Вечера, Мария фон
| Мария Александрина фон Вечера | |
| Maria Alexandrine von Vetsera | |
 | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Подданство: | |
| Место смерти: | |
| Мать: | |
Баронесса Мария Александрина фон Вечера (нем. Maria Alexandrine von Vetsera; 19 марта 1871, Вена — 30 января 1889, замок Майерлинг) — австрийская дворянка, любовница австрийского кронпринца Рудольфа, по одной из версий историков совершившая вместе с ним самоубийство в Майерлинге. По другой распространённой версии, это было тщательно спланированное политическое убийство наследника австрийского престола.
Биография
Мария была дочерью (третьим ребёнком из четырёх) австрийского дипломата[1] (с 1870 года барона) Альбина Вечеры и его супруги Хелены Бальтацци.
Кронпринц Рудольф занимал умы и сердца многих австрийских девушек, и Мария не была исключением. Она познакомилась с кронпринцем на скачках на ипподроме Фройденау, и эта встреча, по свидетельству её доверенного лица учителя французского языка Габриэля Дюбре, кардинально изменила её поведение и настроение. Мария говорила о принце с большим вдохновением, собирала газетные вырезки и фотографии и тщательно следила за его жизнью. Чтобы отвлечь дочь, мать даже отправилась с Марией путешествовать в Англию[2]. Первая личная встреча между Вечерой и принцем состоялась после обмена несколькими письмами в первые дни ноября 1888 года в Хофбурге. Всего до конца января 1889 года между влюблёнными состоялось около двадцати встреч, в подготовке которых участвовали личный извозчик кронпринца Йозеф Братфиш, кузина Рудольфа графиня Мария Лариш и камеристка Марии Вечеры — Агнес Яхода.
Трагедия в Майерлинге
28 января 1889 года кронпринц Рудольф прибыл в Майерлинг около 15:30, Мария приехала в замок позднее на фиакре Братфиша. Ночь перед отъездом в Майерлинг кронпринц провёл у своей любовницы Мицци Каспар, что подтверждается протоколом агента полиции Флориана Майснера, отвечавшего за охрану кронпринца[3][4].
После обнаружения тел утром 30 января в Майерлинг был отправлена группа врачей, констатировавшая смерть Марии в результате выстрела в голову. Совершила ли этот выстрел сама Мария или Рудольф, либо кто-либо третий, доподлинно неизвестно. Мария была похоронена на кладбище при монастыре в Хайлигенкройце, находящемся в 25 км к юго-западу от Вены.
Во время боев за Вену в 1945 году склеп Марии был разрушен. Повторное захоронение произошло только в 1959 году. Эксперты утверждают, что следов смертельного ранения на черепе женщины не наблюдалось.
Существует несколько версий произошедшего в Мейерлинге. Одна из них - гибель Марии от неудачного аборта и самоубийство Рудольфа, не перенёсшего трагедии[5].
Образ в культуре
Трагедия в Майерлинге была положена в основу ряда художественных произведений и фильмов (ленты Анатоля Литвака с Шарлем Буайе, 1936; Жана Деланнуа с Жаном Маре, 1949; Теренса Янга с Омаром Шарифом, 1968, и др.). Этому сюжету посвятил балладу Велимир Хлебников; в его стихотворении (1909—1912) «Мария Вечо́ра» предстаёт «славянкой», убившей хозяина замка (наподобие Юдифи). История Марии фон Вечеры положена в основу сюжета оперетты Имре Кальмана «Маринка».
Напишите отзыв о статье "Вечера, Мария фон"
Примечания
- ↑ Markus, George, Crime at Mayerling: The Life and Death of Mary Vetsera, Ariadne Press, 1995, p. 23.
- ↑ Robert Seydel: Die Seitensprünge der Habsburger. Carl Ueberreuter, Wien 2005, ISBN 3-8000-7038-3, S. 104—110.
- ↑ Friedrich Weissensteiner: Frauen um Kronprinz Rudolf. Kremayr & Scheriau, Wien 1991, ISBN 3-218-00534-5.
- ↑ Robert Seydel: Die Seitensprünge der Habsburger. Carl Ueberreuter, Wien 2005, S. 104-109-110
- ↑ Holler, Gerd, Mayerling: Die Loesung des Ratsels [Mayerling: The Solution to the Riddle], Molden, 1983
Отрывок, характеризующий Вечера, Мария фон
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
