Мануэль Гарсия Прието

Мануэль Гарсия Прието исп. Manuel García-Prieto<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель правительства Испании
19 апреля 1917—11 июня 1917
Монарх:	Альфонсо XIII
Предшественник:	Альваро де Фигероа и Торрес
Преемник:	Эдуардо Дато
Председатель правительства Испании
3 ноября 1917—22 марта 1918
Монарх:	Альфонсо XIII
Предшественник:	Эдуардо Дато
Преемник:	Антонио Маура
Председатель правительства Испании
9 ноября 1918—5 декабря 1918
Монарх:	Альфонсо XIII
Предшественник:	Антонио Маура
Преемник:	Альваро де Фигероа и Торрес
Председатель правительства Испании
7 декабря 1922—15 сентября 1923
Монарх:	Альфонсо XIII
Предшественник:	Хосе Санчес Герра
Преемник:	Мигель Примо де Ривера
Рождение:	5 ноября 1859(1859-11-05) Асторга, Испания
Смерть:	8 марта 1938(1938-03-08) (78 лет) Сан-Себастьян, Испания
Партия:	Либеральная партия

Мануэль Гарсия Прието, 1-й маркиз Алусемас (исп. Manuel García-Prieto; 5 ноября 1859, Асторга, провинция Леон — 8 марта 1938, Сан-Себастьян) — политический деятель Испании, юрист. В перид с 1912 по 1923 год четыре раза назначался премьер-министром. В разное время также занимал посты министра внутренных дел, юстиции, иностранних дел и общественных работ, был председателем Сената. Будучи зятем и соратником Эухенио Монтеро Риоса играл важную роль в галисийской и испанской политике первых двух десятилетий XX века.

Член Королевской академии юриспруденции и законодательства (исп. Real Academia de Jurisprudencia y Legislación).

Биография

Родился в Асторге, испанская провинция Леон. Выучившись на юриста у своего тестя Монтеро Риоса, влиятельного испанского юриста и политика, был городским прокурором суда Мадрида и членом военного юридического корпуса (исп. Cuerpo Jurídico Militar). Вскоре занялся политикой, вступив в Либеральную партию, от которой в 1887 году был избран депутатом Конгресса от родной Асторги. В 1893 году стал депутатом от Сантьяго-де-Компостела, который представлял в нижней палате испанского парламента депутатом в течении двадцати лет, пока не стал членом Сената.

В 1897 году Гарсия Прието стал сотрудником министерства иностранных дел, а затем заместителем министра заморских территорий. В 1905 году возглавил министерство внутренних дел в правительстве Монтеро Риоса. В том же году стал министром юстиции в кабинете Сехизмундо Морета, уйдя в отставку из-за несогласия с политикой уступок военным, которую проводил премьер-министр.

В 1906 году Гарсия Прието стал министром общественных работ в правительстве генерала Лопеса Домингеса. В 1910 году назначен министром иностранных дел в кабинете Хосе Каналехаса. В этом качестве добился значительных успехов в международной политике, договорившись о подписании испано-марокканского договор в 1911 году, проведя переговоры с Францией по вопросу протектората над Марокко в 1912 году и добившись для испаноязычных государств Америки представительства в Международном суде в Гааге. За свои усилия по подготовке договора, который позволил Испании установить протекторат над частью Марокко, получил дворянство, титул маркиза Алусемас и звание пожизненного сенатора.

После того как 12 ноября 1912 года был убит премьер-министр Каналехас, Гарсия Прието в течение двух дней председательствовал в Совете министров. Проиграв в борьбе за лидерство в Либеральной партии в 1913 году, он создаёт Либерально-демократическую партию, основой для которой послужила фракция основателя Либеральной партии Сагасты, которая выступала против нового лидера партии и главы правительства Альваро де Фигероа и Торреса, графа Романонес. Первым испытанием новой партии стали выборы 1914 года, на которых либдемы завоевали 38 мест в Конгрессе депутатов, став третьей партией страны после консерваторов Эдуардо Дато (193 мандата) и либералов графа Романонес (84 места).

Перед выборами 1916 года граф Романонес и Гарсия Прието смогли договориться и выставить на выборы единый либеральный список, завоевав 233 мандата (56,97 %). После победы на выборах Гарсия Прието был назначен председателем Сената. 19 апреля 1917 года, после того как граф Романонес был вынужден подать в отставку из-за конфликта с армейским офицерством, требовавщим прекратить злоупотребления и увеличить содержание, Мануэль Гарсия Прието стал новым премьер-министром. Ему не удалось справиться с растущим в стране в целом и в армии в частности недовольством. В результате уже 11 июня правительство возглавил лидер консерваторов Эдуардо Дато, который пригласил в свой в кабинет Гарсию Прието, предложив ему пост министра общественных работ.

