Мариам Дадиани

Мариам Дадиани груз. მარიამ დადიანი<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Мариам из альбома зарисовок дона Кристофоро де Кастелли</td></tr>
Царица Картлийская
1638 — 1675
Предшественник:	Кетеван княжна Абашишвили
Преемник:	Тамара Багратиони-Давитишвили
Рождение:	ок. 1599—1609 гг. Зугдиди княжество Мегрелия
Смерть:	1682(1682) Тбилиси
Место погребения:	Светицховели, Мцхета
Род:	Дадиани
Отец:	Манучар I Дадиани
Мать:	Тамара княжна Джакели
Супруг:	1. Симон II Гуриели 2. Ростом Багратиони 3. Вахтанг V Багратиони
Дети:	сын: Отиа Гуриели

Мариа́м Дадиа́ни (груз. მარიამ დადიანი; между 1599 и 1609 годами — 1682) — царица Картли, супруга Ростома Багратиони, дочь владетеля Мегрелии Манучара Дадиани, единокровная сестра Левана II Дадиани и единоутробная сестра Кайхостро I Гуриели.

В 1621 году вышла замуж за Симона, сына Мамиа II Гуриели. После убийства Симоном отца, брат Мариам забрал сестру и увёз в Мегрелию, в Зугдиди. В 1634 году с разрешения персидского шаха Мариам вышла замуж за картлийского царя Ростома. Брак был направлен против Теймураза I и имеретинского царя Георгия III. После смерти Ростома в 1658 году, Мариам вышла замуж за картлийского царя Вахтанга V (Шахнаваз I).

Мариам восстанавливала разрушенные завоевателями церкви и монастыри, в частности, заново отстроила Болнисский храм, обновила Руисскую церковь и другие. Мариам собирала и обновляла грузинские манускрипты, на собственные средства выкупала ценные пергаменты. В 1633—1646 годах с помощью Мариам был заново переписан сборник Картлис Цховреба.

Биография

Мариам была дочерью владетельного князя Одиши (Мегрелии) Манучара I Дадиани, который правил в 1590-1611 годах. Его первой женой была Нестан-Дареджан Багратиони, дочь царя Кахети Александра II. Известно, что жениться на Нестан-Дареджан хотел Шах Аббас I, однако Александр, бывший категорически против этого брака, срочно выдал дочь замуж за Манучара, владетеля Одиши (Мегрелии).

По сведениям русских послов Кузьмы Совина и Андрея Полуханова, Манучар женился на Нестан-Дареджан в 1596 году. Исходя из этой даты, а также из сведеней Арканджело Ламберти, историк Илья Антелава точно вычислил дату рождения Левана, первенца Манучара и Нестан-Дареджан — 1597 год, который также стал годом смерти Нестан-Дареджан. (Вахушти Багратиони писал, что «при родах умерла Нестан-Дареджан»).

После траура по Нестан-Дареджан, по сведениям Вахушти, Манучар женился на вдове Вахтанга Гуриели и дочери атабага. Бери Эгнаташвили также пишет, что Мариам была дочерью дочери атабага. По сведениям анонимного грузинского летописца, мать Мариам звали Тамар. Исходя из этой информации, считается, что мать Мариам была Тамар Джакели, сыном которой от первого брака был Каихосро I Гуриели, политический деятель Западной Грузии, правивший в Гурии в 1639-1658 годах. У Манучара и Тамар Джакели было четверо детей: Эрекле, Иэсе, Мариам и ещё одна дочь, имя которой не сохранилось. (В материалах русского посольства 1652 года, упоминается вторая сестра Левана Дадиани, отправленная к шаху Ирана.) Неизвестно, кто из детей — Иэсе, Эрекле, Мариам или неназванная сестра — был старше. Если считать, что Мариам была старшей, то год её рождения не мог быть раньше 1599 года. Известно, что Мариам вышла замуж за Симона Гуриели в 1621 году, в Грузии того времени же было запрещено выходить замуж до 12 лет. С учётом этого закона, Мариам не могла родиться позднее 1609 года. Поэтому скорее всего она родилась между 1599 и 1609 годами.

