Маори

Маори

Самоназвание	Māori
Численность и ареал
Всего: ~750 000 Новая Зеландия Новая Зеландия:   598 605 (2013) Австралия Австралия:    155 000 (оценка 2011) Великобритания Великобритания:   ~8,000 (до 2000-го) США США   ~3,500 (2000) Канада Канада:    1,305 (2001) Другие страны   ~8,000 (до 2000-го)
Язык	маори, английский
Религия	религия маори, христианство
Родственные народы	другие полинезийцы, австронезийцы

Ма́ори — коренной народ, основное население Новой Зеландии до прибытия европейцев. Число маори в Новой Зеландии по переписи 2013 около 600 тысяч человек, что составляет приблизительно 15 % населения страны. Значительное число (около 155 тыс.) маори живут в Австралии и около 3,5 тыс. в США. Около 13 тысяч маори живут на островах Кука (государство в «свободной ассоциации» с Новой Зеландией), где они также являются коренным народом и составляют большую часть населения (87,7 %).

Самоназвание

На языке маори слово māori обозначает «нормальные», «естественные» или «обычные». В легендах, устных преданиях слово маори отличало людей от божества и духа.

Ранее европейские переселенцы островов Новой Зеландии упоминали аборигенов как «индийцы», «аборигены», «местные» или «новозеландцы». Маори оставался самоназванием маори для самоидентификации. В 1947 году правительство Новой Зеландии переименовало Министерство по делам аборигенов в Министерство по делам маори.

История

Люди заселили Новую Зеландию после заселения почти всех пригодных для проживания мест на планете. Археологические и лингвистические исследования предполагают, что в Новую Зеландию между 800 и 1300 годом нашей эры прибыли несколько волн переселенцев из Восточной Полинезии. Последние исследования позволили уточнить время поселения полинезийцев на новой родине. Сопоставление родословных, радиоуглеродный анализ, свидетельства обезлесения и вариабельность митохондриальной ДНК у маори позволяют сделать вывод о том, что первые восточные полинезийцы поселились здесь в 1250—1300 годах

У маори существует легенда о том, как они прибыли в Новую Зеландию на 7 каноэ со своей прародины Гаваики. Это общая прародина всех полинезийцев (по более современной версии, первоначально, Ява), но на пути своего следования мореплаватели могли давать это имя также и другим островам, например, Гавайи, Савайи, Хива. По названиям каноэ получили свои названия и племена: Арава, Аотева, Мататуа, Таинуио, Курахаупо, Токомару, Такитуму. Каждое из племен селилось со своим вождём на строго определённой территории. Предания сохранили не только названия лодок, но и имена вождей и рулевых.

Часть маори мигрировала на архипелаг Чатем (названный ими Rekohu — Затуманенное Солнце), где превратились в народ мориори с отдельной культурой, отличавшейся от воинственных маори пацифизмом.

Маршрут, по которому маори прибыли в Новую Зеландию, точно не установлен.

Первоначальное название, данное стране маори до появления здесь первых европейцев, не сохранилось. Однако известно, что остров Северный маори именовали Те Ика-а-Мауи (маори Te Ika-a-Māui), что может быть переведено как «рыба Мауи». Мауи — полубог в легендах маори, поймавший в океане огромную рыбу, которая превратилась после этого в остров. Остров Южный имел два распространённых названия: Те Ваи Поунаму (маори Te Wai Pounamu) и Те Вака-а-Мауи (маори Te Waka a Māui) . Первое название может быть переведено как «нефритовая вода», а второе как «лодка, принадлежащая Мауи», уже упомянутому выше полубогу легенд маори. До начала XX века остров Северный часто именовался коренными жителями Аотеароа (Aotearoa ), что может быть переведено как «страна длинного белого облака» (ao = облако, tea = белый, roa = длинный). Позднее именно это название стало общепринятым названием в языке маори для всей страны

На основе преданий маори, археологических раскопок и других сведений история маори в Новой Зеландии разбивается на следующие периоды: архаический (1280—1500), классический (1500—1642) и период ранних контактов с европейцами (1642—1840).

