Маньчжуро-корейская война (1627)
Маньчжуро-корейская война | |||
Дата |
февраль — апрель 1627 | ||
---|---|---|---|
Место | |||
Итог |
Поражение Кореи | ||
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Маньчжуро-корейская война 1627 года — первая попытка маньчжуров подчинить своему влиянию Корею.
Маньчжуро-корейские конфликты
Противостояние Кореи и маньчжуров началось уже на первом этапе внешней экспансии Маньчжурии. В 1619 на помощь минским войскам на Ляодунский полуостров была направлена 13-тыс. армия Кан Хоннипа. В сражениях при Сарху соединенные китайско-монгольско-корейские войска были разгромлены маньчжурами. Корейские части в апреле 1619 сложили оружие и сдались. Маньчжуры как правило обращали пленных в рабство, но на этот раз Нурхаци в качестве жеста доброй воли отпустил корейского военачальника и командиров, а затем отправил послов с предложением отказаться от союза с империей Мин[1].
Корейское правительство отвергло его предложения. Разбитые в Ляодуне китайские войска укрывались на корейской территории. В конце 1621 Нурхаци направил в Корею 5-тыс. отряд с целью уничтожить войска минского полководца Мао Вэньлуна, отступившие из Ляодуна. Нанеся поражение китайцам, маньчжуры покинули Корею[2].
В самой Корее внутриполитическое положение оставалось весьма сложным. Катастрофические последствия Имдинской войны не были преодолены даже через четверть века, и ситуация осложнялась борьбой за власть между чиновными группировками. В 1623 партия «западных» произвела вооруженный переворот и взяла власть, но вскоре в её рядах произошел раскол. Назначенный командовать войсками провинции Пхёнандо военный чиновник Ли Гваль, недовольный распределением должностей, в 1624 поднял мятеж и захватил столицу. Это выступление было подавлено с большим трудом и крайней жестокостью. Сын Ли Гваля и его уцелевшие сторонники в 1625 бежали в Маньчжурию, где были приняты на службу[3][4].
Война
В 1627 хан Абахай предъявил корейскому двору целый список претензий, и 23 февраля отдал приказ о выступлении. Перейдя по льду Амноккан, 30-тыс. маньчжурское войско под командованием двоюродного брата Абахая бэйлэ Амина вторглось в Корею. Проводниками для него служили беглые сторонники Ли Гваля. 1 марта маньчжуры подошли к Ыйчжу. Взяв город, они поголовно перебили гарнизон, а жителей обратили в рабство. Затем был атакован остров Чхольсан, где разгромили войско Мао Вэнь-луна. 2 марта был взят Чжончжу, 5-го войска осадили Хансан и после упорного штурма взяли его. 8 марта пал Анчжу. Половина защитников была перебита, а 10 тыс. солдат взято в плен. Через четыре дня маньчжуры двинулись на Пхеньян, который 13 марта сдался без боя. В тот же день Аминь переправился через реку Тэндоган, и 14-го подошел к Чунхва. 15 марта туда прибыли послы корейского вана Инджо с предложением переговоров[5].
В дальнейшем продвижение маньчжурских войск несколько замедлилось. Корейские войска не могли оказать достойного сопротивления, но стычки с отрядами народного ополчения, а также нехватка фуража и продовольствия (население разбегалось и прятало все припасы) создавали затруднения[4]. 21 марта Амин занял Хванчжу, ван с семьей покинул столицу и укрылся на острове Канхвадо. Большая часть жителей также бежала из города. 22 марта маньчжуры заняли Пхёнсань, на следующий день туда прибыло новое корейское посольство, но Аминь, вопреки протестам военачальников, приказал продолжать наступление на Сеул. Недовольные его решением, бэйлэ Юэто и младший брат Амина бэйлэ Цзиргалан со своими войсками отделились от основной армии и отправились в Пхёнсань дожидаться исхода переговоров. После долгих споров 18 апреля на острове Канхвадо был заключен мирный договор, представлявший собой компромисс. Корея и Маньчжурия заключали союз, корейское правительство обязалось платить дань и отказывалось от антиманьчжурской политики, но не порывало и дружбы с Минами[5][3].
Несмотря на подписание мира, маньчжурские войска не были полностью выведены с корейской территории. На севере страны оставались тысяча маньчжуров и 2 тысячи монголов, под предлогом борьбы с Мао Вэнь-луном. На обратном пути Амин разрешил своим людям грабить территории, по которым они проходили, несмотря на протесты Юэто и других военачальников, заявивших, что это нарушает условия мира. Пхеньян был отдан войскам на трехдневное разграбление. Лишь после нескольких обращений корейского двора в октябре 1627 последние маньчжурские части были выведены из Кореи[6].
См. также
Напишите отзыв о статье "Маньчжуро-корейская война (1627)"
Примечания
Литература
- Ванин Ю. В. Корейское государство Чосон в XVI—XVII вв. // История Востока. Т. 3. Восток на рубеже средневековья и Нового времени. — М.: Восточная литература, 2000 — ISBN 5-02-017913-2
- Дацышен В. Г., Модоров Н. С. Расширение маньчжурского государства в первой трети XVII века. Маньчжуро-корейская война 1636—1637 гг. // Мир Евразии. № 2 (21) 2013.
- Тихонов В. М., Кан Мангиль. История Кореи: В 2 т. Т. 1: С древнейших времен до 1904 г. (Orientalia et Classica: Труды Института восточных культур и античности: вып. 41.) — М.: Наталис, 2011. 533 с. — ISBN 978-5-8062-0343-5
Отрывок, характеризующий Маньчжуро-корейская война (1627)
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.