Детство

Согласно грузинской традиции, знатных детей отдавали на воспитание подчинённым азнаурам или тавадам — поэтому можно предположить, что Мариам тоже отдали на воспитание в семью какого-либо тавада или азнаура. В составленном в 1634 году списке приданого, среди прочего, упоминается следующее — «честная, хорошо воспитанная, стройная как тростник.»

Мариам рано лишилась отца. Как пишет Вахушти, в 1611 году во время охоты стадо оленей увлекло и убило его.

Первый брак. Мариам и Симон Гуриели

Согласно одной из хроник, в 1621 году Мариам вышла замуж за сына владетеля Гурии Мамии II Гуриели Симона (в будущем ставший Симоном II Гуриели). У Мариам и Симона родился сын Отиа. Мариам жила счастливо с Симоном до 1625 года — когда мечтавший о Гурийском троне Симон убил своего отца.

Узнав об этом, Леван II Дадиани, брат Мариам, решил воспользоваться ситуацией и подчинить себе гурийское княжество. Решающая битва между ним и Симоном произошла возле Ланчхути. Леван жестоко покарал своего противника — выколол ему глаза, а сестру забрал с собой в Мегрелию. Владетелем (мтаваром) Гурии Леван назначил католикоса Западной Грузии Малахию (Гуриели), а соправителем брата Мариам по матери Каихосро I.

После этих событий в течение семи лет Мариам жила при дворе брата в Зугдиди и занималась лишь воспитанием сына Отии.

Второй брак. Воцарение в Картли

В 1632 году с разрешения персидского шаха Сефи I-ого на картлийский трон взошёл омусульманенный грузинский царевич Ростом Багратиони.

По воспоминаниям современников, Ростом Багратиони был одарённым, умным, но в то же время хитрым и дальновидным человеком. Вначале Ростом стал начальником шахской гвардии, а затем стал управляющим города Исфагана. После того, как Ростом принял участие в перевороте в Иране 1629 года, итогом которого стало восшествие на престол шаха Сефи I, Хосро-Мирза, он же Ростом Багратиони, стал вторым человеком в государстве.

После отстранения от трона Картли непокорного Теймураза I, 3 ноября 1631 года, Сефи I назначил царём Картли Ростома.

Находящийся в Картли в 1626 году католический миссионер Пьетро Аватабили отмечает, что «новый царь ещё не приехав уже мечтал о женитьбе на сестре Дадиани, владетеля Одиши, и не уставал посылать гонца за гонцом.»

Однако, в то же время из других источников известно, что приехав в Картли Ростом женился на Кетеван, дочери князя Горджаспа Абашишвили (из рода Бараташвили), и только после смерти своей первой жены он женился на Мариам. Вахушти Багратиони пишет — «после смерти первой своей жены отправился Ростом к Левану и отдал он ему в жёны сестру свою..» Ростом боялся укрывшегося в Имерети Теймураза, и хотел заручиться поддержкой могущественных союзников. Именно этим был обусловлен брак картлийского царя и сестры владетеля Мегрелии. И если Ростом хотел заполучить Теймураза для усиления власти в Картли, то целью Левана было получение имеретинского царства.

В 1633 году владетель Мегрелии отправил в Картли посольство под управлением Николоза (Никифора) Ирубакидзе-Чолокашвили, которое должно было обговорить условия предстоящей свадьбы.

Встреча между Леваном и Ростомом произошла возле деревеньки Багдати, на мосту Кака. Ростом выдвинулся из Картли с 30 000-м войском и встал лагерем возле деревни Оцхе. Леван выдвинулся также с большим войском и встал возле деревни Сачхеидзе.