Маори были воинственны и независимы. Несколько страниц из истории показывают их характер. Для европейцев Новую Зеландию в 1642 году открыл Абель Тасман, голландец, назвавший эту страну в честь одной из провинций Нидерландов. Спустя более века её заново открыл Джеймс Кук. Оба спровоцировали кровавые стычки. В 1762 году французский капитан Сюрвиль, остановившийся у берегов Новой Зеландии, за украденный ялик сжёг целую деревню маори. Через три года здесь побывал капитан Дюфрен. Он и 26 его матросов были убиты в отместку за деяние Сюрвиля. Преемник Дюфрена сжёг три деревни маори и убил более ста мирных жителей. Эти события навсегда настроили маори против пришельцев из-за океана.

Вслед за Куком, который нанес на карту всю береговую линию Новой Зеландии, новооткрытую страну посетило множество европейских и североамериканских китобоев и охотников на тюленей, а также торговых кораблей, менявших пищу, металлические инструменты, оружие и другие товары на лес, продукты питания, артефакты и воду. Эти торговцы принесли маори ряд новых сельскохозяйственных культур и ружья, что коренным образом изменило сельскохозяйственный и военный уклад этого народа. Картофель, который в условиях Новой Зеландии легко выращивался и давал большие урожаи, стал надёжным источником высококалорийной пищи и позволил воинам маори проводить более долгие военные кампании. Но особое значение имело огнестрельное оружие, которое маори получили в начале XIX века и начали применять его в межплеменных сражениях во все возрастающих масштабах.

На десятки лет Новая Зеландия погрузилась в пучину междоусобных «Мушкетных войн» (1807—1845). В ходе межплеменных войн, охвативших практически всю Новую Зеландию, было убито около 20 тысяч маори и еще десятки тысяч из потерпевших поражение племён были порабощены, ряд племен понесли потери, сильно сократившие их численность, а некоторые племена маори на Новой Зеландии и мирный народ мориори на архипелаге Чатем были почти полностью истреблены. Выжили только те племена маори, которые смогли обзавестись огнестрельным оружием в достаточном количестве. После подписания «договора Вайтанги» в 1840 году «мушкетные войны» постепенно закончились и Новая Зеландия стала владением британской короны. При этом маори потеряли независимость, но добились формального юридического равноправия с британскими гражданами.

С увеличением количества европейских мигрантов вспыхнули конфликты за землю. В конце концов, для «наведения порядка» туда прибыли английские войска, и «мушкетные» войны сменили т. н. «Новозеландские земельные войны» (наиболее известна Война за флагшток 1845—1846 гг.), продолжавшиеся вплоть до 1870-х годов. В итоге англичане, одержав верх, захватили Новую Зеландию полностью, а у маори было конфискована большая часть земель. К 1891 во владении у маори осталось только 17 % земель, причем это были самые худшие земли.

Упадок и возрождение

В начале XIX веке общая численность маори составляла, предположительно, около 100 тысяч человек. В течение XIX века численность автохтонного населения в Новой Зеландии сократилась до 40 % доконтактного уровня, основным фактором этого были завезённые болезни, к которым у маори не было иммунитета.

Одновременно со снижением численности маори шел другой процесс: после подписания «договора Вайтанги» при поддержке колониальных властей в Новую Зеландию хлынул огромный поток европейских переселенцев. Их количество возросло с менее чем тысячи в 1831 году до 500 тысяч к 1881, при этом приезд 120 тысяч из них был оплачен британским правительством. В большинстве своем они были молоды, в результате чего в Новой Зеландии за этот период у них родилось ещё 250 тысяч детей. Численность же маори по переписи 1856—1857 составила 56049 человек. Таким образом, маори впервые оказались меньшинством в собственной стране, составив менее 10 % населения. По переписи 1871 года численность маори упала до 37,520 человек, хотя Те Ранги Хироа (сэр Питер Бак) считал, что это слишком заниженная цифра. В 1896 году численность маори достигла значения чуть более 42 тысяч человек, тогда как европейского населения в Новой Зеландии насчитывалось около 700 тысяч.

Политические движения маори

В 1850-х годах по инициативе известного маорийского проповедника и просветителя Вирему Тамихана была учреждена символическая должность короля маори. Не имея реальной власти, король (или королева) играет активную роль в общественной деятельности и отстаивании прав коренного народа как политический лидер, представляющий его интересы. Должность «короля маори» не установлена как наследственная, тем не менее до настоящего времени все короли маори были прямыми потомками Потатау Те Фероферо, первого «короля маори».

