Мария I (королева Англии)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мария I Тюдор»)
Перейти к: навигация, поиск
Запрос «Мария Тюдор» перенаправляется сюда; см. также другие значения.
Мария I
Mary I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

королева Англии
19 июля 1553 — 17 ноября 1558
Девиз: Veritas Temporis Filia
Коронация: 1 октября 1553
Предшественник: Джейн Грей
Преемник: Елизавета I
королева Ирландии
19 июля 1553 — 17 ноября 1558
Предшественник: Джейн Грей
Преемник: Елизавета I
королева Испании
16 января 1556 — 17 ноября 1558
Предшественник: Изабелла Португальская
Преемник: Елизавета Валуа
 
Вероисповедание: католицизм
Рождение: 18 февраля 1516(1516-02-18)
Гринвич
Смерть: 17 ноября 1558(1558-11-17) (42 года)
Сент-Джеймсский дворец, Лондон
Род: Тюдоры
Отец: Генрих VIII
Мать: Екатерина Арагонская
Супруг: Филипп II, король Испании
 
Автограф:

Мари́я I Тюдо́р (18 февраля 1516—17 ноября 1558) — первая коронованная королева Англии с 1553, старшая дочь Генриха VIII от брака с Екатериной Арагонской. Также известна как Мария Кровавая (или Кровавая Мэри, англ. Bloody Mary), Мария Католичка.

Этой королеве не поставили ни одного памятника на родине (есть памятник на родине мужа — в Испании), её имя ассоциируется с кровавыми расправами, день её смерти (и одновременно день восшествия на престол Елизаветы I) отмечали в стране как национальный праздник.





Детство и юность

До рождения Марии Тюдор все дети Генриха VIII и Екатерины Арагонской умирали во время беременности или сразу после родов, и появление на свет здоровой девочки вызвало большую радость в королевской семье.

Девочку окрестили в монастырской церкви близ дворца Гринвич спустя три дня, нарекли её в честь любимой сестры Генриха — королевы Франции Марии Тюдор.

Первые два года жизни Мария переезжала из одного дворца в другой. Связано это было с эпидемией английского пота, которой опасался король, перебираясь все дальше и дальше от столицы.

Свита принцессы в эти годы состояла из леди-наставницы, четырёх нянек, прачки, капеллана, постельничего и штата придворных. Все они одевались в цвета Марии — голубой и зелёный.

К осени 1518 года эпидемия отступила, и двор возвратился в столицу и к своей привычной жизни.

В это время во Франции на престол вступил Франциск I. Ему не терпелось доказать свою силу и могущество, для чего он стремился заключить дружеский союз с Генрихом, через брак Марии и французского дофина.

Переговоры завершились к осени 1518 года. Мария должна была выйти замуж по достижении дофином четырнадцатилетнего возраста. Среди условий было и такое: если у Генриха не появится наследника мужского пола, корону наследует Мария. Однако в такую возможность Генрих не верил, так как ещё надеялся на рождение сына (королева была на сносях), к тому же казалось немыслимым, что править страной будет женщина.

Королева родила мёртвого ребёнка, и Мария продолжала оставаться основной претенденткой на английский престол.

Детство Марии проходило в окружении большой свиты, соответствующей её положению. Однако родителей она видела весьма редко.

Её высокое положение слегка пошатнулось, когда любовница короля Элизабет Блаунт родила мальчика (1519). Его нарекли Генрихом, ребёнок был почитаем как имеющий королевское происхождение. Ему приставили свиту и даровали титулы, соответствующие наследнику престола.

План воспитания принцессы был составлен испанским гуманистом Вивесом. Принцесса должна была научиться правильно говорить, освоить грамматику и читать по-гречески и по-латыни. Огромное значение уделялось изучению творчества христианских поэтов, а ради развлечения ей рекомендовали читать рассказы о женщинах, пожертвовавших собой — христианских святых и античных девах-воительницах. В свободное время она занималась верховой ездой и соколиной охотой. Однако в её образовании было одно упущение — Марию совершенно не готовили к управлению государством.

