Мараэ
Мараэ (marae: в языках маори, маори островов Кука и таитянском), малаэ (malaʻe: в тонганском языке; malae: в самоанском и гавайском языках) — священное место в дохристианских полинезийских обществах, использовавшееся как в религиозных, так и в общественных целях. В переводе со всех полинезийских языков означает «очищенное, свободное от сорняков, деревьев место». Как правило, мараэ состоит из очищенной площадки прямоугольной формы, ограждённой камнями или деревянными стойками (в таитянском языке и маори островов Кука они называются «ау»), иногда с террасами (паэпаэ), которые в прошлом использовались в церемониальных целях. В центре располагается камень аху (ahu) или ау (a’u).
В некоторых полинезийских обществах, прежде всего в среде новозеландских маори, мараэ до сих пор играют важную роль в повседневной жизни. Тем не менее на тропических островах Полинезии большинство мараэ было разрушено или оставлено без присмотра после появления в XIX веке христианских миссионеров. В настоящее время большинство из них представляют собой объекты изучения со стороны археологов, а также являются туристическими достопримечательностями. В то же время на многих островах мараэ до сих пор считаются священным местом, поэтому любое строительство на их месте запрещено.
Новая Зеландия
В маорийском обществе мараэ до сих пор играет важную роль в жизни островитян[1]. Мараэ считается вахи-тапу (маори wāhi tapu), то есть священным местом. На его территории, как правило, могут проводиться различные торжественные мероприятия (хуи), непосредственно связанные с культурным наследием маори (например, приветственные церемонии, дни рождения, сходы общин)[2].
В Новой Зеландии мараэ представляют собой замкнутое пространство перед фаренуи (маори wharenui), или общинным домом. Однако зачастую обозначение «мараэ» распространяется на целый комплекс, включающий в себя здания и открытое пространство. Точное название места перед общинным домом — мараэ-атеа (маори marae ātea). Оно используется под так называемые пофири (маори pōwhiri), или приветственные церемонии, представляющие собой форму ораторского искусства. На территории некоторых мараэ женщинам запрещено произносить речи. Общинный дом перед открытым пространством используется для проведения важных общинных сходов, ночлега или ремесленных работ. Фарекаи (маори wharekai), или обеденный зал, используется прежде всего для крупных общинных трапез, хотя в нём могут проводиться и другие мероприятия.
Согласно соответствующему новозеландскому закону 1993 года, мараэ имеют охранаяемый статус. У каждого мараэ имеется опекунский совет, который несёт ответственность за его использование и поддержание его в порядке[3].
Французская Полинезия
Мараэ играли важную роль в жизни древних жителей острова Таити. Оно представляло собой священную площадку прямоугольной формы, в одном из углов которой на приподнятой прямоугольной платформе под названием аху находилась статуя божества. Эта статуя, как правило, делалась из древесины железного дерева, которая затем обёртывалась в материю под названием тапа[4]. Местоположение статуи, как и ключевых идолопоклонников, помечалось прямостоящей каменной плитой[5]. Подобный тип мараэ в прошлом был распространён на многих островах Восточной Полинезии, в том числе на островах Туамоту и некоторых Гавайских островах. Кроме больших мараэ, на острове Таити были распространены и малые мараэ: они не всегда были огорожены каменной кладкой, мог отсутствовать аху[6]. На Наветренной группе островов Общества (прежде всего Таити и Муреа) аху, как правило, имел ступенчатую форму (общее количество ступеней не превышала пяти; исключение — мараэ Махаиатеа, построенное на острове Таити в 1769 году и имевшее десять ступеней) и облицовывался отёсанным камнем, как и окружающие стены. Мараэ же Подветренных островов, как правило, не были огорожены отёсанными камнями, а аху представлял собой простую платформу, обложенную обычными известняковыми булыжниками[6].
Один из важнейших и самых священных мараэ на островах Общества — Тапутапуатеа на острове Раиатеа, посвящённый богу Оро. В прошлом это место считалось священным не только местными островитянами, но и жителями других полинезийских архипелагов[4].
Напишите отзыв о статье "Мараэ"
Примечания
- ↑ Hirini Moko Mead, Sidney M. Mead. Tikanga Māori: living by Māori values. — Huia Publishers, 2003. — С. 96. — 398 с. — ISBN 1877283886.
- ↑ Hirini Moko Mead, Sidney M. Mead. Tikanga Māori: living by Māori values. — Huia Publishers, 2003. — С. 109. — 398 с. — ISBN 1877283886.
- ↑ Hirini Moko Mead, Sidney M. Mead. Tikanga Māori: living by Māori values. — Huia Publishers, 2003. — С. 105. — 398 с. — ISBN 1877283886.
- ↑ 1 2 Robert D. Craig. Dictionary of Polynesian mythology. — Greenwood Publishing Group, 1989. — С. 157. — 409 с. — ISBN 0313258902.
- ↑ Nancy J. Pollock, R. G. Crocombe. French Polynesia: a book of selected readings. — University of South Pacific, 1988. — С. 52. — 305 с. — ISBN 9820200326.
- ↑ 1 2 Nancy J. Pollock, R. G. Crocombe. French Polynesia: a book of selected readings. — University of South Pacific, 1988. — С. 39. — 305 с. — ISBN 9820200326.
Отрывок, характеризующий Мараэ
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