В 1892 году маорийское движение Те Котахитанга создало для защиты прав своего народа Парламент маори, однако новозеландскому правительству удалось урегулировать споры с маори мирным путём, и в 1902 году данный парламент прекратил деятельность, а маори стали активно участвовать в новозеландской политике. Среди маорийских политиков важную роль играло семейство Мангакахиа (например, Мери Те Таи Мангакахиа была активной поборницей предоставления женщинам избирательных прав в начале XX века).

В XX веке видную роль в новозеландской политике сыграли маорийские деятели Джеймс Кэрролл и Апирана Нгата.

Известной представительницей народа маори является современная оперная певица Кири Те Канава.

В 1951 году в Веллингтоне была основана Лига «Благосостояние женщин-маори». Условия для создания лиги возникли в результате массового переселения маори из сёл в города Новой Зеландии. Президентом организации была выбрана Уина Купер. Через несколько лет отделения лиги открылись по всей Новой Зеландии. Лига занималась в основном обеспечением крова, здравоохранением и образованием женщин маори, оказавшихся в непривычной и трудной ситуации в результате переселения в города. К 1956 году лига насчитывала около 300 отделений, 88 окружных советов, и более 4000 членов.

В 1980-е годы благодаря давлению Лиги «Благосостояние женщин маори» и других организаций язык маори был признан одним из официальных языков страны, что было установлено Актом о маорийском языке от 1987 года.

7 июля 2004 года была основана партия маори (маори Tōrangapū Māori) — политическая партия Новой Зеландии. Партия провозгласила 8 уставных «маори kaupapa» — партийных целей и выступает, в частности, за отстаивание ценностей коренных народов и обязательное изучение культурного наследия коренного народа в новозеландских школах.

Язык

Язык относится к полинезийской группе австронезийской семьи. Внутри Полинезии относится к восточнополинезийским языкам, которые в свою очередь входят в подгруппу ядернополинезийских языков. Распространен не только в Новой Зеландии, но и на островах Кука (государство в «свободной ассоциации» с Новой Зеландией). Там он делится на диалекты: аитутаки, аиту, куки аирани, мауке, митиаро, раротонганский. Различаются также диалекты языка маори Новой Зеландии, особенно сильны различия групп диалектов Южного и Северного островов. Тем не менее все диалекты языка маори взаимопонимаемы.

Хотя язык маори не относится к исчезающим, сейчас он подвергается сильнейшему вытесняющему давлению английского языка. По данным опроса 2001 года, число свободно владеющих родным языком маори составляет лишь 9% или около 30 тысяч человек. Перепись 2006 года выявила, что лишь 4% населения Новой Зеландии или 23,7% маори может более или менее сносно разговаривать на своем родном языке.

Традиционное хозяйство, быт и обычаи

Традиционное занятие — подсечно-огневое земледелие. Основа кухни — таро, папоротники, ямс, батат. Собака была единственным домашним животным. Двух других домашних животных, свиней и кур, широко распространенных в большей части Полинезии, до контактов с европейцами маори не знали, что указывает на раннее обособление маори от других полинезийских народов после заселения ими Новой Зеландии. Охотились маори на гигантских птиц моа, которые были истреблены в XVII—XVIII веках. Большая часть современных маори занята в сельском и лесном хозяйстве.

Искусства — ткачество, плетение, строительство лодок, развитая резьба по дереву. Основной элемент орнамента — спираль, который имел массу вариантов. Анимистических мотивов не было, главные фигуры в сюжетах — человекоподобные. Это легендарные предки или божество «тики». Резьбой были украшены дома, в первую очередь общинные, нос и корма лодок, амбары, оружие, саркофаги и почти все предметы быта. Кроме этого, маори вырезали статуи предков. Обычно такая статуя стояла в каждой деревне.

Лодки маори имели, как правило, один корпус без аутригера, широко распространенного в остальной Полинезии. Упоминания о двухкорпусных лодках единичны и, вероятно, вызваны ошибочной идентификацией с катамараном из-за практики маорийских рыбаков временно сцеплять два каноэ во время рыбной ловли большими сетями.

