Марксистская политическая экономия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Марксистская политическая экономия — направление в экономической теории, политическая экономия, основу которой составляет трудовая теория стоимости (Адам Смит, Давид Рикардо), которую Карл Маркс расширил теорией прибавочной стоимости. Это направление является составной частью марксизма, его развивали Фридрих Энгельс, Карл Каутский, Роза Люксембург, Георгий Валентинович Плеханов, Владимир Ильич Ленин. Отдельные положения Маркса подвергли пересмотру «ревизионисты» — Эдуард Бернштейн, Михаил Иванович Туган-Барановский, Вернер Зомбарт. Попытки скорректировать вопросы экономической политики были предприняты австромарксистами Карлом Реннером, Максом Адлером, Отто Бауэром, Отто Нойратом.





Теория

Товар

Товар — некая вещь, которая участвует в обмене. С развитием разделения труда, постепенно предметы начинают производить преимущественно для обмена, а не для личного потребления. Товар становится всеобщей формой производственных отношений, развиваясь и перерастая в капитал — основное производственное отношение, характеризующее сущность капиталистического способа производства. Ленин в книге «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» даёт такую характеристику капитализма: «Продукт [производства] принимает форму товара в самых различных общественных производственных организмах, но только в капиталистическом производстве такая форма продукта труда является общей, а не исключительной, не единичной, не случайной. Второй признак капитализма — принятие товарной формы не только продуктом труда, но и самим трудом, то есть рабочей силой человека».

У товара одновременно имеется:

  • полезность (ценность для потребителя, потребительная стоимость). Полезность означает свойство вещи удовлетворять человеческую потребность того или иного рода (еда удовлетворяет голод, одежда согревает). Потребительная стоимость одного товара не идентична потребительной стоимости другого товара. Это свойство конкретного предмета вне зависимости от того, является ли он результатом действия природных сил, произведён человеком для потребления или для обмена.
  • меновая стоимость или просто стоимость (способность к пропорциональному обмену на другие товары). Она проявляется лишь при обмене. Меновые стоимости различных товаров однородны и отличаются друг от друга лишь количественно. Точно также, массы (вес) совершенно разных предметов по сути однородны и отличаются лишь количественно.

Адам Смит одним из первых разделил полезность и меновую стоимость. Он сделал вывод, что стоимость в процессе обмена зависит от количества труда, необходимого для производства товаров. Стоимость измеряется количеством этого труда, то есть часами рабочего времени.

Конкретный и абстрактный человеческий труд

Конкретный труд:

  • Разновидность конкретной деятельности, необходимой для производства конкретной вещи, которая обладает полезностью (потребительной стоимостью)
  • Отличается от других видов труда, производящих другие вещи и напрямую с ними не сопоставляется
  • Не связан ни с какой исторически обусловленной организацией труда и правом собственности
  • Может осуществляться лишь в соединении с силами природы и опираясь на них

Абстрактный труд:

  • Качественно однородный человеческий труд, обезличенный и сопоставимый с трудом другого человека (усреднённый для текущих условий производства в конкретном обществе)
  • Осуществляется в виде физиологической затраты человеческой рабочей силы
  • Является источником стоимости, которая проявляется исключительно в процессе эквивалентного обмена.

Деньги

Функции денег:

  • мера стоимостей (выражение стоимостей товаров как качественно одинаковых и количественно сравнимых);
  • средства обращения (Кругооборот товара Т — Д — Т),
  • средство накопления (параллельно движущимся денежным потокам существуют и денежные резервы и постоянно происходят переливы из одних в другие),
  • средство платежа (кредит, который создает возможность распоряжаться ресурсами, которые не только ещё не превращены в деньги, но часто и не произведены).
  • средство накопления сокровищ.
  • всемирные деньги (опосредование мировой торговли).

