на котором ему надо было заручиться поддержкой большинства из 577 депутатов. В выступлении перед депутатами Вальс подтвердил намерения придерживаться плана, позволяющего за три года сократить объём государственных расходов на 50 миллиардов евро, не признав это мерами жёсткой экономии, заявил о налоговых послаблениях и пенсионных бонусах для определённых групп населения, а также покритиковал политику Германии и Евросоюза, и назвал провокационными предложения Объединения французских промышленников и предпринимателей (Medef), выступившего за сокращение числа праздничных дней, отказ от 35-часовой рабочей недели и понижение МРОТ. В итоге, за вотум доверия правительству проголосовало 269 депутатов, против — 244, воздержалось — 53 (31 депутат-социалист из правящего большинства, а также «зелёные»). Этот результат оказался на 37 голосов меньше, чем в прошлый раз, однако Конституция не обязывала Вальса ставить вопрос о доверии правительству, и он сам пошёл на этот символический шаг для укрепления легитимности.

Правительства

Первый состав (2 апреля — 26 августа 2014 года)

В состав правительства Жан-Марка Эро, сформированного после победы Социалистической партии на парламентских выборах 2012 года, помимо него самого входили 37 министров и министров-делегатов. 2 апреля был объявлен новый состав правительства, в котором уже 16 министров, не считая премьер-министра.

Министры

• Сеголен Руаяль — министр экологии, устойчивого развития и энергетики
• Мишель Сапен — министр финансов и государственных счетов
• Жан-Ив Ле Дриан — министр обороны
• Бернар Казнёв — министр внутренних дел
• Лоран Фабиус — министр иностранных дел и международного развития
• Кристиан Тобира — министр юстиции
• Орели Филиппети — министр культуры и коммуникаций
• Арно Монтебур — министр экономики, роста производства и цифровых технологий
• Франсуа Ребсамен — министр труда, занятости и социального диалога
• Наджат Валло-Белкасем — министр по делам женщин, градоустройства, молодёжи и спорта
• Стефан Ле Фоль — министр сельского хозяйства, продовольственной промышленности и леса; официальный представитель правительства
• Бенуа Амон — министр образования и исследований
• Марисоль Турэн — министр социальных дел
• Марилиз Лебраншю — министр по вопросам государственной реформы, децентрализации и госслужбы
• Жорж По-Ланжевен — министр по делам заморских территорий
• Сильвия Пинель — министр жилищной политики и равенства территорий

Второй состав (с 26 августа 2014 года)

Состав второго правительства Вальса был объявлен 26 августа:

Министры

• Сеголен Руаяль — министр экологии, устойчивого развития и энергетики;
• Мишель Сапен — министр финансов и государственных счетов;
• Жан-Ив Ле Дриан — министр обороны;
• Бернар Казнёв — министр внутренних дел;
• Лоран Фабиус (до 11 февраля 2016), Жан-Марк Эро (с 11 февраля 2016) — министр иностранных дел и международного развития;
• Кристиан Тобира — министр юстиции;
• Флёр Пельрен (до 11 февраля 2016), Одри Азулай (с 11 февраля 2016) — министр культуры и коммуникаций;
• Эмманюэль Макрон — министр экономики, промышленности и цифровых технологий; (до 30 августа 2016)
• Франсуа Ребсамен — министр труда, занятости, профессиональной подготовки и социального диалога;
• Патрик Канне — министр по делам градоустройства, молодёжи и спорта;
• Стефан Ле Фоль — министр сельского хозяйства, продовольствия и лесного хозяйства; официальный представитель правительства;
• Наджат Валло-Белкасем — министр национального образования, высшего образования и научных исследований;
• Марисоль Турэн — министр социальных дел, здравоохранения и по делам женщин;
• Марилиз Лебраншю — министр по вопросам децентрализации и госслужбы;
• Жорж По-Ланжевен — министр по делам заморских территорий;
• Сильвия Пинель (до 11 февраля 2016), Эммануэлль Коссе (с 11 февраля 2016) — министр жилищной политики, равенства территорий и сельской политики.

Личная жизнь

В 1987 году Мануэль Вальс женился на Натали Сули. В браке у них родились четверо детей, но всё закончилось разводом. 1 июля 2010 года Вальс взял в жёны скрипачку Анну Гравон.

Мануэль Вальс свободно говорит, помимо французского, на испанском, каталанском и итальянском языках, болеет за футбольный клуб «Барселона» и любит читать произведения Габриэля Гарсиа Маркеса. Вальс является родственником испанского каталонского композитора Мануэля Вальса Горины, который написал официальный гимн футбольного клуба «Барселона».

Награды

• Кавалер Большого креста Национального ордена «За заслуги». Награждён Президентом Республики 22 октября 2014 года, на основании Указа № 74-1119 от 24 декабря 1974 года о внесении изменений в Указ № 63-1196 от 3 декабря 1963 года, устанавливающий, что достоинство кавалера Большого креста по праву принадлежит премьер-министру после шести месяцев службы.
• Кавалер Большого креста ордена Гражданских заслуг (Испания, 2013 год).
• Командор ордена Заслуг Кот-д’Ивуара (2013 год).
• Командор ордена Алауитского трона (Марокко, 2011 год).

Ссылки

• [www.gouvernement.fr/premier-ministre Официальный сайт премьер-министра Франции]
• [www.pe-a.ru/Fr/Fr-ru.php Премьер-министры Франции на Политическом атласе]
• [polit.ru/article/2014/04/02/france/ Мануэль Вальс: социалистический Саркози]
• [www.inopressa.ru/article/01apr2014/lemonde/valls.html Мануэль Вальс, рискованная ставка Франсуа Олланда]

Отрывок, характеризующий Вальс, Мануэль

– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.