Узнавший об этом царь Имерети Георгий III (англ.) решил расстроить опасную для него политическую свадьбу. Имеретинское войско перерезало путь мегрельскому владетелю, Георгий решил разведать обстановку и с малым отрядом подошёл к врагу, но предатель в свите Георгия рассказал обо всём Левану и последний взял в плен царя Имерети.

Государственная деятельность

Сразу после воцарения в Картли Мариам без ведома Ростома освободила от податей тбилисских крестьян, что было, по меньшей мере, странным для Картли феодальной эпохи.

Известно, что поначалу Мариам была категорически против замужества с престарелым мусульманином, но поняв, что сопротивляться брату не имело смысла, условием свадьбы назвала равные права в управлении царством. Из-за трудной ситуации, когда для сохранения трона Ростому был необходим альянс с Леваном, он согласился на эти условия.

Будучи царицей Картли, Мариам много способствовала строительству множества новых церквей и восстановления старых. Под её руководством был переписан важнейший памятник грузинской истории — «Картлис Цховреба» (Житие Картли). Царь Ростом, будучи с детства мусульманином, воспитанным в Персии, стал насаждать в Грузии иранские обычаи, при нём были введены персидские должности, в грузинский язык внедрена персидская лексика, в грузинская культуру — персидская и мусульманская, что пагубно отражалось на национальном самосознании грузин. И хотя его правление было отмечено стабильностью, спокойствием, укреплением государственной власти и даже экономическим подъёмом, тем не менее, из-за активной иранизации Картли в грузинском обществе росло недовольство правлением Ростома. Одним из лидеров оппозиционно настроенной части общества стал духовный отец царицы Мариам — католикос Эвдемоз I (Диасамидзе). Он, не страшась, говорил Ростому в лицо: «Ты отец родной для мусульман, а для христиан ты — отчим!» В 1642 году под руководством католикоса был организован заговор против царя. Однако заговор был раскрыт, католикос арестован и впоследствии задушен. Тем ни менее царица Мариам продолжила дело своего духовного отца, в части сохранения грузинской культуры.

Для понимания роли Мариам в политической жизни крайне важно оценить события после смерти Ростома. Созданная в XVIII веке хроника «Житие Картли» пишет:

Царь Ростом умер в городе Тбилиси. Не желала плакать ни царица, ни народ. Ради приличия поплакали день-два. Татары внесли его в крепость, чтоб похоронить в городе Куме. Джемал хан тоже был там, ввёл Мариам в крепость и хотел отправить её к шаху.

Но Мариам отказалась отправиться в Иран и отправила к шаху посла князя Папуну Цицишвили, который и доложил шаху о смерти Ростома, и отдал ему письмо от Мариам. Текст письма Мариам к шаху неизвестен, однако его содержание известно из письма Мариам к своему советнику 1658 года. Она просила считать её матерью Шахнаваза (Вахтанг V), то есть остаться на троне. Из «Жизни Картли» известно, что:

Папуна рано прошёл к Шаху. Опечалился шах услышав о смерти Ростома. (Папуна шаху) сказал, что и при жизни, и по завещанию Ростом отдал своё царство владетелю Мухрани.

Дальнейшие события описывает нам царевич Вахушти

Узнав об этом, шах пожаловал Вахтангу царство в Картли и дары большие и сокровища Ростома и велел жениться на царице Мариам. Получив эти вести, Заал эристави отступил в Душети и не захотел подчиниться Вахтангу и отказался от сватовства тоже с ним, ибо Заал [до того] просил у Вахтанга дочь его за сына своего. А Вахтангу было тяжело жениться на царице Мариам, ибо был он женат на Родам, дочери Каплана, возвышенной и добродетельной, однако бессильный [Вахтанг] отпустил Родам и женился на Мариам.

