Маргарита Наваррская

Это статья о королеве и ренессансной писательнице. Для знакомства со статьей о Маргарите Наваррской, жене Генриха IV, обратитесь к статье Маргарита де Валуа; для знакомства со статьей о королеве Сицилии обратитесь к статье Маргарита Наваррская (королева Сицилии).

Маргарита Наваррская фр. Marguerite de Navarre<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы Жана Клуэ (около 1530)</td></tr>
королева Наварры
24 января 1527 — 21 декабря 1549
герцогиня Берри
11 октября 1517 — 21 декабря 1549
Рождение:	11 апреля 1492(1492-04-11) Ангулем
Смерть:	21 декабря 1549(1549-12-21) (57 лет) Одос, близ Тарба
Род:	Валуа, Ангулемская ветвь
Отец:	Карл Ангулемский
Мать:	Луиза Савойская
Супруг:	1-й: Карл IV Алансонский 2-й: Генрих II д'Альбре
Дети:	(от 2-го) брака: Жанна III

Маргари́та Нава́ррская (фр. Marguerite de Navarre; 11 апреля 1492, Ангулем — 21 декабря 1549, Одос, близ Тарба) — французская принцесса, сестра короля Франциска I, одна из первых женщин-писательниц во Франции. Известна также как Маргарита де Валуа (фр. Marguerite de Valois), Маргарита Ангулемская (фр. Marguerite d’Angoulême) и Маргарита Французская (фр. Marguerite de France).

Биография

Происходила из Ангулемской ветви династии Валуа. Сестра французского короля Франциска I Валуа. В 1509 стала женой принца крови герцога Карла IV Алансонского, умершего вскоре после битвы при Павии, а в 1527 году вышла вторично замуж за Генриха д'Альбре, короля Наваррского. Дочь — Жанна д'Альбре. Бабушка будущего короля Генриха IV. Маргарита Наваррская всю жизнь отличалась большой преданностью своему брату, ездила в Мадрид хлопотать об его освобождении после поражения при Павии.

Большое влияние на её мировоззрение оказали протестанты Лефевр д'Этапль и епископ Мо Гийом Брисоннэ, с которым Маргарита поддерживала переписку. Двор Маргариты был важным центром французского гуманизма.

Маргарита Наваррская покровительствовала Гийому Бюде, Клеману Маро, Деперье и другим литераторам. Сама она знала латынь (и, возможно, греческий язык) и оказывала большое влияние на многих выдающихся людей того времени; в этом отношении она была предшественницей хозяек литературных салонов XVII-XVIII в.

Творчество

Двор Маргариты в городе Нераке был одним из центров литературы, науки и искусства Западной Европы. Прекрасно образованная, одарённая поэтическими способностями, королева привлекала к себе поэтов разных школ, гуманистов и вольнодумцев, преследуемых Церковью. Её покровительством и гостеприимством пользовались светочи европейского Возрождения - Маро, Декарье, Эразм Роттердамский.

При дворе Маргариты Наваррской был сделан перевод с латинского книги "Деяния датчан" Саксона Грамматина, содержащей повествование о Гамлете, принце датском, которым воспользовался Шекспир для создания своей пьесы.

Сочинения Маргариты Наваррской отражают характерный для неё напряжённый религиозно-этический поиск и сочетают медитативность, а подчас и мистицизм с некоторой суховатостью стиля. Резкое неприятие со стороны Сорбонны вызвала поэма «Зерцало грешной души» (Le Miroir de l'ame pecheresse, 1531), в которой нашёл отражение лютеранский тезис об оправдании верой; версификация поэмы напоминает о традициях Петрарки. Отголоски дискуссий между Эразмом и Лютером о свободе воли слышатся в «Диалоге в форме ночного виде́ния» (Dialogue en forme de vision nocturne, 1524, опубл. 1533). Кончине Франциска I посвящена насыщенная реминисценциями из апостола Павла и Платона поэма «Корабль» (Le Navire, 1547). Среди других сочинений: «Комедия, сыгранная в Мон-де-Марсане» (La Comédie de Mont-de-Marsan, 1548); обширная переписка с братом и другими лицами (опубликована в 1841). Даже фарс «Больной» (Le Malade, 1535-1536) завершается в духе прямолинейного религиозного наставления. Бо́льшая часть стихотворений Маргариты вошли в состав сборника «Перлы перла принцесс» (Marguerites de la Marguerite des princesses, 1547).

