Мараведи

Мараведи (исп. maravedi, порт. maravedi) — португальская и испанская монета, первоначально — золотая, затем — биллонная и медная.

История

См. также: Добла

Образцом для мараведи послужил арабский золотой динар, чеканившийся с 1087 года Альморавидами, владевшими территориями южной Испании и Португалии. Эти монеты назывались «маработино» или «альморабитино» (исп. marabotino, almorabitino).

Афонсу I, граф (1128—1139), а затем король Португалии (1139—1185), выпустил золотые мараведи 931-й пробы весом 3,9 г с изображением короля на коне, герба Португалии и надписью Moneta domini Alfonsi regis Portugalensium (монета господина Альфонса короля португальцев). Монеты этого типа продолжали чеканить короли Саншу I (1185—1212) и Афонсу II (1212—1223).

Король Кастилии Альфонсо VIII (1158—1214) чеканил золотые «маработино альфонсино», содержавшие 3,46 г золота при общем весе 3,866 г. На одной стороне монеты изображался крест и имя короля, на другой — куфическая надпись.

Король Кастилии и Леона Альфонсо X (1252—1284) начал чеканить биллонные мараведи (maravedises blancos или maravedises novenes), золотой мараведи был равен 60 «белым мараведи». В XIV—XV веках золотой мараведи превратился в счётно-денежную единицу, чеканились только биллонные мараведи. С 1474 года биллонный испанский реал был равен 34 биллонным мараведи. Медные испанские монеты в мараведи чеканились с XVI века до 1858 года.

Литература

• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата. Описание монет]. — 2006—10., включающий статьи из следующих источников:

• Нумизматический словарь. / Зварич В. В. — 4-е изд. — Львов, 1980.
• Словарь нумизмата: Пер. с нем. / Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Радио и связь, 1993.

Отрывок, характеризующий Мараведи

– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.