Третий брак. Мариам и Вахтанг

В 1654 году Ростом признал своим приёмным сыном и наследником трона Вахтанга Багратиони-Мухранского. В тот же год царевича отправили в Персию, откуда вернулся мусульманин Шахнаваз, он же Вахтанг V. После смерти Ростома шах назначил царём Картли Вахтанга, однако условием царствования назвал женитьбу с Мариам. Вахтанг был вынужден развестись со своей первой женой, Родам Орбелиани и жениться на Мариам. Из документов того времени известно, что Мариам на равных управляла государством — в одном из документов 1664 года Мариам пишет:

Многое сделала я хорошее для Грузии и долго властвовала над ней.

Мариам использовала амбиции своего мужа для собственных целей — после смерти Левана II 17 марта 1657 года, в разразившейся битве за мегрельский престол Мариам заняла сторону Липарита Дадиани, так как он был сыном её брата. Сложившейся ситуацией воспользовался князь Салипартиано Вамех Дадиани, который с помощью царя Имерети спустя несколько недель взошёл на престол. Попытка дворян Мегрелии своими силами возвести на престол Липарита Дадиани кончилась ничем, и последний был вынужден отправиться за помощью к родственникам своей бабки: Каихосро Гуриели и Ахалцихскому паше. Затем Липарит отправился в Гори к своей тёте, где получил картлийское войско под предводительством князя Зазы Цицишвили. Войска союзников вошли в Мегрелию, и Вамех III Дадиани был вынужден бежать в Имерети. Липарита поддерживали как светские, так и религиозные власти — в частности католикос Илларион, но удержаться у власти Липарит не смог. Царь Имерети Александр III ввёл свои войска в Мегрелию и разгромил войско ахалцихского паши и Липарита и посадил владетелем Вамеха III. Дальнейшая судьба Липарита неизвестна — по одной из версий он умер в битве, а по сведениям царевича Вахушти он вместе с Каихосро Гуриели отправился в Стамбул, где и умер.

Мариам болезненно встретила известие о победе Вамеха в Мегрелии, однако вначале ничего не могла сделать — вскоре Вамех стал царём Имерети, а спустя некоторое время попытался захватить и Гурию, где получил отпор от Каихосро. Испуганный Вамех нарушил договор с Шахнавазом (Вахтанг V), и для сохранения власти в Имерети срочно выдал замуж свою дочь за тамошнего князя Бежана Гогоберидзе, хотя по договору Вамех должен был выдать свою дочь замуж за сына Вахтанга. Французский путешественник Жан Шарден пишет — Мариам… попросила своего мужа защитить интересы её родственника, и вернуть ему трон, законным наследником которого он является.

Вскоре Вахтанг вторгся в Мегрелию и вынудил Вамеха бежать в Сванети, куда по приказу Вахтанга управляющий (сардал-моурав) Лечхуми Хосиа Лашхишвили послал убийц и вскоре Вамех был убит.

Владетелем Мегрелии стал другой племянник Мариам — Шамадавле, взявший имя Леван III Дадиани.

Абесалом Тугуши отмечает, что при Вахтанге Мариам не только не отдалилась от политики, а наоборот, усилила своё влияние на политику Картли.

Смерть

Мариам умерла в глубокой старости и с большим почётом была похоронена в Светицховели. Точная дата её смерти неизвестна, так как надгробье треснуто в том месте, где должна быть дата смерти. Сохранилась эпитафия надгробия, которая гласит:

Дочь: Дадиани: Царица: Грузии Мариам: Лежу: В малой: Гробнице: Сей Видящие: Простите грехи мои: Ради Бога: Христа:---:Хороникона Оригинальный текст (груз.)   ასული:დადიანისა:დე(დო)ფალი:საქართველოსა მარიამ:დავემკდრე:მცირესა:ამას:ს(ა)ფლავსა მხილველნი:შენდობასგვიბრძანებდეთ:ღ(უ)თის გულისათვის:ქ(რისტეს)სა ჩქპ...ქ(რონი)კ(ონ)სა ს:ტ...; — Эпитафия в Кафедральном храме Светицховели

В Грузии того века даты обозначались буквами — соответственно сохранившиеся в конце буквы обозначали 1680 год, однако, по мнению Абесалома Тугуши в конце отсутствуют цифры обозначающие десятилетие и год, соответственно эта дата не пригодна для идентификации года смерти.