В июне 1522 года ко двору Генриха прибыл император Священной Римской империи Карл V. В честь него были устроены богатые празднества, к этой встрече готовились несколько месяцев. На ней был подписан договор о заключении помолвки между Марией и Карлом (помолвка с французским дофином была расторгнута).

Жених был старше невесты на шестнадцать лет (Марии в ту пору было только шесть). Однако, если Карл воспринимал этот союз как дипломатический шаг, то Мария испытывала к своему жениху какие-то романтические чувства и даже посылала ему небольшие подарки.

В 1525 году, когда стало понятно, что Екатерина не сможет родить наследника, Генрих всерьёз задумался о том, кто станет следующим королём или королевой. Если его незаконнорождённому сыну были дарованы титулы раньше, то Мария получила титул принцессы Уэльской. Этот титул всегда носил наследник английского престола. Теперь ей необходимо было осуществлять управление своими новыми владениями на месте.

Уэльс ещё не был частью Англии, а только зависимой территорией. Управлять ею было задачей не из простых, так как валлийцы считали англичан завоевателями и ненавидели их. Принцесса выехала в свои новые владения в конце лета 1525 года с огромной свитой. Её резиденция в Ладлоу представляла королевский двор в миниатюре. На Марию были возложены обязанности творить правосудие и выполнять церемониальные функции.

В 1527 году Генрих поостыл в своей любви к Карлу. Помолвка между ним и Марией была расторгнута незадолго до отъезда Марии в Уэльс. Теперь его интересовал союз с Францией. Марию можно было предложить в жёны самому Франциску I или одному из его сыновей. Мария вернулась в Лондон. Она достаточно подросла, чтобы блистать на балах.

Череда мачех

Летом 1527 года Генрих решил аннулировать брак с Екатериной, Мария при этом становилась незаконной дочерью короля и теряла свои права на корону.

Следующие несколько лет Мария была для Генриха средством давления на королеву, Екатерина не признавала недействительности брака, а Генрих, угрожая ей, не позволял видеться с дочерью.

После самовольного развода Генриха жизнь Марии нисколько не улучшилась. Он вновь женился, его новой супругой стала Анна Болейн, а Мария была отправлена на услужение к мачехе, которая пыталась наладить отношения с падчерицей, но всякий раз получала отказ. Но вскоре Анна Болейн была казнена за ложную супружескую измену и Генрих VIII взял в жёны тихую и спокойную Джейн Сеймур. Она родила королю сына Эдуарда, но вскоре умерла от родильной горячки.

Теперь король менял жён очень быстро. После Джейн была Анна Клевская, затем Екатерина Говард, а последней — Екатерина Парр. Жизнь Марии теперь зависела от того, какие отношения складывались у неё с новыми жёнами короля.

После смерти Генриха Мария всё ещё не была замужем, хотя ей исполнился 31 год. Она была второй претенденткой на престол после Эдуарда — сына Генриха и Джейн Сеймур. Эдуарду было девять, когда он взошёл на престол. Он был слабым и болезненным мальчиком. Регентами при нём стали герцог Сомерсет и Уильям Педжет. Они опасались, что в случае, если Мария выйдет замуж, то с помощью супруга попробует захватить престол. Её старались держать вдали от двора и всячески настраивали малолетнего короля против старшей сестры.

Основной зацепкой для трений было нежелание Марии — преданной католички — переходить в протестантскую веру, которую исповедовал король Эдуард.

В начале 1553 года у Эдуарда обнаружились симптомы прогрессирующей стадии туберкулеза. Ослабевшего подростка заставили подписать закон о наследии. По нему королевой становилась Джейн Грей, старшая дочь герцога Саффолка. Мария и её единокровная сестра Елизавета — дочь Анны Болейн — из претендентов на престол исключались.

Королева Англии

После смерти Эдуарда королевой действительно стала шестнадцатилетняя Джейн Грей. Во время кризиса престолонаследия Мария сумела избежать расправы и бежала в Восточную Англию. Военная операция против Марии не увенчалась успехом. Джейн Грей не имела широкой поддержки в английской элите и сумела удержаться на троне всего 9 дней, после чего корона перешла к Марии.

