Марбери против Мэдисона

Марбери против Мэдисона
Верховный суд США
Прения состоялись 11 февраля, 1803 Закрыто 24 февраля, 1803
Полное название	William Marbury v. James Madison, Secretary of State of the United States
Источник	5 U.S. 137 (ещё) 1 Cranch 137; 2 L. Ed. 60; 1803 U.S. LEXIS 352
Решение
Секция 13 «Закона о Суде 1789» не соответствует конституции, так как направлена на расширение юрисдикции Верховного суда за пределы, позволенные Конституцией. Конгресс не имеет права принимать законы, которые противоречат конституции, и федеральные суды имеют право решать вопросы соответствия закона конституции.
Мнения

Марбери против Мэдисона — судебный прецедент, распространивший компетенцию Верховного суда США на судебный надзор (англ. judicial review) решений других ветвей власти. В решении по данному делу суд впервые в истории США признал парламентский закон несоответствующим Конституции, создав таким образом прецедент для будущих подобных решений. Следствием этого решения явилась реализация на практике принципа сдержек и противовесов между тремя ветвями власти, в рамках которого Верховный Суд мог рассматривать законодательные акты Конгресса на предмет соответствия Конституции и даже аннулировать эти законы, если они противоречили основному закону.

Обстоятельства

Дело началось с обращения Уильяма Марбери, назначенного президентом Джоном Адамсом на должность мирового судьи округа Колумбия, в Верховный суд с просьбой обязать государственного секретаря Джеймса Мэдисона выпустить соответствующий патент (документ, подтверждающий назначение судьи на должность). Согласно заявлению Марбери, власти штата задержали выпуск патента, что помешало осуществлению им полномочий. Суд под председательством Джона Маршалла отказал Марбери в просьбе, сославшись на то, что положение «Закона о суде 1789 года» (англ. Judiciary Act of 1789), который служил обоснованием его заявления, противоречило Конституции, и, таким образом, Верховный Суд не уполномочен рассматривать это дело.

Исторические предпосылки

После победы Т. Джефферсона на президентских выборах 1800 года политическая обстановка в стране значительно усложнилась. Это было связано с тем, что срок президента Адамса заканчивался 4 марта 1801 года, только через 2 месяца после окончания выборов. Всё это время у власти оставались президент Адамс и Конгресс 6 созыва с федералистским большинством. Конгресс воспользовался этим и выпустил «Закон о суде 1801 года» (англ. Judiciary Act of 1801). Этот закон вносил в ранее действовавший «Закон о суде 1789 года» (англ. Judiciary Act of 1789) следующие изменения:

• Увеличил на десять число судебных округов
• Увеличил с 3 до 6 число апелляционных округов
• Увеличил число судей в апелляционных судах
• Дал Президенту право назначать федеральных (англ. Federal judges) и мировых судей
• Уменьшил число судей Верховного суда с 6 до 5

3 марта, за день до окончания президентского срока, Адамс в спешном порядке назначил более 50 федералистов в созданные законом о суде 1801 года суды. Среди назначенных им судей был Уильям Марбери (англ. William Marbury), богатый землевладелец из Мерилэнда. Будучи убеждённым федералистом, Марбери активно участвовал в политической жизни родного штата. Как сторонник Адамса, Марбери получил назначение в мировой суд округа Колумбия на пять лет. В компетенцию мирового суда входило рассмотрение гражданских споров, предмет которых не превышал 20 долларов в цене.

4 марта назначения были одобрены сенатом в массовом порядке. Для окончательного утверждения в должности должны были быть выпущены патенты. Обязанности по подготовке патентов взял на себя государственный секретарь правительства Адамса Джон Маршалл, несмотря на то, что к этому моменту он был назначен Верховным Судьёй.

Маршалл не успел выпустить все патенты к концу срока президента Адамса. Он не сомневался, что остальные патенты выпустит его преемник и ошибся. Вскоре после принесения присяги президент Джефферсон дал указание Леви Линкольну, временно исполняющему обязанности государственного секретаря, задержать оставшиеся патенты. Джефферсон полагал, что задержка может лишить их юридической силы.

Новый республиканско-демократический Конгресс немедленно издал новый закон о суде, отменивший изменения, введённые законом о суде 1801 года (англ. Judiciary Act of 1801). Кроме того, он оставил только одну сессию Верховного суда вместо двух, отменил намеченные на июнь 1801 года слушания, с целью оттянуть рассмотрение конституционности нового закона.