Хроники того времени также тоже не дают точной даты — согласно хронике Парсадана Горгиджанидзе Мариам умерла в 1681 году. Наибольшее число современников и произведений того времени (царевич Вахушти в «Истории царства Грузинского», Иесе Чхеидзе в переписанной им в XVII веке «Жамгулани», «Картлис Цховреба» и «Жамни» XVII века) называют годом смерти 1682 год. В хронике Габриэла Микадзе годом смерти назван 1683 год.

Её сын Отиа Гуриели, воспитывавшийся при дворе царя Ростома, был женат на дочери арагвского эристава Заала, и умер в 1645/6 г, оставив сына Липара (? — 1658).

Мариам Дадиани в иконографии

На сегодняшний день сохранилось несколько изображений Мариам на фресках и один портрет современника карандашом. Самая ранняя фреска с изображением Мариам хранится на юго-восточной части Цаленджихского храма, надпись под фреской гласит: Госпожа Мариам, дочь властелина Манучара.

В Мартвильском храме так же существует изображение женщины в дорогой короне и с маленьким сыном — которое по мнению Абесалом Тугуши является изображением Мариам.

Третья фреска Мариам находилась на юго-восточной колонне храма Светицховели. О её существовании известно благодаря Григорию Гагарину — он зарисовал фреску и опубликовал в своём альбоме.

Фреска Мариам Дадиани существует и в Иерусалиме — в грузинском монастыре Креста. Путешествовавший в 1775 году Тимоте Габашвили так описывает эту фреску :

Нарисована Царица Картли, дочь Дадиани, царица Мариам, властительница Картли

В 1845 году Нико Чубинишвили перерисовал эту фреску, а в 1980 году её опубликовал Борис Канделаки.

Портрет Мариам, исполненный католическим миссионером доном Кристофоро де Кастелли, был нарисован им в период его пребывания в Мегрелии. Известно, что когда Бежан Гиоргадзе переводил надписи Кастелли, с большим трудом удалось разобрать следующие надписи — царица Грузии и Колхида.

Эпиграфическое упоминание

В церкви Святого Георгия в селении Згудери, к северу от города Гори, на южной двери церкви имеется шестистрочная надпись, выведенная шрифтом «асомтаврули»:

Эй, доблестный, великомученик среди мучеников, святой Георгий, спаси и сохрани в обеих жизнях славящую тебя царицу цариц, дочь государя Дадиани Мариам и воздай взамен благодать и покровительство своё в судный день, аминь.

Фрагмент родословного древа Мариам Дадиани

Мамиа IV Владетель Мегрелии ж. дочь Ростома Гуриели

Нестан- Дареджан дочь царя Кахети Александра II

Манучар I Владетель Мегрелии

Тамара Джакели

Вахтанг I Гуриели Владетель Гурии

N.дочь м. Баграт царь Имерети

Георгий II князь Салипартиано ж. Анна Дадиани

Леван II Владетель Мегрелии

Симон II Гуриели Владетель Гурии 1-й брак

Мариам 3 м. Вахтанг V царь Картли

Ростом царь Картли 2-й брак

Эрекле

Иэсе

N.дочь м. Сефи I шах Ирана

Кайхосро I Гуриели Владетель Гурии

Вамех III Владетель Мегрелии царь Имерети ж. Елена Гуриели

Отиа ж. N. дочь арагвского эристава Заала

Липарит III Владетель Мегрелии

Леван III (Шамадавле) Владетель Мегрелии

Георгий III князь Салипартиано

Липар

Отрывок, характеризующий Мариам Дадиани

Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.