Традиционное поселение (па) было укреплено деревянной оградой и рвом. Дома (фаре) строили из брёвен и досок, в отличие от остальных полинезийцев. Фасад всегда смотрел на восток или на север. Крыша соломенная. Использовались также толстые пласты соломы для стен. Пол опускался ниже уровня земли, это необходимо было для утепления, поскольку климат Новой Зеландии намного холоднее, чем на Гавайях или Таити.

По этой же причине отличалась от общеполинезийской одежда маори. Они делали плащи и накидки, женщины носили длинные, до колен, юбки. Материал изготовляли из новозеландского льна, в ткань вплетали собачьи шкурки и птичьи перья. Маорийское искусство плетения одежды «танико» обеспечивало не только практичность, но и высокие эстетические качества одежды. Перьевой плащ или «kahu huruhuru» отражал высокий социальный статус его обладателя, а так же использовался в различных церемониях. Наиболее высоко ценились плащи из перьев птиц гуйя и киви (особенно из редких особей-альбиносов). Для менее ценных, но более разнообразных по цветовому исполнению перьевых плащей использовались перья лесных голубей, (белые с грудки и черные со спины), темно-синие перья местных попугаев какапо.

Кроме жилых домов в поселениях были общинные дома (фаре-рунанга), дома развлечений (фаре-тапере), а также школы — дома знаний (фаре-кура), в которых опытные мастера, жрецы, художники обучали молодежь.

Воины маори использовали различные виды холодного оружия — (таиаха), представляющее собой шест, нечто среднее между копьем и палицей, копье (кокири), дротик (хуата). Использовалась также короткая боевая палица мере (изготавливалась обычно из камня или китовой кости). В охоте использовали силки. Использования металлов маори до контактов с европейцами не знали. Главным орудием в сельском хозяйстве была палка-копалка. Инструментом для резьбы по дереву и для других работ, а также и для нанесения татуировки, был резец из нефрита или жадеита. Из нефрита также делали навершия кистеней мере и наконечники боевых копий-дубинок «таиаха». Кроме того, некоторые виды оружия изготавливались из китовой кости или твёрдых пород дерева.

Прежде для маори был характерен ритуальный каннибализм: съедали обычно военнопленных или убитых врагов, веря, что сила съеденного врага переходит к тому, кто его съедает.

Другой значительной традицией маори является татуировка, которой покрывали лица и тела вождей и выдающихся воинов. Татуировщики (как мужчины, так и женщины) высоко почитались в обществе маори, они много зарабатывали и считались неприкосновенными. Основное отличие маорийской татуировки та-моко от обычной заключается в том, что моко наносится на кожу с помощью специального зубила «ухи» (маори uhi), создающего на коже небольшие рубцы, а не посредством игл. В результате кожа теряет свою гладкость, и на ней появляются углубления.

Татуировка показывала высокий общественный ранг вождя и воина, поскольку на татуировку было нужно много времени и средств для оплаты услуг мастера-татуировщика. В то же время это была инициация — проверка на выносливость, так как процедура нанесения татуировки весьма болезненная. Абсолютно все высокопоставленные вожди были татуированы, а все маори без татуировки рассматривались как лица с низким общественным рангом.

Фотографии представителей народа маори

• Homme Maori 1998-23060-173.jpg
• Chef Maori au taiaha 1998-23059-173.jpg
• Chef Maori1998-3157-173.jpg
• Chef Maori Tomiti-te-mutu 1998-3162-173.jpg
• Hinepare.jpg
• WearingHuiafeathers.jpg
• TukukinoLindauer.jpg
• Man, woman and baby in front of ornamented Maori house LCCN2004707450.jpg

Социальные отношения

Общество маори являлось стратифицированным и было устроено примерно так же, как и в остальной Полинезии. Здесь выделялись те же классы: знать (рангатира), рядовые общинники (тутуа), рабы-пленные (таурекарека). Среди знати особо выделялись вожди (арики). Почетом пользовались жрецы (тохунга). Словом «тохунга» обозначали также и художников (резчиков). Община (хапу) состояла из одной деревни и делилась на группы (ванау), то есть 1—2 дома.

Духовная культура

См. также: Мифология маори

В целом культура маори значительно отличается от культуры других полинезийцев, причина чему — другие природные условия. В области духовной культуры они сохранили много полинезийского, но создали и своё, самобытное наследие.