«Гептамерон»

Самое известное сочинение Маргариты носит светский характер и во многом выпадает из её литературного наследия. Это сборник из семидесяти двух новелл «Гептамерон» («Heptaméron», по-гречески "Семидневник"), написанных под влиянием «Декамерона» Боккаччо и впервые опубликованных под заголовком «L’histoire des amants fortunés» без указания имени автора после кончины Маргариты, в 1558 г.; полная, без идеологических купюр версия вышла только в 1853 г.

"Гептамерон" состоял из 72 новелл, веселых и поучительных, разбитых на семь циклов, охватывающих семь дней недели. В первый день знатные дамы и господа, собравшиеся, как и у Боккаччо, вместе, рассказывали о том, "какие проделки совершали женщины, чтобы обмануть мужчин, и мужчины, чтобы обмануть женщин". Во-второй - "о том, что каждому пришло на ум"... В седьмой - "о тех, кто поступил так, как ему не следовало поступать". Беседы оказавшихся временно изолированными от мира кавалеров и дам, от имени которых ведутся рассказы, представляют не меньший интерес, чем сами новеллы — психология рассказчиков раскрыта куда обстоятельнее, чем у Боккаччо. В этих учтивых и вместе с тем очень живых беседах заметно влияние «Книги о Придворном» Кастильоне.

Принято считать, что прототипы рассказчиков — близкие Маргариты: Генрих д'Альбре (Иркан), её мать Луиза Савойская (Уазиль), а саму себя писательница, возможно, запечатлела в образе Парламанты. Но это лишь одна из имеющихся трактовок системы образов обрамления «Гептамерона».

Книга имела большой успех у публики. Маргарита достоверно и проницательно описала нравы высшего общества своего времени, отстаивая в то же время гуманистический идеал человеческой личности. При всем разнообразии сюжетов основное место в «Гептамероне» занимают любовные истории, причём любовь трактуется в духе неоплатонизма. Характерная для некоторых из рассказанных Маргаритой любовных историй трагическая интонация предваряет прозу конца XVI - начала XVII веков.

Литература

• Lefranc A. Les idees réligieuses de Marguerite de Navarre d'apres son oeuvre poétique. - P.: 1898.
• Jourda P. Margueite d'Angoulême, duchesse d'Alencon, reine de Navarre. - P.: 1930.
• [classiques.uqac.ca/classiques/febvre_lucien/autour_heptameron/autour_heptameron.html Febvre L. Amour sacré, amour profane. Autour de l'Heptameron. - P.: 1944].
• Cazauran N. L'Heptameron de Marguerite de Navarre. - P.: 1991.
• Михайлов А.Д. Книга новелл королевы Наваррской // Маргарита Наваррская. Гептамерон. - Л.: 1982. - С. 3-20.
• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.
• Nicole Toussaint du Wast, Marguerite de Navarre, perle des Valois, Paris, Max Fourny, 1976.
• Mary Duclaux, Mary James Darmesteter. La Reine de Navarre, Marguerite d'Angoulême, trad. de l'anglais par Pierre Mercieux, Paris, Calmann-Lévy, 1900
• Jean-Luc Déjean, Marguerite de Navarre, Paris, Fayard, 1987
• Verdun-Louis Saulnier, « Marguerite de Navarre : Art médiéval et pensée nouvelle », Revue Universitaire, LXIII, 1954

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/CAPET.htm#MargueriteOrleansAngoulemedied1549 Сайт Foundation for Medieval: Маргарита Ангулемская]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Маргарита Наваррская

И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.