Прибавочная стоимость

Понятие прибавочной стоимости базируется на оценке стоимости, как овеществлённом труде, которая предполагает, что стоимость товара не зависит от спроса и предложения и определяется количеством вложенного труда (См. Трудовая теория стоимости). В рамках этой теории Карл Маркс ввёл понятие прибавочной стоимости — как разницы между созданной в процессе труда новой стоимостью (превышение трудовой стоимости товара над стоимостью ранее овеществлённого труда — сырья, материалов, оборудования) и стоимостью рабочей силы (обычно выражена в форме заработной платы), которая была использована для создания этой новой стоимости. Источником прибавочной стоимости, по Марксу, является продолжение потребления рабочей силы дольше того времени, в течение которого воспроизводится её собственная стоимость.[1]

По теории Маркса, прибавочная стоимость проявляется в своих особых формах: предпринимательская прибыль, проценты, рента, налоги, акцизы, пошлина, то есть как уже распределённая между всеми агентами капиталистического производства и вообще между всеми претендентами на участие в прибыли.

По Марксу, прибавочный продукт создаётся исключительно в сфере производства, а не в сфере обращения, в котором он лишь наглядно себя проявляет. Прибавочный продукт существует при любом производстве и служит источником налогов и накопления. Но лишь при капитализме он получает своё окончательное развитие в виде прибавочной стоимости, которая проявляется в форме прибыли, становясь самостоятельной целью производства.

Маркс делил прибавочную стоимость на:

  • абсолютную: создаётся путём удлинения рабочего дня;
  • относительную: возникает из-за удешевления рабочей силы и сокращения необходимого рабочего времени, что приводит к изменению соотношения времени между необходимым и прибавочным трудом в рамках того же самого рабочего дня.

Следует отличать прибавочную стоимость от добавленной стоимости.

Понятие прибавочная стоимость — одно из центральных понятий марксистской экономической теории.[2] Маркс указывал, что при капиталистическом способе производства прибавочная стоимость присваивается капиталистом в виде прибыли, в чём и выражается эксплуатация им рабочего. По словам Маркса, норма прибавочной стоимости есть «точное выражение степени эксплуатации рабочей силы капиталом, или рабочего капиталистом».

Норма прибавочной стоимости = m / v = прибавочный труд/необходимый труд

«Стоимость» или «ценность»?

Российский философ Б. П. Вышеславцев отмечал, что установившийся в советской науке перевод немецкого слова нем. Wert, как «стоимость», «филологически неверен, философски безграмотен и покоится на непонимании духа языка», поскольку слову стоимость в немецком языке на самом деле соответствует слово нем. Kostenpreis. Также он указывает, что «Стоимость выражает то, что политическая экономия и Маркс называют ценой в отличие от ценности. Это важное противопоставление уничтожается при пользовании термином стоимость, ибо стоимость и есть цена. Но нелепость перевода достигает своего предела, когда мы имеем дело с потребительной ценностью: дело в том, что огромная потребительная ценность может не иметь никакой стоимости. Воздух и вода имеют великую ценность, но ничего не стоят»[3].

Капитализм

Основными признаками капитализма могут быть названы следующие:

  • производство, нацеленное на обмен, носит всеобщий характер
  • рабочая сила является товаром
  • стремление к прибыли — главная движущая сила производства
  • извлечение прибавочной стоимости, отделение непосредственного производителя от средств производства, составляют внутреннюю экономическую форму
  • следуя императиву экономического роста, капитал стремится к глобальной интеграции посредством мировых рынков.
  • основной закон развития — распределение прибыли пропорционально вложенному капиталу:
       Пi  =  р×Кі
или
       Пі  =  р×(Сі + Vі)

где: Пі — прибыль і-го предприятия,
     Кі — вложение капиталиста в производство товара і-го предприятия

Производительные силы

Производительные силы (нем. Produktivkräfte) — средства производства и люди, обладающие определённым производственным опытом, навыками к труду и приводящие эти средства производства в действие. Таким образом, люди — основной элемент производительных сил общества. Производительные силы выступают в качестве ведущей стороны общественного производства. Уровень развития производительных сил характеризуется степенью общественного разделения труда и развитием средств труда, прежде всего техники, а также степенью развития производственных навыков и научных знаний.