После правления Генриха VIII, объявившего себя главой Церкви и отлучённого папой римским, в стране было разрушено больше половины церквей и монастырей. После Эдуарда, чьи приближённые разворовали казну, на долю Марии выпала сложная задача. Ей досталась бедная страна, которую необходимо было возрождать из нищеты.

За первые полгода на престоле Мария казнила 16-летнюю Джейн Грей, её мужа, Гилфорда Дадли, отца, Генри Грея, и свёкра — Джона Дадли. Будучи по натуре не склонной к жестокости, Мария долго не могла решиться отправить на плаху свою родственницу. Мария понимала, что Джейн была лишь пешкой в чужих руках и вовсе не стремилась стать королевой. Вначале суд над Джейн Грей и её мужем планировался как пустая формальность — Мария рассчитывала сразу же помиловать молодую чету. Но судьбу «королевы девяти дней» решил начавшийся в январе 1554 года мятеж Томаса Уайетта. Джейн Грей и Гилфорд Дадли были обезглавлены в Тауэре 12 февраля 1554 года.

Она вновь приблизила к себе тех людей, которые совсем недавно были против неё, зная, что они в состоянии помочь ей в управлении страной. Она начала восстановление в государстве католической веры, реконструкцию монастырей. Вместе с тем на период её правления пришлось большое число казней протестантов.

С февраля 1555 года в Англии запылали костры. Всего было сожжено около трехсот человек, среди них ярые протестанты, иерархи церкви — Кранмер, Ридли, Латимер и другие, на совести которых была как Реформация в Англии, так и раскол внутри страны. Было приказано не щадить даже тех, кто, оказавшись перед костром, соглашался принять католичество. Впоследствии в правление Елизаветы I было придумано прозвище её сестре — Мария Кровавая.

Летом 1554 года Мария вышла замуж за Филиппа — сына Карла V. Он был на двенадцать лет моложе своей жены. По брачному договору, Филипп не имел права вмешиваться в управление государством; дети, рождённые от этого брака, становились наследниками английского трона. В случае преждевременной смерти королевы Филипп должен был вернуться назад в Испанию.

Народ невзлюбил нового мужа королевы. Хотя королева пыталась через парламент провести решение о том, чтобы считать Филиппа королём Англии, но парламент ей в этом отказал.

Испанский король был напыщен и высокомерен; свита, прибывшая с ним, вела себя вызывающе. На улицах стали происходить кровавые стычки между англичанами и испанцами.

Смерть королевы

В 1557 году в Европу пришла «лихорадка» (англ. ague или fever) вирусной природы[комм. 1], ставшая самой страшной эпидемией XVI столетия[1]. В Англии её пик, сопоставимый по смертности с потерями от чёрной смерти[2], пришёлся на осень урожайного 1558 года: на южном побережье страны «лихорадкой» переболело более половины населения[3]. Известные тогда чума и английский пот поражали людей быстро и беспощадно; новая болезнь была длительной, вялотекущей, а её исход — непредсказуемым[4]. Смертность была особенно велика среди приезжих из континентальной Европы, дворянства и духовенства[5][6], а самыми известными жертвами «лихорадки» стали кардинал Поул и сама королева[7].

В конце августа 1558 года от «лихорадки» слегла двадцатилетняя камеристка Марии Джейн Дормер[en] (будущая герцогиня Фериа), а когда она выздоровела — пришёл черёд Марии[8]. С первыми проявлениями болезни королева удалилась в Сент-Джеймсский дворец[9]. Современные историки описывают течение болезни по-разному: Дэвид Лодс считает, что после августовского приступа наступила ремиссия[10], за которой в октябре последовало смертельное обострение[10]; Линда Портер считает, что Мария медленно и неотвратимо угасала в течение всей осени[11]. К концу октября она слегла окончательно и поняла, что ей не выжить[11]. Люди, на которых она обычно опиралась, уже не могли помочь ей: кардинал Поул страдал той же «лихорадкой», а в октябре в Лондон пришли вести о смерти Карла V и его сестры[12][комм. 2]. Филипп, занятый похоронами отца и войной во Фландрии, помочь нелюбимой супруге не мог, да и не собирался: его интересовала лишь бескровная передача английской короны Елизавете и сохранение дружественных отношений с новой королевой[13].