Взаимоотношение статутного и обычного права

Первый аналогичный прецедент был создан в Англии в 1610 году. Парламент дал Лондонскому медицинскому колледжу право самостоятельно штрафовать тех, кто нарушал правила колледжа. Одним из оштрафованных (за занятие врачебной практикой без соответствующей лицензии) был доктор Бонгем. Судья Эдвард Кук счёл права, данные колледжу, «нарушающими пределы разумного», поскольку «никто не может быть сам себе судьёй».

Верховный Суд США не признал дело доктора Бонгема источником права.

Несмотря на прецедент, установленный лордом Куком в деле доктора Бонгема, примат законов парламента над нормами общего права был абсолютным. Основной действенной защитой от законодательного произвола было свободное волеизъявление народа в лице палаты общин

Кризис представления о праве суда на пересмотр законодательных актов (англ. judicial review) в Англии связан со Славной революцией 1688 года, в ходе которой король Яков II был низложен, а Парламент провозглашён высшим органом государства. В американских колониях концепция судебного пересмотра была по-прежнему популярна. Некоторые штаты узаконили её в своих конституциях, к 1803 году она применялась в рамках Конституции как судами штатов, так и федеральными судами.

Важно отметить, что право суда на судебный надзор за законодательной властью нигде в тексте Конституции не утверждается.

Александр Гамильтон в сборнике политических эссе «Федералист» обосновывает правильность (необходимость) передачи судам этой важной функции.

Если станут утверждать, что законодательные органы — сами конституционные судьи своих прав и истолкование ими собственной роли обязательно для других органов, то можно ответить: это отнюдь не обязательно и никак не следует из какого-нибудь положения конституции. Другими словами, нельзя предполагать, что в конституции имеется в виду дать возможность представителям народа заместить волю избирателей своей волей. Куда более рационально предположить, что суды учреждают, чтобы служить промежуточными органами между народом и законодательной властью, дабы, помимо прочего, они держали её в рамках предоставленной ей компетенции. Толкование законов — должная и свойственная судам сфера деятельности. Конституция является и должна рассматриваться судьями как основной закон. Они должны определять её значение, как и значение любых конкретных актов, исходящих от законодательного органа. Если при этом возникают непримиримые противоречия между ними, следует отдавать предпочтение высшим обязательствам, которые и имеют силу, или, другими словами, конституцию следует ставить выше статута, намерение народа выше намерений его представителей.

— Александр Гамильтон, «Федералист» № 78

Выдержки из применённых законов

Все дела, касающиеся послов, других официальных служащих и консулов, а также дела, в которых штат является одной из сторон, подсудны в первой инстанции Верховному суду. Во всех других случаях Верховный суд наделяется апелляционной юрисдикцией как в отношении законности, так и фактической стороны, с такими исключениями и правилами, какие может устанавливать Конгресс.

— Конституции США, Статья III, Раздел 2, Пункт 2

Верховный суд также имеет юрисдикцию по апелляциям от окружных судов и судов штатов по делам, указанным далее в этом законе, и имеет право выдавать судебные предписания о запрете (англ. writ of prohibition) окружным судам... и судебные предписания должностным лицам... в адрес любых судов или занимающих государственные должности лиц, которые были назначены властью Соединённых штатов.

— Акт о судебной власти 1789 года, Статья 13

Существуют три пути по которым дело может попасть на рассмотрение в Верховный суд. Два из них связаны с апелляционной юрисдикцией Верховного суда. По ограниченному кругу вопросов Верховный суд является судом первой инстанции.

Марбери, основываясь на том, что Закон о судоустройстве 1789 года сделал Верховный Суд первой инстанцией для удовлетворения ходатайств о выдаче предписаний должностному лицу (англ. writ of mandamus), обратился с ходатайством непосредственно в Верховный суд. Чтобы рассмотреть дело, Верховный суд должен быть судом первой инстанции. Поэтому, прежде чем принять дело к рассмотрению, суд должен был решить несколько вопросов:

1. Является ли статья III Конституции исключительным перечнем вопросов, по которым Верховный суд вправе выступать в качестве суда первой инстанции?
2. Если статья III Конституции является исключительным списком, но США несмотря на это, дополняет его, обладает ли юридической силой соответствующий закон Конгресса?
3. Кто вправе решать предыдущий вопрос?

Дав ответ на последний, третий, вопрос, Верховный суд определил суть и границы судебного надзора.

Решение

24 февраля 1803 года Верховный суд вынес единогласный (4-0) вердикт о том, что хотя Марбери имеет право занимать должность судьи, Верховный суд не имеет полномочий, чтобы заставить госсекретаря Мэдисона подтвердить его назначение на должность.