Производственные отношения

Производственные отношения (производственно-экономические отношения) — отношения между людьми, складывающиеся в процессе общественного производства и движения общественного продукта от производства до потребления.

Сам термин «производственные отношения» был выработан Карлом МарксомМанифест коммунистической партии» (1848) и др.).

Производственные отношения отличаются от производственно-технических отношений тем, что они выражают отношения людей через их отношения к средствам производства, то есть отношения собственности.

Производственные отношения являются базисом по отношению к политике, идеологии, религии, морали и др. (общественной надстройке).

Производственные отношения являются социальной формой производительных сил. Вместе они составляют две стороны каждого способа производства и связаны друг с другом по закону соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил: производственные отношения складываются в зависимости от характера и уровня развития производительных сил как форма их функционирования и развития, а также от форм собственности. В свою очередь, производственные отношения воздействуют на развитие производительных сил, ускоряя или тормозя их развитие. Производственные отношения обуславливают распределение средств производства и распределение людей в структуре общественного производства (классовую структуру общества).

Социальный акцент марксистской политической экономии

Социальная несправедливость и пути её преодоления, построения справедливого общества — эти проблемы попадают в центр внимания мыслителей, философов, начиная с глубокой древности. В Новое время один за другим появляются труды, специально посвящённые вопросам преобразования общества на социалистических принципах — теории утопического социализма. В марксизм они входят, как один из трёх его источников, наряду с буржуазной политической экономией. Однако собственно в предмет политэкономии эту проблематику вводит предшественник Маркса, С. Сисмонди[4], представляющий в науке течение экономического романтизма.

Ещё при жизни Маркса, по ходу разложения буржуазной политической экономии на отдельные, часто расходящиеся во мнениях, течения, многие из них «выкидывают» из состава предмета социальную составляющую. Этот процесс продолжался и в XX веке; обосновывая такую позицию, английский экономист Лайонел Роббинс в 1932 году заявил:
Экономика имеет дело с удостоверяемыми фактами, а этика — с оценками и обязанностями. Эти две области исследования не лежат в одной плоскости рассуждений[5].

Однако далеко не все экономисты поддержали эту позицию. Дж. М. Кейнс возразил Роббинсу:

Вопреки Роббинсу, экономика является морально-этической наукой по своей сущности. Иначе говоря, она использует самоанализ и субъективную оценку ценности[6].
Обоснованные Марксом требования рабочих к капиталистам находили и неожиданную поддержку. В 1950 году Пьер Биго издал специальное исследование под названием «Марксизм и гуманизм»[7]. В качестве руководящего тезиса своей монографии этот видный французский иезуит (о нём см. fr:Fidei donum) избрал цитату из рождественского послания Пия XII от 24 декабря 1942 года, где папа римский констатирует небогоугодность нынешнего социального порядка, признавая обоснованность требований рабочих о его переустройстве:
Но Церковь не может попустительствовать или закрывать глаза на то, что рабочий, который тщится облегчить свою долю, сталкивается с системой, которая находится в несогласии с природой и противна Божьему порядку и предназначению, которое Он положил благам земным[8].

В развитие этого целеполагающего тезиса понтифика, П. Биго критически рассматривает категорию прибавочной стоимости, которая в учении Маркса является отправной точкой в исследовании отмеченной социальной несправедливости. «П. Биго считает, — пишет французский историк экономических учений Эмиль Жамс, — что извлечение прибавочной стоимости, даже если она не обуславливается удлинением рабочего дня, о котором говорит Маркс», может иметь место и действительно имеет место благодаря интенсификации труда и истощению умственных способностей человека"[9].

П. Биго даёт следующую оценку воззрений Маркса об отношениях между трудом и капиталом в части трактовки акта купли-продажи рабочей силы:
Маркс рассматривал капитализм как овеществление и продажу человека, следовало бы сказать — как его материализацию. Марксистский материализм… направлен прежде всего на то, чтобы освободить человека от этой экономической материализации, которая составляет основу продажи человека[10].

