Маркович, Светозар (социалист)
| Светозар Маркович |
Содержание
Биография
Родился в городе Зайчар в семье мелкого полицейского клерка. Детство провёл в деревне Рековац, городах Ягодина и Крагуевац. Получая высшее техническое образование в Белградской высшей школе (1863—1866), заинтересовался литературой и политикой, попав под влияние Владимира Йовановича и Вука Караджича.
За успехи в учёбе преподаватели способствовали Марковичу в продолжении образования за рубежом. Он избрал Петербургский государственный университет путей сообщения императора Александра I, где проучился три года (1866—1869). Обучаясь в Санкт-Петербурге, Маркович увлёкся социалистическими идеями, сблизившись с русскими революционными демократами, в особенности с теоретиком общинного социализма Н. Г. Чернышевским. Участвовал в русском революционном движении, был близок к подпольной петербургской организации «Сморгонская академия»; из-за своей политической активности был вынужден покинуть Россию и заканчивать учёбу уже в Швейцарской высшей технической школе Цюриха (1869—1870).
В Швейцарии был агентом-корреспондентом русской секции Первого Интернационала. В целом выступая сторонником Маркса в Интернационале, считал, что открытые тем законы общественного развития. Поэтому в славянском вопросе Маркович был согласен с Бакуниным, который, вопреки марксистам, предлагал славянам не ждать социальной революции в передовых странах Европы, а тотчас приступить к организации активных сил для немедленного социального переворота в славянских странах.
С лета 1870 года вернулся в Сербию, где развернул пропаганду социалистических идей среди учащейся молодёжи, собрав вокруг себя круг политически активных студентов (включавший Николу Пашича). Он был членом политико-литературного общества «Омладина», организованного в 1861 году зарубежными (венгерскими и хорватскими) сербами. В «Омладине», бывшей молодёжным крылом Либеральной партии, Светозар Маркович стоял во главе радикального левого течения. Издавал первую на Балканах социалистическую газету «Раденик» («Работник», 1871—1872). На страницах «Раденика» Маркович выступал в защиту Парижской Коммуны и дал изложение Коммунистического Манифеста. Правительство запретило газету за «измену», используя в качестве предлога публикацию в ней статьи, прославлявшей Иисуса Христа как революционера и коммуниста.
Сам Маркович, которого сербские власти собирались арестовать, ранее бежал в Нови-Сад в Австро-Венгрии, но был оттуда выслан и ненадолго всё-таки был арестован сербской полицией. В Крагуеваце Светозару Марковичу удалось образовать центр радикально-социалистической деятельности, который приобрёл влияние и стал предметом преследований правительства. Редактируемые Марковичем газеты «Jавност» («Гласность», 1873—1874) и «Ослобеħење» («Освобождение», 1875) объединили вокруг себя прогрессивную сербскую интеллигенцию.
За свои идеи в январе 1874 года был вновь арестован в городе Пожаревац и привлечён к судебному разбирательству. На суде отстаивал свободу слова и завоевал симпатию широких слоёв сербского общества, однако плохие условия заключения серьёзно подкосили его здоровье. Осуждён на 18 месяцев тюремного заключения (из-за состояния здоровья срок сокращён до 9 месяцев).
Маркович установил близкие контакты с социалистами других балканских народов, в частности с болгарином Любеном Каравеловым.
Скончался в эмиграции в австрийском Триесте в возрасте 28 лет от туберкулёза, полученного в заключении.
Взгляды
Теоретической основой революционных взглядов Марковича была материалистическая философия, изложенная им в сочинении «Реальное направление в науке и жизни» (1871—1872). В нём, опираясь на труды Чарльза Дарвина, Герберта Спенсера, И. М. Сеченова и других естествоиспытателей, выстраивает свою антропологическую философию и выводит из неё требования социальных изменений, считая конечным результатом научного прогресса достижение условий для равноправия и свободы.
В 1872 году Маркович издал книгу «Сербия на востоке», в которой анализировал историю Сербии до Первого сербского восстания 1804 года как общества, разделённого не так по религиозному признаку, как по классовому. Считая государственную бюрократию паразитической, рассматривал в качестве её альтернативы для решения социального вопроса распространение строя «задруг» (полупатриархальных земельных обществ, составляющих общины). Как сторонник утопического социализма, Маркович видел в задруге механизм перехода к социалистическому обществу, подобно народникам в России.
Маркович переводил Прудона, симпатизируя его антиэтатистским идеям. В его труде «Социализм или общественный вопрос» проявляется и влияние идей марксизма. Двигателем исторического развития Маркович считал народ, при этом подчёркивая роль интеллигенции. Ратовал за уничтожение монархии и установление демократической республики на началах широкого самоуправления посредством крестьянской революции (он писал, что борьба «…является необходимым средством всюду, где только существует тирания, которую необходимо уничтожить»[1]).
Критиковал сербское правительство за бюрократизм и национализм, сформировал идею Балканской федерации свободных равноправных республик социалистического устройства. Таким образом, Маркович выступал как предтеча югославизма.
Многочисленные литературно-критические работы Марковича («Поэзия и мышление», 1868; «Реализм в поэзии», 1870; «Народ и писатели», 1872) положили начало материалистической эстетике и критическому реализму в сербской литературе. Он вдохновил писателя Милована Глишича на перевод «Войны и мира» Л. Н. Толстого и «Мёртвых душ» Н. В. Гоголя.
Память
В титовской Югославии Маркович был почитаем как выдающийся сербский мыслитель, в его честь был переименован город Ягодина (Светозарево).
В 1946 году в часть столетнего юбилея Библиотека Белградского университета получила имя Светозара Марковича.
Напишите отзыв о статье "Маркович, Светозар (социалист)"
Примечания
- ↑ Маркович С. Избранные сочинения, М., 1956. С. 690.
Отрывок, характеризующий Маркович, Светозар (социалист)
– Тишка! Об чем за обедом говорили?– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