Популярны мифологические, этногенетические, генеалогические легенды, предания о переселении племен. Маори почитают общеполинезийских богов, Тангароа, Тане, Ту, Ронго. У них существовал тайный культ Ио, высшего единого бога, Творца всей вселенной. Неизвестно, существовал ли этот культ ранее или же он был создан после контактов с европейцами, в противовес проникшему сюда христианству. Кроме богов пантеон маори включал много второстепенных персонажей, духов, демонов, чудовищ, и т. д. Почитаются также предки (тупуна). В настоящее время существует синкретическая секта — паи-марира.

Основные понятия: атуа — бог или дух вообще, мана — магическая сила, понатури — демон, дух, обитающий в океане, кехуа — призрак, копуваи — чудовище с человеческим телом и головой собаки, и др. Тики — «полинезийский Адам», Хина — «полинезийская Ева». Мауи — культурный герой.

Распространены песни и танцы, существовали примитивные музыкальные инструменты. Известность получили два местных танца — хака и пои.

Генетическая генеалогия маори

Учёные из новозеландского Университета Отаго провели секвенирование митохондриальных геномов останков первых полинезийцев, поселившихся в Новой Зеландии. В 2012 году они полностью расшифровали митохондриальные геномы четырёх человек, считающихся у местного населения предками, захороненных в большой деревне у переката на реке Вайрау более 700 лет назад.

Результаты анализа оказались неожиданными для ученых: расшифровка обнаружила большое генетическое разнообразие предков маори, в то время как у современных маори наблюдается значительная однородность генетического материала. Ранее этот факт было принято объяснять генетической однородностью первопоселенцев Новой Зеландии. Выдвинута версия, что важным фактором в обеднении генофонда маори является сильное сокращение численности аборигенного населения Новой Зеландии в XIX веке из-за множества инфекционных заболеваний, занесенных в результате контактов с европейцами..

Литература

• Бахта В. М. Аотеароа. — М.: Мысль, 1965. — 144 с.: ил.
• Кики Альберт. Маори. Десять тысяч лет в одну жизнь / Пер. с англ. Л. И. Володарской. Под ред. И. М. Меликсетова. — М.: Наука, 1981. — 160 с.
• Кук Джеймс. Плавание на «Индеворе» в 1768—1771 гг. Первое кругосветное плавание капитана Джемса Кука. — М.: Географгиз, 1960.
• Кук Джеймс. Второе кругосветное плавание капитана Джеймса Кука. Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772—1775 гг. — М.: Мысль, 1964. — 624 с.
• Кук Джеймс. Третье плавание капитана Джеймса Кука. Плавание в Тихом Океане в 1776—1780 гг. — М.: Мысль, 1971. — 638 с.
• Малаховский К. В. Британия южных морей. — М.: Наука, 1973. — 168 с.: ил. — «Научно-популярная серия».
• Малаховский К. В. История Новой Зеландии / Под ред. П. И. Пучкова. — М.: Наука, 1981. — 240 с.
• Народы и религии мира. Энциклопедия / Под ред. В. А. Тишкова. — М.: Большая Российская Энциклопедия, 1998. — 928 с.
• Рид А. В. Мифы и легенды страны маори / Пер. с англ. С. Серпинского. — М.: Изд-во иностранной лит-ры, 1960. — 104 с.
• Сказки и легенды Маори. Из собрания А. Рида / Пер. с англ. Ю. С. Родман. Под ред. А. М. Кондратова. — М.: Наука, 1981. — 224 с.
• Те Ранги Хироа (Питер Бак). Мореплаватели солнечного восхода / Пер. с англ. М. В. Витова, Л. М. Паншечниковой. — М.: Географгиз, 1959. — 254 с.
• Форстер Г. Путешествие вокруг света/Пер. с нем. М. С. Харитонова, послесл. и коммент. Д. Д. Тумаркина. — М.: Наука, Гл. ред. восточной лит-ры, 1986. — 568 с.
• A.W. Reed. Myths and legends of Maoriland. Wellington, 1961.
• A.W. Reed. Maori legends. Wellington, 1972.

Ссылки

• [www.culture.co.nz/ culture.co.nz] (англ.) — важные сайты, посвящённые Маори.
• [www.themaori.com/ Maori Culture and Traditions] (англ.) — сайт о Маори.

Отрывок, характеризующий Маори

Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.