Тальони, Мария

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мария Тальони»)
Перейти к: навигация, поиск
Мария Тальони
Maria Taglioni

Неизвестный художник. Из коллекции Театрального музея им. А. А. Бахрушина
Имя при рождении:

Мария Тальони

Дата рождения:

23 апреля 1804(1804-04-23)

Дата смерти:

22 апреля 1884(1884-04-22) (79 лет)

Профессия:

артистка балета, балетный педагог

Мари́я Тальо́ни (итал. Maria Taglioni; 23 апреля 1804, Стокгольм — 22 апреля 1884, Марсель) — прославленная балерина XIX века, представительница итальянской балетной династии Тальони в третьем поколении, одна из центральных фигур балета эпохи романтизма.





Биография

Мария родилась в семье балетмейстера и хореографа Филиппо Тальони. Девочка не обладала ни балетной фигурой, ни привлекательной внешностью. Несмотря на это, отец решил сделать из неё балерину. Мария училась в Вене, Стокгольме, а затем в Париже у Франсуа Кулона. Позже отец занимался с Марией сам. В 1822 году он поставил балет «Приём молодой нимфы ко дворцу Терпсихоры», с которым Мария дебютировала в Вене. Танцовщица отказалась от присущих в то время балету тяжёлых нарядов, париков и грима, выходя на сцену только в скромном лёгком платье.

Парижскую публику Мария покорила в 1827 году в «Венецианском карнавале», с тех пор она часто танцевала в парижской Гранд-Опера. Затем она танцевала в Лондоне, в театре Ковент-Гарден. В марте 1832 года в парижской Гранд-Опера состоялась премьера балета «Сильфида», ознаменовавшего начало эпохи балетного романтизма. Именно она тогда ввела в балет пачку и тогда же впервые продемонстрировала танец на пуантах-пальцах ног.

Следующие пятнадцать лет Мария Тальони гастролировала по всей Европе: от Лондона до Берлина и от Милана до Санкт-Петербурга. Её репертуар состоял, главным образом, из постановок отца. Лучшие роли её были в балетах: «Бог и баядерка», «Сильфида», «Зефир и Флора». По свидетельству очевидцев, танцы Тальони были воплощением грации и изящества. В то же время А. Я. Панаева вспоминала о посещении стареющей «звездой» петербургского балетного училища[1]:

Тальони днём была очень некрасива, худенькая-прехуденькая, с маленьким желтым лицом в мелких морщинках. Я краснела за воспитанниц, которые после танцев окружали Тальони и, придавая своему голосу умиленное выражение, говорили ей: «Какая ты рожа! какая ты сморщенная»!

Тальони, воображая, что они говорят ей комплименты, кивала им с улыбкой головой и отвечала:

— Merci, mes enfants!

В 1832 году Мария вышла замуж за графа де Вуазен, но продолжала носить девичью фамилию и не оставила сцены. Закончив выступления в 1847, жила преимущественно на виллах Италии. Давала уроки балета. Некоторое время сожительствовала с русским князем А. В. Трубецким, от которого родила сына[2]. Князь Трубецкой позднее женился на её дочери от брака с Вуазеном.

Тальони ещё только однажды появилась в Париже с целью поощрения своей ученицы Эммы Ливри, восходящей звезды, воскресившей на некоторое время позабытые с уходом Тальони классические балетные традиции. С именем Ливри связана единственная балетмейстерская работа Тальони: для неё она поставила балет «Бабочка» (либретто А.де Сен-Жоржа, музыка Ж. Оффенбаха).

Мария Тальони умерла в 1884 году в Марселе. По ошибке, могилу балерины Тальони обычно ищут на кладбище Монмартра, хотя там похоронена только её мать, София Тальони (Sophie Taglioni). Тем не менее, администрация кладбища никак не стремится развеять это заблуждение, и среди молодых танцовщиков установился обычай оставлять свои первые пуанты именно на этой «псевдомогиле» их знаменитой предшественницы. На истинной могиле Тальони на Пер-Лашез люди тоже оставляют туфельки, но не в таком количестве — на монмартрской могиле просто целая груда пуантов. Со временем они разлагаются, теряют цвет и со стороны уже походят, скорее, на современную скульптурную композицию. На надгробии могилы Тальони следующая эпитафия: «Ô terre ne pèse pas trop sur elle, elle a si peu pesé sur toi» (Земля, не дави на неё слишком сильно, ведь она так легко ступала по тебе).

Признание

В 1833 году садовник Пеан-Сильвен представил во Франции новый сорт чайной розы белого цвета с розовой сердцевиной, которому дал название «Тальони».

В 1985 году в её честь назван кратер Тальони на Венере.

Образ в искусстве

В 1836 Уильям Теккерей под псевдонимом «Теофиль Вагстаф» издал в Лондоне книгу «Флора и Зефир», представлявшую собой сборник карикатур на Тальони и её партнёра Альбера, гастролировавших в лондонском Королевском театре в 1833 году. Обложка пародировала знаменитую литографию Шалона, изображающую Тальони в роли Флоры[3]:338.

Портрет Тальони с обозначением года её дебюта (1828, в действительности дебютировала в 1827-м), написанный Гюставом Буланже, располагается на фризе Танцевального фойе Гранд-Опера среди других двадцати портретов выдающихся танцовщиц Оперы конца XVII — середины XIX веков.

