Марджанишвили, Константин Александрович

Константин Марджанишвили
კოტე მარჯანიშვილი
Имя при рождении:	Котэ Марджанишвили
Дата рождения:	28 мая (9 июня) 1872(1872-06-09)
Дата смерти:	17 апреля 1933(1933-04-17) (60 лет)
Профессия:	актёр, театральный режиссёр, кинорежиссёр, сценарист
Годы активности:	1893—1933
Театр:	Тбилисский театр имени Руставели; 2-й государственный театр Грузии
Награды:	Народный артист Грузинской ССР

Константи́н Алекса́ндрович Марджанишви́ли (груз. კოტე მარჯანიშვილი; Котэ Марджанишвили; в России также Константи́н Марджа́нов; 28 мая (9 июня) 1872 — 17 апреля 1933, Москва) — российский, грузинский и советский режиссёр театра и кино, основоположник грузинского театра, Народный артист Грузинской ССР.

Биография

Котэ Марджанишвили родился в местечке Кварели (ныне город в Грузии).

Сценическую деятельность начал в 1893 году как актёр Кутаисского театра. В 1894 году в Тифлисе дебютировал в роли Патара Кахи в пьесе «Патар Кахи» Акакия Церетели.

С 1897 года служил в русских театрах. В 1901 году на сцене Вятского театра поставил свой первый спектакль — «Дядю Ваню» А. П. Чехова,.

Московский Художественный театр

В 1910—1913 годах Марджанов (Марджанишвили) работал в Московском Художественном театре, с которым его сближали принципы высокой идейности репертуара, реализма в актёрском искусстве. В МХТ Марджанишвили поставил спектакли «У жизни в лапах» Гамсуна (1911), «Пер Гюнт» Ибсена (1912), принимал участие в создании «Братьев Карамазовых» по Достоевскому (1910).

Свободный театр

Время после первой русской революции было для российской культуры временем поиска новых форм работы, интересных экспериментов и открытий, которые официозные советские критики нередко третировали как «формализм».

Этот процесс не оставил в стороне и Марджанова, который стремился осуществить идею синтетического театрального искусства и воспитать разносторонних актёров, выступающих в опере, оперетте, драме и пантомиме. Видимо, в это время оформилось и стремление к большей зрелищности, приподнятости и вдохновенности театрального искусства. В 1910-х годах возникает форма драматической пантомимы, на что Марджанов откликнулся постановкой пантомимы «Слезы».

В 1913 году в Москве Марджанов с антрепренёром В. В. Суходольским создал Свободный театр, который просуществовав всего один сезон, но был настолько ярким явлением в театральной жизни, что прочно вписался в историю русского театра. Театр был задуман как синтетический, охватывающий все виды сценического искусства.

В труппу театра входили актёры А. Г. Коонен, О. А. Голубева, Н. Ф. Монахов, Н. П. Асланов. В театре в то время работали художники К. А. Сомов, В. А. Симов, А. А. Арапов. На сцене этого театра Марджанов поставил «Прекрасную Елену» Оффенбаха. Он руководил также постановкой и других спектаклей. В Свободном театре начал свой творческий путь выдающийся режиссёр Александр Яковлевич Таиров, где он поставил спектакль «Жёлтая кофта» Хезельтона-Фюрста (1913) и пантомиму «Покрывало Пьеретты» Шницлера (музыка Донаньи, 1913). В театре работал и выдающийся режиссёр Александр Акимович Санин. Значительным событием культурной жизни стала осуществленная им постановка 8 октября 1913 года неоконченной М. П. Мусоргским комедийной оперы «Сорочинская ярмарка» (либретто композитора при участии А. А. Голенищева-Кутузова, по повести Н. В. Гоголя. Музыкальный материал в редакции А. К. Лядова, В. Г. Каратыгина и Н. А. Римского-Корсакова («Ночь на Лысой горе») частично досочинён и доинструментован Ю. С. Сахновским.) В спектакль были вмонтированы куски гоголевского текста. Дирижировал — Сараджев, Константин Соломонович, который в это время заведовал музыкальной частью «Свободного театра». Художник — В. А. Симов. Роли исполняли Хивря — Макарова-Шевченко, Парася — Милявская, Попович — Монахов, Черевик — Дракули, Грицько — Каратов.

