Мареско, Арман Самюэль де
| Арман Самюэль де Мареско | |
| фр. Armand Samuel de Marescot | |
 | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти |
25 декабря 1832 (74 года) |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск |
инженерные войска |
| Звание | |
| Сражения/войны |
Война Первой коалиции, Война Второй коалиции, Война третьей коалиции, Война на Пиренейском полуострове |
Арман Самюэль де Мареско (фр. Armand Samuel de Marescot; 1 марта 1758, Тур — 25 декабря 1832, Вендом) — маркиз, первый генеральный инспектор инженеров (с 6 июля 1804 года по 4 сентября 1808 года), дивизионный генерал (с 8 ноября 1794 года).
Биография
Родился 1 марта 1758 года в Туре; воспитывался в Лафлешском и Парижском военных училищах и 13 января 1784 года выпущен лейтенантом инженерного корпуса.
Участвовал в революционных войнах на севере Франции. В чине капитана находился в Лилле и привёл укрепления его в оборонительное положение. Эту крепость ему пришлось защищать против австрийцев в 1792 году, тогда Мареско был ранен.
До 1793 года Мареско сражался, под началом Дюмурье, участвовал в деле под Неервинденом, а затем был командирован к армии, осаждавшей Тулон, и здесь устройством батальона рабочих положил начало сапёрным войскам. Здесь же Мареско коротко познакомился с Наполеоном, тогда артиллерийским полковником Бонапарте.
В 1794 году Мареско участвовал в обороне Мобежа, затем в осаде Шарлеруа. После взятия Шарлеруа за успешные действия против крепости Ландреси, павшей через семь дней после открытия атаки, Мареско был произведён в полковники, за осады Кенуа, Валансьенна и Конде — в бригадные, а за взятие Маастрихта — в дивизионные генералы.
В 1795 году Мареско находился при армии в Восточных Пиренеях, где разрушил форт Фуэнтаррабию. В 1796 году Мареско участвовал в обороне крепости Ландау, в 1799 году был назначен комендантом Майнца.
Став первым консулом, Бонапарт назначил Мареско инспектором инженерного корпуса. Мареско сопровождал Наполеона в его походе в Италию и руководил переходом французской армии через перевал Сент-Бернар.
После победы при Маренго Мареско руководил возведением укреплений в Бельгии и 2 февраля 1805 года был награждён орденом Почётного легиона.
В кампании 1805 года в Австрии Мареско командовал инженерными войсками действующей армии и принимал участие в генеральном сражении при Аустерлице.
В 1808 году, инспектируя крепости Пиренейской линии и занятые французами в Испании и находясь при корпусе генерала Дюпона, Мареско после неудачного дела при Байлене подписал капитуляцию, за что был лишён чинов и орденов, провёл три года в заключении, после чего до восшествия на французский престол Бурбонов оставался в ссылке в Туре.
Людовик XVIII вернул Мареско все прежние чины и отличия вместе с должностью генерал-инспектора инженерной части и назначил начальником 20-й дивизии.
За разработку проекта обороны французских границ Мареско был награждён орденом св. Людовика и званием маркиза и пэра.
Во время «Ста дней» Мареско не пошёл на службу к Наполеону, однако при возвращении Бурбонов был отправлен в отставку.
Умер в Вендоме 25 декабря 1832 года.
Библиография
Мареско написал много сочинений по военной истории и фортификации, среди которых более известными являются:
- «Relation des sièges, soutenus ju faits par les armèes françaises depu’s 1792», Paris, 1806;
- «Mémoire sur l’emploi des bouches à fer, pour lancer des grenades en grande quantité» в "Collectoin de l’Institut, II, Paris, 1799;
- «Mémoire sur la fortification souterraine» в «Journal de l’ecole politechn.», IV, Paris, 1802.
Источники
- Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
- Charles Mullié. Biographie des célébrités militaires des armées de terre et de mer de 1789 à 1850, 1852
Напишите отзыв о статье "Мареско, Арман Самюэль де"
Отрывок, характеризующий Мареско, Арман Самюэль де
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