Решение было составлено главным судьёй Маршалом и рассматривало три главных вопроса:

• Имеет ли Марбери законное право занимать должность судьи?
• Существуют ли в законодательстве меры судебной защиты (англ. legal remedy), которыми мог бы воспользоваться Марбери?
• Будет ли выдача судебного предписания должностному лицу (англ. writ of mandamus) Верховным судом являться правильной мерой защиты?

Маршал сразу ответил положительно на первые два вопроса, отметив, что отказ выдать документ о назначении на должность является попранием законного права Марбери: "О правительстве Соединённых Штатов часто с уважением отзываются как о власти законов, а не людей. Право на эту высокую характеристику будет несомненно утрачено, если выяснится, что судебная система не предоставляют защиту от попрания закреплённых законом прав." Таким образом, один из ключевых принципов, на которых построено это дело - на каждое нарушение законного права должна быть предусмотрена мера судебной защиты. Маршал далее описывает два ключевых вида решений исполнительной власти: политические, по которым у государственного служащего есть свобода манёвра, и административные, когда служащий по закону обязан произвести некие действия. Маршал заключает, что выдача Марбери документа о назначении является чисто административной функцией, требуемой законом, и значит закон предоставляет ему способы судебной защиты (от неисполнения этой функции).

Федеральный суд имеет право рассматривать не только дела в своей собственной юрисдикции, но также и в юрисдикции низших судов при рассмотрении апелляций. Если же суд не имеет полномочий для рассмотрения иска, он не должен выносить решение - соответственно перед рассмотрением дела по существу федеральный суд должен определить подсудность. Однако судья Маршал в данном решении никак не аргументировал подсудность иска и сразу перешёл к рассмотрению вопросов. Согласно принятому правилу "обхода конституционности" (если закон допускает такую интерпретацию, которая не затрагивает конституционные вопросы, то необходимо принимать именно эту интерпретацию), суды поднимают конституционные вопросы только в случае необходимости. В данном же случае подсудность иска как раз являлась таким конституционным вопросом.

При рассмотрении третьего вопроса, Маршал разделил его на две части - будет ли судебное предписание правильной мерой для восстановления законного права Марбери, и если да, должно ли это предписание быть выдано Верховным судом. Сразу отметив, что судебное предписание должностному лицу по определению является правильной судебной мерой, чтобы заставить государственного служащего Соединённых Штатов (в данном случае Государственного секретаря) выполнить требуемые от него действия (в данном случае выдать назначение на должность), Маршал посвятил основную часть второму вопросу: должно ли это предписание исходить от Верховного суда.

Проанализировав Акт о судебной власти 1789 года, Маршал пришёл к выводу, что он предоставляет именно Верховному суду право на выдачу предписаний должностным лицам. Затем он рассмотрел Статью III Конституции США, которая определяет юрисдикцию Верховного суда в качестве первой инстанции и апелляционной инстанции. Марбери аргументировал свой иск тем, что Конституция определяет только основную юрисдикцию, которую Конгресс имеет право дополнять. Маршал не принял этот аргумент и решил, что Конгресс не имеет полномочий для изменения юрисдикции Верховного суда в качестве первой инстанции. Соответственно, Маршал пришёл к выводу, что Акт о судебной власти входит в противоречие с Конституцией.

Таким образом возник вопрос о том, что происходит в случае, когда законодательный акт Конгресса противоречит Конституции. Маршал решил, что конфликтующие с Конституцией акты Конгресса не являются законами, и значит суды обязаны следовать Конституции, таким образом подтвердив принцип судебного надзора над законодательными актами. В поддержку данной позиции Маршал рассмотрел суть письменной кодифицированной Конституции - в ней не было бы никакого смысла, если бы суды могли её игнорировать. "Какой смысл имеет ограничение власти, и какой смысл эти ограничения принимать письменно, если бы их могли в любое время обходить все те, кого имелось в виду ограничить?" Сама суть судебной власти требует, чтобы данные ограничения рассматривались судом. В процессе рассмотрения дел суды должны решать, какие законы применимы в данном деле - следовательно, если законы противоречат друг другу, суд обязан выбрать, какой из них применить. Наконец, Маршал привёл присягу судьи, которая требует от них соблюдать Конституцию, а также Статью VI, Раздел 2 Конституции ("раздел о верховенстве"), которая ставит Конституцию на первом месте перед законами Соединённых Штатов.

Исходя из этих аргументов, суд отказал Марбери в иске и в вынесении судебного предписания должностному лицу, поскольку "Статья 13 Акта о судебной власти, принятого Конгрессом в 1789 году, которая давала Суду полномочия на вынесение таких судебных предписаний, является неконституционной и значит не имеющей законной силы".

Отрывок, характеризующий Марбери против Мэдисона

– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!