Финансовые обстоятельства и конфликт Марджанова с антрепренёром В. В. Суходольским привели к закрытию «Свободного театра», просуществовавшего в результате всего один театральный сезон (с 21 октября 1913 по 2 (15) мая 1914).

После закрытия Свободного театра

Марджанов руководил театром в Ростове-на-Дону (1914—1915), затем театром «Буфф» в Петрограде (1916—1917), и в одном, и другом случаях стремясь осуществить свою идею о театре-празднике.

Великую Октябрьскую социалистическую революцию Марджанов принял восторженно. Одним из первых он встал в ряды создателей советского театра. В 1918 году в Петрограде, в Летнем театре «Пассаж», им была поставлена оперетта Ф. Легара «Граф Люксембург» (дирижёр Варлих, в которой участвовали Мария Кузнецова-Бенуа, Поземковская, Зброжек-Пашковская, Радошанский, Ярон).

Киев

В 1919 году К. Марджанов был назначен комиссаром киевских театров. Здесь он осуществил постановку пьесы Лопе де Вега «Fuente ovejuna» («Овечий источник»), в которой нашли воплощение героика и пафос революционной эпохи. Персонажи классических пьес осмысливались в этих спектаклях по-новому, они оказывались близкими зрителю своим героизмом, бунтарским протестом, готовностью к борьбе во имя больших идей. Героическую роль Лауренсии исполняла В. Л. Юренева. Спектакль был горячо воспринят красноармейцами и рабочими — зрителями революционного Киева. В 1922 году Марджанишвили вернулся к постановке этой пьесы в Тбилиси, на сцене Театра им. Руставели.

В 1919 году в Киеве им поставлена пьеса «Стенька Разин» поэта и драматурга В. В. Каменского.

Во время пребывания в Киеве К. А. Марджанов преподавал в еврейской театральной студии, созданной в 1919 года при Киевской «Культурлиге». В ней, в частности, у Марджанова учился Наум Борисович Лойтер, режиссёр, заслуженный деятель искусств Белорусской ССР.

В 1919 году Марджанов совместно с Ю. Озаровским и Ф. Н. Курихиным организовал в Киеве театр эстрады «Кривой Джимми».

Петроград

Новые монументальные формы народного массового празднества возникли после Октябрьской революции. В июле 1920 года в Петрограде под его руководством с участием режиссёров Н. В. Петрова, С. Э. Радлова, А. И. Пиотровского и художника Н. И. Альтмана была осуществлена масштабная, эффектная постановка «К мировой коммуне». В инсценировке, поставленной на портале Фондовой биржи, приняли участие 4 тысячи рабочих и красноармейцев, а число зрителей достигло 45 тысяч.

Государственный театр комической оперы под руководством К. А. Марджанова создан в июне 1920 в Петрограде. Спектакли проходили в зданиях театров Летний «Буфф» на Фонтанке и «Палас-театр». Театр был задуман как музыкально-экспериментальный и стал осуществлять постановки не только комическсие опер, но и оперетт и драматических спектаклей. На открытии 5 июня 1920 года в Петрограде была поставлена опера Г. Доницетти «Дон Паскуале» («Don Pasquale»).

В труппе тетра участвовали актёры драмы Е. П. Корчагина-Александровская, Б. А. Горин-Горяинов; артисты оперы А. Б. Тер-Даниельянц, М. И. Осолодкин; артисты балета — Е. В. Лопухова, А. А. Орлов; оперетты — Н. И. Тамара, М. А. Ростовцев, Г. М. Ярон, А. Н. Феона; артисты оперетты и эстрады А. А. Орлов, И. С. Гурко.

Режиссёром, кроме К. А. Марджанова, был Г. К. Крыжицкий; дирижёры Г. Варлих, В. С. Маратов; художник Н. А. Ушин, А. А. Радаков. При театре функционировали сатирическое кабаре «Хромой Джо» и драматическая студия «Рабочий театр». В 1921 году театр был закрыт.