Критика марксистской политэкономии

Многие экономисты и историки, анализировавшие наследие Маркса в области экономики, считают научную значимость его работ невысокой. По мнению Пола Самуэльсона, видного американского экономиста, лауреата Нобелевской премии по экономике, «с точки зрения вклада в чисто экономическую теоретическую науку Карла Маркса можно рассматривать как мелкого экономиста пост-рикардианской школы»[11]. Французский экономист Жак Аттали в своей книге «Карл Маркс: Мировой дух» указывает, что «Джон Мейнард Кейнс считал „Капитал“ Маркса устаревшим учебником по экономике, не только ошибочным с экономической точки зрения, но и лишенным интереса и практического применения в современном мире». Сам Аттали, который симпатизирует Марксу и пропагандирует его учение, тем не менее считает, что Маркс так и не смог доказать ключевых положений своей экономической теории: трудовую теорию стоимости, теорию прибавочной стоимости и «Закон понижения нормы прибыли» при капитализме, — хотя и упорно пытался это сделать, в течение 20 лет собирая экономическую статистику и изучая алгебру. Таким образом, по мнению Аттали, эти ключевые положения его экономической теории так и остались недоказанными гипотезами[12]. Между тем, именно эти гипотезы являлись краеугольными камнями не только марксистской политэкономии, но и марксистской классовой теории, а также марксистской критики капитализма: по Марксу эксплуатация рабочих заключается в том, что капиталисты присваивают прибавочную стоимость, созданную рабочими.

Стенфордская философская энциклопедия в статье «Карл Маркс» так же считает, что выводы о норме прибыли, сделанные Марксом на основе его теории прибавочной стоимости, «не только ошибочны эмпирически, но и неприемлемы теоретически»[13]. Далее статья содержит критику трудовой теории стоимости в следующей форме:

Утверждение Маркса о том, что только труд может создавать прибавочную стоимость, не основано на какой-либо аргументации или анализе, и можно утверждать, является просто элементом (артефактом) его представлений. Любой товар можно было выбрать на подобную роль. Следовательно, с равным основанием можно было бы изложить кукурузную теорию стоимости, утверждая, что кукуруза обладает уникальной силой создания большей стоимости, чем она сто́ит. Формально, она будет идентична трудовой теории стоимости.

Стенфордская философская энциклопедия, статья «Карл Маркс»[13]

Хотя Маркс в первом томе «Капитала» достаточно подробно обосновывает, почему труд не является товаром, что товаром является рабочая сила, и что этот специфичный товар имеет принципиальные отличия для нужд производства, по сравнению с любым другим товаром — все товары лишь переносят свою стоимость на конечный продукт, а товар «рабочая сила» этого не делает, зато создаёт новую стоимость.

Критика теории трудовой стоимости содержится и в зарубежных учебниках по истории экономической мысли[14].

Некоторые авторы[15] указывали на расплывчатость, неясность и неконкретность формулировок Маркса, которые похожи не столько на экономические, сколько на философские умозаключения (Маркс по образованию был юристом и философом). Жак Аттали считает, что многие экономические постулаты (тезис о фетишизации денег при капитализме, об отчуждении труда, тезис о капитале как о мёртвом труде-вампире, высасывающем живой труд и т. д.) он выводил не из объективной реальности или фактов, а из своих личных ощущений и комплексов[16].

Сам Маркс невысоко оценивал свой вклад в экономическую науку, в отличие от своего вклада в области социальной теории[17].

Существует взгляд, что марксистская политэкономия, вернее, та её часть, которая была привнесена самим Марксом, не является традиционной экономической наукой, а представляет собой самостоятельное философское ответвление политической экономии[18].

Марксистская школа политэкономии после Маркса

До 1930-х годов научные исследования в рамках марксистской доктрины ограничивались кругом немецких и российских авторов, и только в Германии и России марксизм оказывал сильное влияние на исследования экономистов-несоциалистов[19].

