Мариет, Огюст

Огюст Мариет

Франсуа Огюст Фердинан Мариет (François Auguste Ferdinand Mariette; 11 февраля 1821 — 19 января 1881) — французский египтолог, который в середине XIX века получил от египетских властей монополию на археологические исследования в стране. Основатель и первый руководитель Египетского музея в Каире.

Мариет увлёкся Древним Египтом, разбирая бумаги своего кузена — близкого друга и спутника Шампольона. В 1849 году он поступил на службу в Лувр и на следующий год был отправлен на поиски древних рукописей в Египет. Вместо труда в тиши библиотек он направился к Ступенчатой пирамиде в Саккаре и принялся исследовать её окрестности. Вскоре им были обнаружены Аллея сфинксов и серапеум — место захоронения священных быков. Мариет продолжал археологические изыскания в Саккаре на протяжении четырёх лет, отсылая многочисленные находки в Лувр, за что был по возвращении во Францию произведён в кураторы. Именно он внушил Джузеппе Верди мысль о создании оперы на древнеегипетскую тему.

В 1858 году Мариет принял приглашение египетских властей на место смотрителя древностей и вновь отправился в Египет, на этот раз навсегда. Он наложил ограничение на сбыт древностей и их вывоз из страны, а также принял энергичные меры против хищнической деятельности археологов-любителей. Первым в истории он осуществил раскопки в Карнаке, Абидосе, Дейр-эль-Бахри, Танисе и Гебель-Баркале. Среди его открытий — прекрасно сохранившийся храм Сети I, храмы в Эдфу и Дендере. Опубликованная им стенопись гробниц в Саккаре позволила воссоздать детальную картину жизни во время Древнего царства. Великий Сфинкс под его руководством был освобождён от многовековых песчаных наносов и приобрёл свой нынешний облик.

За свои заслуги Мариет, помимо членства в европейских академиях, был произведён местными властями в ранг паши и бея. В 1859 году он получил разрешение выставить свои находки в специально построенном для этой цели здании в Каире.

В октябре—ноябре 1869 года Мариет был персональным гидом императрицы Евгении во время её визита в Египет, приуроченного к открытию Суэцкого канала.

В 1878 году возглавляемый им Каирский музей пострадал от наводнения, которое уничтожило его рисунки и записи. Ослепший и немощный учёный назначил своим преемником Гастона Масперо. В соответствии с завещанием он был похоронен в саркофаге во дворе основанного им музея.

Литература

• Густерин П. В. Египетский музей. История создания // Мир музея. 2011, № 6.

Отрывок, характеризующий Мариет, Огюст

– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.