В Грузии

В 1922 году Марджанишвили вернулся в Грузию и включился в активную работу по созданию грузинского советского театра. Театральная энциклопедия назвала его основоположником и реформатором советского грузинского театра. В грузинском театре в конце XIX — начале XX веков шли сложные и противоречивые процессы становления. Тифлис при царской власти стал не только административным, но и культурным центром Закавказья, в нём развивался не только грузинский, но и армянский и азербайджанский национальные театры. В городе был зритель, нуждавшийся в зрелищах. Однако театральные труппы, частные антрепризы без материальной поддержки со стороны государства, или разорялись или были вынуждены ориентироваться на финансовый успех. Как результат, не был развит национальный репертуар, как драматический, так и музыкальный. С образованием независимого государства становление национального театра стало осознанной обществом необходимостью. В 1919 году в Тбилисском оперном театре были поставлены национальные оперы.

С установлением Советской власти в Грузии линия на развитие национального театра была продолжена. Другой стороной официального курса в области политики был интернационализм и поддержка течений в мировой культуре, признанных передовыми. Именно в этот момент в Грузии появился Марджанишвили. Художник широких взглядов, высоко профессиональный и разносторонний мастер, он легко включился в уже шедшую работу по созданию национального репертуара, хотя до этого, работая в России, он не участвовал в становлении грузинского театра. Особенно важной была его вовлеченность во всемирные культурные процессы. Его творческое кредо - искусство «должно быть так же велико, как велика наша современность» - ставило перед театром высокие цели.

Сразу после приезда Марджанишвили поставил на сцене театра им. Руставели пьесу Лопе де Вега «Фуэнте овехуна» (1922), уже апробированную в Киеве и Петрограде. Спектакль сыграл важную роль в идейном обновлении грузинского театра. Пьеса Лопе де Вега трактовалась Марджанишвили как революционный, героический спектакль о борьбе крестьян с феодалами. В нём сочеталось героическое и праздничное, раскрывалось пробуждение народа к жизни. Спектакль служил образцом того, как классическая драматургия может служить решению задач революционной эпохи.

За этим спектаклем последовали основные спектакли из органичного национального репертуара «Затмение солнца в Грузии» Зураба Антонова (1923), в котором воссоздавались яркие реалистические картины жизни старого Тифлиса и обличительно острый «Раздел» Г. Эристави (1923). В следующем, 1924 году Марджанишвили обращается к шедеврам мировой драматургии, поставив комедии Мольера «Мещанин во дворянстве» и Шекспира «Виндзорские кумушки», а вслед за этим и «Гамлета». Многие постановки он осуществил совместно с А. Ахметели.

Свидетельством неустанного поиска новых средств театральной выразительности может служить постановка пантомимы «Мзетамзе» (1926). Среди нереализованных замыслов этих лет — намерение поставить на открытом воздухе на горном плато «Мистерию-буфф» В. Маяковского.

В то время в театре имени Руставели под одной крышей собрались много значительных мастеров с различными взглядами на искусство. Стремясь разрубить узел накопившихся противоречий, в 1928 году Марджанишвили уходит из театра и создаёт новый театр в городе Кутаиси, при создании он получил название 2-го Государственного театра Грузии. Уже в 1930 году театр был переведён в Тбилиси. В 1933 году, после смерти Марджанишвили, театр получил его имя.

Котэ Марджанишвили скоропостижно скончался 17 апреля 1933 года в Москве, куда был приглашён ставить спектакли «Дон Карлос» по Шиллеру в Малом театре и «Летучую мышь» Оффенбаха в Московском театре оперетты. Он был похоронен в Тбилиси в сквере около Оперного театра. В 1964 году перезахоронен в пантеоне Мтацминда.

Семья

Родители — князья Александр и Елизавета Марджанишвили, сестра — основательница Серафимо-Знаменского монастыря, схиигуменья Фамарь (в миру Тамара Марджанишвили, 1869—1936)

• Супруга — Надежда Дмитриевна, внучка прославленного актёра В. И. Живокини, дочь — Д. В. Живокини.
• Сын — Марджанишвили, Константин Константинович — математик, академик АН СССР.

Творчество

Роли в театре

• «Патара Кахи» Акакия Церетели — Патара Кахи (в переводе «Маленький Кахи»)

Постановки в театре

В Киеве

• 1919 — «Фуэнте овехуна» Лопе де Вега,
• 1919 — «Стенька Разин» В. В. Каменского.