В июле 1917 года Мануэль Гарсия Прието выиграл борьбу за руководство воссоединившейся после длительного раскола Либеральной партии. Так как меры принятые премьер-министром Дато не привели к стабилизации положения в Испании, 3 ноября 1917 года король Альфонс XIII поручает Гарсии Прието сформировать так называемое правительство национальной концентрации (англ. Gobierno de Concentración Nacional), в которое вошли либералы, либеральные демократы, консерваторы из фракций Антонио Маура и Хуана де ля Сьервы, а также, впервые в истории, каталонские регионалисты. Правительство проработало до выборов 1918 года.

В феврале 1918 года состоялись выборы, перед которыми либералы вновь раскололись. Либдемы Гарсии Прието смогли завоевать 92 мандата (22,49 %), став второй партией Испании, пропустив вперёд только консерваторов-«датистас». В новом правительстве, которое возглавил один из лидеров консерваторов, Антонио Маура, Гарсия Прието получил портфель министра внутренних дел. 9 ноября король поручил Мануэлю сформировать новый кабинет, в который вошли только представители либерального лагеря (либеральные демократы, либералы и левые либералы). Впрочем, новый кабинет продержался всего лишь 26 дней. Уже 5 декабря 1918 года правительство возглавил граф Романонес.

Выборы 1919 года оказались и для либералов в целом и для либдемов в частности неудачными. Соратники Гарсии Прието смогли получить только 52 мандата (12,71 %), став в итоге третьей партией страны после «датистас» и «мауристас». Результаты выборов 1920 года и вовсе оказались для либералов плачевными. Либерально-демократическая партия, хотя и стала второй по силе парламентской силой страны, смогла завоевать только 45 мандатов (11,0 %).

Работа Конгресса депутатов, избранного в 1920 году, проходила на фоне анархистского террора и начавшейся в 1921 году войны против берберского эмирата Риф, созданного в результате восстания в Северном Марокко. 8 марта 1921 года каталонские анархисты расстреляли в Мадриде премьер-министра Эдуардо Дато. Война в Марокко, где испанской армии противостояли нерегулярные силы рифских племён, умело применявших тактику партизанской войны, шла неудачно. В конце июля — начале августа 1921 года 3 000 рифских повстанцев под командованием Абд аль-Крима в битве при Анвале наголову разбили 23 тысяч испанских военных, из которых погибло около 13 000. Поражение, вошедшее в историю как «Катастрофа при Анвале» не только вызвала падение кабинета консерватора-«сьервистас» Мануэля Альендесаласара, но и положила начало серьёзному политическому кризису.

7 декабря 1922 года Мануэль Гарсия Прието в четвёртый раз возглавил испанское правительство. Перед выборами 1923 года ему удалось сформировать проправительственную коалицию, в которую вошли не только все либеральные группировки (либдемы, «романонистас», левые либералы, «гассетистас», «нисетистас» и независимые либералы), но и реформисты (Реформистская партия Мелькиадеса Альвареса и независимые реформисты). Коалиция выиграла выборы, завоевав 222 места в Конгрессе депутатов из 409 (54,28 %).

Четвёртый кабинет Мануэля Гарсии Прието стал последним избранным правительством конституционной монархии. 15 сентября 1923 года генерал Мигель Примо де Ривера произвёл военный переворот, установив в стране диктатуру. Гарсия Прието пытался остановить переворот, но безуспешно и был вынужден уйти в отставку.

Во время диктатуры Примо де Ривер Гарсия Прието держался в стороне от политики, в то же время симпатизируя оппозиции режиму. После смерти диктатора он согласился присоединиться к последнему монархическому правительству адмирала Хуана Баутисты Аснара-Кабаньяса, в котором занимал место министра юстиции и по делам религий.

Ссылки

• [www.xtec.cat/~jrovira6/bio/garpriet.htm Manuel García Prieto (1859—1938)] (исп.). Enciclopedia de Historia de España,vol IV (Diccionario biográfico). Base documental d'Història Contemporània de Catalunya. Проверено 22 апреля 2016.
• [www.culturagalega.org/especiais/letrasgalegas2006/viaxe_rede.php#cuatro Anatomia dunha rede caciquil] Manuel García Prieto (ирл.). Consello da Cultura Galega (2006). Проверено 22 апреля 2016.

Персоналии   Политика   Испания

Отрывок, характеризующий Мануэль Гарсия Прието

Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.