Несмотря на упадок сил и вражду с сестрой, Мария тоже беспокоилась за судьбу страны[14]. 28 октября она утвердила завещание в пользу пока не называемой преемницы и отрешила Филиппа от каких-либо прав на Англию[15]. 8 ноября, когда Мария уже впала в бессознательное состояние, её посланники передали Елизавете устное благословение королевы[16]. Рано утром 17 ноября Мария ненадолго пришла в сознание, отслушала католическую мессу и вскоре тихо скончалась[17]. В тот же день, узнав о смерти королевы, умер и кардинал Поул[18][19].

Елизавета, поддерживаемая знатью и парламентом, немедленно приняла управление страной. Тщательно спланированная и организованная церемония похорон Марии, стоившая казне 7763 фунта, состоялась лишь 13—14 декабря 1558 года[20]. Гроб захоронили в капелле Генриха VII Вестминстерского аббатства. В 1606 году по воле Якова I в ту же могилу перезахоронили скончавшуюся в 1603 году Елизавету[комм. 3], и с тех пор единокровные сёстры лежат под одним надгробием, на котором установлена единственная скульптура — Елизаветы[21][22]. Латинская эпитафия на могиле гласит: «Союзницы на троне и в могиле, сёстры Елизавета и Мария лежат здесь в надежде на воскрешение» (лат. Regno consortes et urna, hic obdormimus Elizabetha et Maria sorores, in spe resurrectionis)[23][24].

Портреты Марии Тюдор

В молодости Марию Тюдор изображали Ганс Гольбейн младший и «Мастер Джон», в 1550 году Уильям Скротс[en][25], в период её правления — Ганс Эворт, написавший три разных портрета, и Антонис Мор. В отличие от многочисленных портретов Елизаветы[en], выполненных в броском национальном английском стиле, портреты Эворта и Мора в той или иное мере воспроизводят манеру Тициана[комм. 4] и принадлежат не новому времени, но уже завершающейся эпохе Возрождения[26].

Самый ранний из надёжно атрибутированных портретов Марии написал в 1544 году «мастер Джон». На этом портрете 28-летняя Мария всё ещё красива, но её лучшие годы уже позади. Невыразительные глаза, опущенные вниз уголки рта — признаки душевных страданий, перенесённых в 1530-е годы[27]. Эти же черты, запечатлённые на позднейших портретах, определили восприятие образа Марии историками. Джеффри Элтон[en] считал, что на них изображена «желчная и ограниченная» женщина, полная противоположность своим отцу и сестре[28]. Пенри Уильямс писал, что Мария Эворта и Мора — «хмурая, блёклая и подавленная [женщина], лишённая искры образа Божия» и королевского величия[29]; это «обыкновенная женщина, способная завоевать наши симпатии, но не внушающая почтения»[30].

Самым выразительным[31] из прижизненных изображений королевы является портрет в технике кьяроскуро, написанный Антонисом Мором по заказу Карла V в 1554 году, вскоре после бракосочетания с Филиппом[32] (в 1557 году этот портрет был воспроизведён в анонимном парном изображении Филиппа и Марии[33]). Мор, придворный живописец Карла и Филиппа, не был ничем связан с английским обществом и не был заинтересован в лакировке образа Марии; вероятно, что натурализм его картины была продиктован самим заказчиком[34]. На портрете Мора Мария, уже немолодая женщина, сидит в естественной позе, её лицо ярко освещено, черты лица — неправильные[32]. Брошь на шее Марии, украшенная легендарной жемчужиной[комм. 5] — свадебный подарок Габсбургов, роза в её правой руке — эмблема дома Тюдоров и одновременно эмблема девы Марии, а потому, возможно, и намёк на ожидаемую беременность королевы[34]. Если это предположение верно, то Мария на этом портрете — не самостоятельный правитель, а лишь супруга короля из дома Габсбургов[35].