Постановки театра комической оперы в Петрограде

• 1920 — «Дон Паскуале» Доницетти,
• 1920 — «Тайный брак» комическая опера Д.Чимарозы (либретто Дж. Бертати по комедии Д. Гаррика и Дж. Колмена-старшего),
• 1920 — «Похищение из сераля» опера (зингшпиль) В.А Моцарта (художник — Радаков; Констанца — Тер-Даниелянц, Главный надсмотрщик гарема — Ростовцев),
• 1920 — «Так поступают все» опера В.А Моцарта,
• 1920 — «Бронзовый конь» Д. Обера,
• 1921 — «Игра интересов» Бенавенте,
• 1921 — «Гейша» С. Джонса,
• 1921 — «Птички певчие» («Перикола» Ж. Оффенбаха,
• 1921 — «Мещанин во дворянстве» пьеса Ж. Б.Мольера.

В Тбилисском театре им. Ш. Руставели

• 25 ноября 1922 — «Фуэнте овехуна (Овечий источник)» Лопе де Вега (в ролях : Лауренсия — Т. И. Чавчавадзе, Менго — А. А. Васадзе, Командор — Д. И. Чхеидзе, Фрондозо — Г. М. Давиташвили; музыка — Т. Н. Вахвахишвили),
• 2 января 1923 — «Затмение солнца в Грузии» комедия одного из первых грузинских драматургов нового времени З. Н. Антонова, в котором воссоздавались яркие реалистические картины жизни старого Тифлиса. Написанная в1852 г., пьеса в результате прочно вошла в репертуар грузинских театров (художник Сидамон Эристави; В ролях: Минасов — Абашидзе, Геурк — Н. Гоциридзе, Ненэ — Черкезишвили, Рипсимэ — Джавахишвили, Чишмаков — Васадзе, Иванэ — Зурабишвили, «Русский чиновник» — А. И. Южин),
• 1923 — обличительно-острая пьеса «Раздел» основоположника грузинской реалистической драматургии Г. Эристави,
• 1923 — «Игра интересов» испанского автора Бенавенте,
• 1923 — «Голубой паук» бельгийского автора К. Лемонье,
• 1923 — «Маскотта» Шико, Дюр,
• 1923 — «Роман» пьеса американского автора Э. Шелдона,
• 1923 — «Герой» Синга (совместно с C. Ахметели; в ролях: Пегин Майк — Т. И. Чавчавадзе, Кристи Мегон — Г. М. Давиташвили),
• 1923 — «Человек-масса» немецкого драматурга, близкого экспрессионизму Э. Толлера (совместно с М. Корели),
• 1924 — «Мещанин во дворянстве» Ж.-Б. Мольера (совместно с Корели),
• 1924 — «Герой Эрети» («Панихида по кнуту») пьеса С. Шаншиашвили о крестьянском восстании в Грузии (совместно с Ахметели),
• 1924 — «Свет» Гедеванишвили, (совместно с Ахметели, художник И.Гамрекели),
• 1924 — «Виндзорские кумушки» У.Шекспира (совместно с Ахметели; ; в ролях: мисс Педж — Т. И. Чавчавадзе),
• 1925 — «Гамлет» У.Шекспира (совместно с Ахметели, художник И.Гамрекели; Гамлет — У. Чхеидзе, Г. М. Давиташвили, Офелия — В. Анджапаридзе, Клавдий — А. А. Васадзе),
• 1925 — «Дезертирка» Азиани (совместно с Ахметели),
• 1926 — «Ламара» по Важа Пшавела (совместно с Ахметели, художник Ладо Гудиашвили; в ролях: Миндия — Г. М. Давиташвили),
• 1926 — пантомима «Мзетамзе» (совместно с Ахметели, художник Ладо Гудиашвили).

Примечание. Большинство из спектаклей 1920—1924 оформлял художник Сидамон Эристави.

Постановки в Тбилисской оперной студии

• «Тайный брак» комическая опера Д.Чимарозы (либретто Дж. Бертати по комедии Д. Гаррика и Дж. Колмена-старшего),
• «Паяцы» опера Р. Леонкавалло.