Репертуар

Гофтеатр, Вена[* 1]
  • 10 июня 1822 — Нимфа, «Приём юной нимфы ко двору Терпсихоры»*
  • 17 декабря 1822 — «Прекрасная Арсена», хореография Луи Анри на сборную музыку
  • август 1823 — «Амазонки», хореография Луи Анри на сборную музыку
  • Pas de châle, концертный номер
  • 29 мая 1824 — Венера, «Психея» Армана Вестриса
Театр Штутгарта
  • «Пробуждение Венеры Амуром»
  • «Праздник в гареме»
  • Pas de deux* (партнёр — Поль Тальони)
  • 1825—1826 — Викторина, «Ярмарка»* (Йеронимо — Джузеппе Турчи (Турчетто); Амазонка, «Меч и копьё»*
  • 12 марта 1826 — Данина, «Данина, или Жоко, бразильская обезьяна»* (Дон Меаро — Антон Штюльмюллер)[* 2]
  • Аглая, «Аглая»*
Парижская Опера
Берлин
  • май 1830 — «Новая амазонка»*
Лондон
Парижская Опера
  • 30 августа 1830 — вставное pas de deux в опере «Фернандо Кортес» (партнёр — Жюль Перро)
  • 13 октября 1830 — Золое, «Бог и баядерка, или Влюбленная куртизанка»*, опера-балет на музыку Даниэля-Франсуа Обера, сценарий Эжена Скриба
  • 14 марта 1831 — Флора, «Зефир и Флора» Шарля-Луи Дидло (Зефир - Жюль Перро)
  • 21 ноября 1831 — Призрак аббатисы Елены (танцы монахинь-призраков*), премьера оперы Джакомо Мейербера «Роберт-Дьявол»
  • 12 марта 1832 — Сильфида, «Сильфида»* на музыку Жана-Мадлена Шнейцхоффера (Джеймс — Жозеф Мазилье)
  • 7 ноября 1832 — Натали, «Натали, или Швейцарская молочница»*[* 5]
  • 4 декабря 1833 — Зюльма, «Восстание в серале»* на музыку Теодора Лабарра (Измаил — Жозеф Мазилье)
Лондон
  • 21 июня 1834 — «Охота нимф» на музыку Даниэля-Франсуа Обера
Парижская Опера
  • 8 апреля 1835 — Брезилья, «Брезилья, или Племя женщин»* на музыку Венцеля фон Галленберга (Замора — Жозеф Мазилье), «Романеска», танцевальний дивертисмент в опере Д.-Ф. Обера «Густав III, или Бал-маскарад» (партнёр — Огюст Вестрис)
  • 21 сентября 1836 — Флёр де Шан, «Дева Дуная»* на музыку Адольфа Адана
Большой театр, Санкт-Петербург
  • 23 ноября 1838 — Гитана, «Гитана, испанская цыганка»* (Фредерик — Николай Гольц)
  • 1838 — Миранда, «Миранда, или Кораблекрушение»*
  • 1839 — «Креолка»*
  • 22 ноября 1839 — графиня Анжела, «Тень»* на музыку Людвига Маурера (рыцарь Лоредан — Николай Гольц)
  • 1840 — «Озеро волшебниц»*
  • 5 февраля 1840 — «Морской разбойник»* на музыку Адольфа Адана
  • 1841 — «Аглая, воспитанница Амура»*, «Дая, или Португальцы в Индии»*
  • 26 февраля 1842 — Герта, «Герта, или Царица эльфрид»*
Королевский театр Хеймаркет, Лондон

Напишите отзыв о статье "Тальони, Мария"

Примечания

Источники
  1. [az.lib.ru/p/panaewa_a_j/text_0010.shtml Lib.ru/Классика: Панаева Авдотья Яковлевна. Воспоминания]
  2. Ф. И. Тютчев. Сочинения: В 2-х т. Т. 2: Письма. — М., 1984. — С. 189—192.
  3. В. М. Красовская. Западноевропейский балетный театр. Очерки истории. Преромантизм. — Л.: Искусство, 1983. — 432 с.
Комментарии
  1. Здесь и далее номера и балеты, отмеченные знаком (*) — в хореографии Филиппо Тальони
  2. Затем Тальони танцевала этот балет на гастролях в Вене и Мюнхене.
  3. Прощальный бенефис балетмейстера
  4. Исполнялся под пение хора а капелла.
  5. Новая редакция балета 1821 года.

Ссылки

  • [encspb.ru/object/2804032840 Мария Тальони] // энциклопедия Санкт-Петербург.
  • [www.vokrugsveta.ru/vs/article/428/ Л. Третьякова. День рождения Сильфиды] // «Вокруг света» №11 (2770), ноябрь 2004.
  • [www.youtube.com/watch?v=u3uC6bbTmkY Мария Тальони и Эмма Ливри] // сюжет программы «Абсолютный слух».
  • [www.npg.org.uk/collections/search/person/mp04405/marie-taglioni Мария Тальони в гравюрах и рисунках] // Национальная портретная галерея, Лондон.

Отрывок, характеризующий Тальони, Мария


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.