В правление Марии ходили лубочные[36] карикатуры, изображавшие «кровавую» королеву в образе самки со множеством сосков, выкармливающих епископов, попов и испанцев[37]. Историк XVIII века Томас Карт писал, что в дома вельмож и самой королевы тайно подбрасывали прокламации, на которой Мария была изображена «голой, тощей, морщинистой и усохшей, с дряблыми и невероятно отвисшими грудями…»[38]. Анонимные авторы поясняли читателю, что королева выглядит так потому, что толпящиеся у трона испанцы обобрали её, оставив лишь кожу да кости[39].

Прижизненные скульптурные портреты Марии в профиль выполнил придворный медальер Габсбургов Джакомо Ниццола[es] (исп. Jacome da Trezzo, Jacometrezzo), приезжавший в Лондон в 1554 году[40]. Дошла до наших дней и погребальная эффигия Марии[22]. Деревянная голова этой эффигии выставлена в постоянной экспозиции Вестминстерского аббатства[22].

В культуре и искусстве

Основная статья: Мария Тюдор в культуре и искусстве

Напишите отзыв о статье "Мария I (королева Англии)"

Комментарии

  1. ↑ Современное медицинское представление о событиях 1557—1558 годов как об эпидемии ОРВИ, не достигшей масштабов пандемии, изложено, например, в Cuhna, B. D. [download.thelancet.com/flatcontentassets/H1N1-flu/epidemiology/epidemiology-34.pdf Influenza: historical aspects of epidemics and pandemics] // Infectious Disease Clinics of North America. — 2004. — Vol. 18. — P. 141-155.
  2. ↑ Эти смерти не были связаны с эпидемией «лихорадки». Мария Австрийская незадолго до смерти пережила два сердечных приступа, а Карл V, по современным исследованиям, умер от малярии (de Zulueta,J. [www.ncbi.nlm.nih.gov/pubmed/18412053 The cause of death of Emperor Charles V] // Parassitologia. — 2007. — Июнь (vol. 49, № 1–2). — С. 107–109. — PMID 18412053.)
  3. ↑ Whitelock, 2010, p. 1: В 1603 году Елизавету похоронили в самом почётном месте Аббатства, между Генрихом VII и Елизаветой Йоркской. Яков, придя к власти, решил забрать эту могилу для себя, что и потребовало перезахоронения Елизаветы.
  4. ↑ Тициан был личным портретистом Филиппа II с 1549 года. Прямые и косвенные связи Тициана с двором Филиппа и Марии рассматриваются в Hope, Charles. Titian, Philip II and Mary Tudor // [books.google.ru/books?id=24wcpBPmNQAC England and the Continental Renaissance: Essays in Honour of J.B. Trapp]. — Boydell & Brewer, 1990. — P. 53-66. — 322 p. — ISBN 9780851152707..
  5. ↑ Эта жемчужина, одна из крупнейших в мире, принадлежала последовательно португальским, испанским и английским монархам и бесследно исчезла в XVII веке. В 2004 году «жемчужина Марии Тюдор» объявилась в Лондоне — см. [www.thesundaytimes.co.uk/sto/news/uk_news/People/article1258328.ece Giant pearl linked to Bloody Mary] (12 мая 2013).