В Грузинском театре оперы и балета

• 1923 — «Сказание о Шота Руставели» Д. И. Аракишвили;
• 19 декабря 1923 — «Даиси» премьера оперы 3. П. Палиашвили (либретто В. Гуниа по его же пьесе; дирижёр — композитор, в ролях: Малхаз — Сараджишвили, Маро — Попова, Киазо — Кржановский, Цангала — Исецкий, Тито — Туманишвили);
• 1924 — «Абесалом и Этери» опера 3. П. Палиашвили на сюжет народного сказания «Этериани»;
• 1924 — «Лоэнгрин» Р. Вагнера;
• 1924 — «Золотой петушок» Н. А. Римского-Корсакова;
• 1927 — «Динара» («Жизнь — радость») Д. И. Аракишвили;
• 1927 — «Бокаччо» оперетта австрийского композитора Ф. Зуппе;
• 1931 — «Вильгельм Телль» опера Россини (художники Нино Давидовна Церетели и С.Вирсаладзе).

2-й государственный театр Грузии

• 1928 — «Гоп-ля, мы живём!» немецкого драматурга, близкого экспрессионизму Э. Толлера (режиссёр Антадзе, художник Какабадзе);
• 1928 — «Святая дева» Б. Шоу (режиссёр В. Абашидзе, художник Шарлемань);
• 1928 — «Овечий источник» Лопе де Вега (режиссёр Антадзе, художник Сидамон-Эристави);
• 1928 — «В самое сердце», премьера комедии грузинского драматурга Ш. Н. Дадиани (режиссёр Гогоберидзе, художник П. Г. Оцхели; в роли Квеженадзе — У. Чхеидзе);
• 1929 — «Рельсы гудят» В. М. Киршона первая советская пьеса, посвящённая героям рабочего класса, строителям первых пятилеток (режиссёр Сулиашвили, художник Ахвледиани);
• 1929 — «Уриэль Акоста» трагедия немецкого автора Карла Фердинанда Гуцков (Gutzkow) посвященная жизни голландского философа, предшественника Спинозы, направленная против подавления свободы мысли и религиозного мракобесия. Трагедия сыграла заметную роль в истории грузинского театра (режиссёр Сулиашвили, художник П. Г. Оцхели; Уриэль — У. Чхеидзе, Кобахидзе, Юдифь — В. Анджапаридзе, де Сантос — Имедашвили, Сараули, В. Годзиашвили, де Сильва -Гамбашидзе, Бен-Акиба — А. М. Жоржолиани; музыка — Т. Н. Вахвахишвили);
• 1929 — «Как это было» премьера первой пьесы К. Р. Каладзе о революции 1905 года (режиссёр Антадзе, художник Ахвледиани);
• 1929 — «Кваркваре Тутабери» комедия П. М. Какабадзе, в которой создан образ политического авантюриста, случайно оказавшегося в роли «руководителя» масс. Эта постановка принесла известность автору. (режиссёр Г. Сулиашвили, художник Д. Н. Какабадзе; в роли Кваркваре — У. Чхеидзе, в роли Гултамзе — Т. И. Чавчавадзе);
• 1929 — «Баил», комедия Чианели (режиссёр Д. Антадзе, художник Д. Н. Какабадзе, в роли Баил — Т. И. Чавчавадзе);
• 1929 — «Белые» Д. Шенгелая (режиссёр Г. Сулиашвили, художник Ахвледиани);
• 1929 — «Полночь миновала» А. Кутатели, (художник Д. Н. Какабадзе);
• 1930 — «Да, однако» Бухникашвили (режиссёр Г. Сулиашвили, художник Оцхели);
• 1930 — «Беатриче Ченчи» Шелли (режиссёр Абашидзе, художник П. Г. Оцхели, в роли Беатриче Ченчи — Т. И. Чавчавадзе);
• 1930 — «Хатидже» пьеса К. Р. Каладзе о раскрепощении женщин (режиссёр Абашидзе, художник П. Г. Оцхели; в роли Хатидже — Чавчавадзе);
• 1930 — «Хандзари» Т. Вахвахишвили (хореограф Мачавариани, художники Е. Ахвледиани и П. Г. Оцхели);
• 1930 — «Коммуна в степи», пьеса украинского автора Н.Кулиша, написанная в 1925 году и рассказывающая о современной жизни села (режиссёр Гогоберидзе, художник Абакелия; в ролях: Матрёна — Т. И. Чавчавадзе);
• 1931 — «Сказ об Арсене», народный сказ (режиссёр Сулиашвили, художник Ладо Гудиашвили);
• 1931 — «Три толстяка» инсценировка Ю. Олеши своей сказки (режиссёр Абашидзе, художник Ахвледиани);
• 1931 — «Поэма о топоре» пьеса Н.Погодина о трудовом энтузиазме коллектива рабочих (режиссёр Гогоберидзе и Сулиашвили художник П. Г. Оцхели, в ролях: Анка — С. Такайшвили, Степан — В. Годзиашвили);
• 1931 — «Хлеб», пьеса В. Киршона о классовой борьбе и социалистическом преобразовании деревни (режиссёр Абашидзе, художник Оцхели);
• 1931 — «Светите, звёзды» (другие названия «Кадры», «Светите нам, звезды») пьеса Микитенко о студентах, воспитании нового поколения советской интеллигенции (режиссёр Челидзе, художник Ахвледиани);
• 1931 — «Старый энтузиаст» Яшвили (режиссёр Челидзе, художник Ахвледиани);
• 1931 — «Дом на берегу Куры» пьеса К. Каладзе из современной постановке жизни грузинской интеллигенции (режиссёр Антадзе, художник Ахвледиани);
• 1932 — «Страх», пьеса А. Афиногенова о процессах происходящих в современную пьесе эпоху в среде старой интеллигенции (режиссёр Челидзе, художник Е. Ахвледиани), (профессор Бородин — Гамбашидзе, профессор Захаров — А. М. Жоржолиани);
• 1932 — «Отелло» У. Шекспира (Марджанишвили, режиссёр Н. Годзиашвили, художник Ахвледиани, Дездемона — В. Анджапаридзе);
• 1933 — «Затмение солнца в Грузии» комедия грузинского драматурга З. Н. Антонова, (режиссёр Антадзе, художник Ахвледиани).

Последние московские постановки

В последние годы жизни, одновременно с работой в Грузии, Марджанишвили работал в некоторых московских театрах, поставив спектакли:

• 1931 — в бывшем театре Корша — «Строитель Сольнес» Ибсена (художник — П.Оцхели; в ролях: Сольнес — Н. Соснин; Бровик — Б. Петкер; Гильда — В. Попова);
• 1933 — в Малом театре — «Дон Карлос, инфант испанский» Ф. Шиллера (художник Арапов; Филипп — Ленин, П. Садовский, Елизавета — Белёвцева, Дон Карлос — Лепштейн, Эболи — Гоголева, Поза — Аксёнов, Ольховский);
• 1933 — в Московском театре оперетты — «Летучая мышь» Штрауса.

Тбилисский русский драматический театр

• 1932 — «На дне» М. Горького

Режиссёр кино

• 1916 — Любовь всесильная;
• 1924 — Буревестники;
• 1927 — Закон и долг;
• 1927 — Гоги Ратиани;
• 1927 — Мачеха Саманишвили (совместно с Закарием Беришвили);
• 1928 — Овод;
• 1929 — Трубка коммунара.

Киносценарист

• 1924 — Буревестники;
• 1927 — Закон и долг;
• 1928 — Овод (совместно с Виктором Шкловским);
• 1929 — Трубка коммунара.

Признание и награды

• Народный артист Грузинской ССР (1931).
• Именем Марджанишвили в 1933 году был назван 2-й Государственный драматический театр (ныне Тбилисский академический театр имени К. Марджанишвили).
• Именем Марджанишвили названы площадь в Тбилиси, улица в Тбилиси, станция метро в Тбилиси («Марджанишвили» груз. მარჯანიშვილი).

Литература

Гугушвили Э. Н. [teatr-lib.ru/Library/Gugushvili/mar/ Котэ Марджанишвили]. М.: Искусство, 1979. 399 с. («Жизнь в искусстве»).

Ссылки

• Марджанишвили Константин Александрович — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Марджанишвили, Константин Александрович

Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.