Примечания

  1. ↑ Porter, 2010, pp. 7416—7420.
  2. ↑ Porter, 2010, pp. 7422—7426.
  3. ↑ Porter, 2010, pp. 7420,7436—7438.
  4. ↑ Porter, 2010, pp. 7426—7438.
  5. ↑ Эрикссон, 2007, гл. 2: «жертвами коварной болезни в первую очередь становились самые богатые и привилегированные члены общества (те, кто лучше всех питался)».
  6. ↑ Porter, 2010, p. 7441.
  7. ↑ Porter, 2010, pp. 7441—7446.
  8. ↑ Porter, 2010, «She retired to her apartments and never came abroad again». Автор цитирует Clifford, L. Life of Jane Dormer, Duchess of Feria, ed. J. Stevenson — London, 1887, p. 7446.
  9. ↑ 1 2 Loades, 2009, p. 206.
  10. ↑ 1 2 Porter, 2010, p. 7449.
  11. ↑ Porter, 2010, p. 7451—7455.
  12. ↑ Porter, 2010, pp. 7461—7463.
  13. ↑ Porter, 2010, p. 7465.
  14. ↑ Porter, 2010, pp. 7465—7473.
  15. ↑ Porter, 2010, pp. 7475—7477, 7509.
  16. ↑ Porter, 2010, p. 7517.
  17. ↑ Эрикссон, 2007, гл. 49.
  18. ↑ Porter, 2010, pp. 7519—7521.
  19. ↑ Porter, 2010, pp. 7533, 7536, 7546, 7550.
  20. ↑ Porter, 2010, pp. 7580, 7582.
  21. ↑ 1 2 3 [www.westminster-abbey.org/our-history/royals/burials/mary-i Royals and the Abbey. Burials. Mary I]. Westminster abbey (2013).
  22. ↑ Whitelock, 2010, Introduction. Resurrection (лат. оригинал).
  23. ↑ Porter, 2010, p. 7582 (англ. перевод).
  24. ↑ Porter, 2010, p. 3406.
  25. ↑ Montrose, 2006, p. 70.
  26. ↑ Porter, 2010, p. 2486.
  27. ↑ Gibbs, 2006, p. 296: «Her portraits show her a bitter and narrow-minded woman, curiously unlike her father, brother, and sister.».
  28. ↑ Gibbs, 2006, p. 296: «Portraits of Mary Tudor convey very little of the majesty of Kingship … she appears in the paintings by Antonio Mor and Hans Eworth as sour, inhibited, and drab: there is no reflection here of God’s image on earth.».
  29. ↑ Williams, 1998, p. 86: «... rather plain woman who wins our sympathy but does not command our respect».
  30. ↑ Montrose, 2006, p. 66: «most striking».
  31. ↑ 1 2 Montrose, 2006, p. 66.
  32. ↑ Montrose, 2006, p. 68.
  33. ↑ 1 2 Montrose, 2006, pp. 66, 68.
  34. ↑ Montrose, 2006, p. 68 приводит краткую библиографию авторов, поддерживающих эту версию.
  35. ↑ Montrose, 2006, p. 69: «crude woodcuts».
  36. ↑ Montrose, 2006, p. 69.
  37. ↑ Carte, 1752, p. 331: «naked, meager, wrinkled, and withered, with flabby breasts hanging down to a strange length».
  38. ↑ Carte, 1752, p. 331.
  39. ↑ Bonomi, 2010, p. 28.

Литература

  • Конский П. А.,. Мария I Тюдор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Эрикссон, К. Мария Кровавая. — АСТ, 2007. — 637 с. — ISBN 9785170462452.
  • Bonomi, C. [storialocale.comune.trezzosulladda.mi.it/interne.aspx?codice=23 Jacopo Nizzola da Trezzo, Medaglista alla Corte di Spagna]. — Comune di Trezzo sull’Adda, 2010. — 51 с.
  • Carte, T. [books.google.ru/books?id=yQRDAAAAcAAJ A General History of England, Volume 3]. — London, 1752.
  • Montrose, L. Elizabeth Through the Looking Glass // [books.google.ru/books?id=vgXfYVT5KtQC The Body of the Queen: Gender and Rule in the Courtly World, 1500-2000]. — Berghahn, 2006. — (Berghahn Series History / Gender Studies). — ISBN 9781845451592.
  • Palliser, D.M. A Developing Economy // [books.google.ru/books?id=0NrVJb1rWq0C The Cambridge Historical Encyclopedia of Great Britain and Ireland] / ed. Haigh, C.. — Cambridge University Press, 1990. — 392 p. — ISBN 9780521395526.
  • Porter, L. [books.google.ru/books?id=ELz0MQG7CAYC Mary Tudor: The First Queen]. — Hachette Digital, 2010. — 9392 p. — ISBN 9780748122325.. Номера «страниц» приводятся по электронному изданию для Kindle Reader.
  • Whitelock, A. [books.google.ru/books?id=Q9AKZ-_0A48C Mary Tudor: England's First Queen]. — 2010. — 384 p. — ISBN 9781408813683.
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Gibbs, 2006, Loades, 2009, Williams, 1998
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Мария I (королева Англии)

В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Мария_I_(королева_Англии)&oldid=80795077»