В Германии и Австрии

Марксизм был официальной идеологией Социал-демократической партии Германии, добившейся большого влияния на рабочий класс. Её огромная организация предлагала профессиональную карьеру только ортодоксальным марксистам, в таких обстоятельствах литература неминуемо должна была носить апологетический и интерпретационный характер[19]. Идейный лидер К. Каутский в целом не был оригинальным мыслителем, но в книге «Аграрный вопрос» (1899) попытался распространить Марксов закон концентрации на сельское хозяйство.

По определению Шумпетера[19]

Авторов, которые посреди желчных споров сумели разработать более или менее новые аспекты марксистской доктрины, обычно называют неомарксистами.

К таковым Шумпетер отнёс О. Бауэра, Р. Гильфердинга, Г. Гроссмана, Г. Кунова, Р. Люксембург и Ф. Штернберга. Они прежде всего были заинтересованы в тех частях Марксова учения, которые имеют непосредственное отношение к тактике социалистов в период, являвшийся, по их мнению, последней, «империалистической», фазой капитализма. В этом их взгляды соприкасались с доктринами ленинизма и троцкизма, которые зациклились на империализме, хотя в остальных вопросах эти теоретики стояли на антибольшевистских позициях. Эти авторы добились относительного успеха в разработке теории протекционизма и тенденции (реальной или воображаемой) капиталистического общества проявлять склонность к ведению войн.

Однако сохранить идейную дисциплину внутри большой партии не удалось, Э. Бернштейн выступил с работами, подвергшими ревизии все аспекты марксизма. Критика Бернштейна оказала стимулирующее влияние и способствовала появлению более точных формулировок, повлияла на увеличение готовности марксистов отказаться от предсказаний обнищания и краха капитализма. Но если говорить о научной позиции марксистов, на неё влияние ревизионизма не было плодотворным[19]:

Бернштейн был замечательным человеком, но неглубоким мыслителем и тем более не теоретиком.

В России

Роль немецкого влияния была велика. С точки зрения научных исследований из ортодоксальных авторов Шумпетер считает нужным упомянуть только Г. Плеханова и Н. Бухарина. В. Ленин и Л. Троцкий не внесли в экономический анализ ничего, что не было бы предвосхищено Марксом или немецкими марксистами.

Оригинальным российским течением стал «легальный марксизм», выдвинувший аргументы в пользу возможности и прогрессивности капитализма в России. Первой книгой, в которой были изложены эти идеи, стали изданные в 1894 году «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» П. Струве, который позднее вспоминал:

В развитии мировой экономической мысли моя книга, насколько мне позволяет сказать мое знакомство с литературой предмета, была первым проявлением того, что позже стало известно под именем марксистского или социал-демократического «ревизионизма».

— Мои встречи и столкновения с Лениным[20]

Марксизм сильно повлиял на всех российских экономистов, включая тех, кто с ним полемизировал. Самым выдающимся из «полумарксистских» критиков Маркса (и наиболее выдающимся российским экономистом среди всех школ) был М. Туган-Барановский[19].

Сближение экономистов-марксистов с экономическим мейнстримом

Экономическая интерпретация истории Маркса является его вкладом в социологию первостепенной важности[21]. Марксистская политэкономия уже к моменту написания выглядела устаревшей, её практический смысл состоял в создании идейной базы для обоснования классовой борьбы пролетариата[22]. Вследствие этого с 1920-х годов стал наблюдаться феномен увеличения числа экономистов, которые придерживались марксистской идеологии, но в вопросах чистой экономической теории стали использовать немарксистскую методологию. Эта тенденция представлена именами Э. Ледерера, М. Добба, О. Ланге и А. Лернера.

Можно утверждать, что, за исключением вопросов экономической социологии, научно подготовленный социалист более не является марксистом.

Шумпетер Й. [19]

Польская школа

Перри Андерсон указывал, что можно говорить о польской школе марксистской политической экономии, в которую входят Роза Люксембург, Генрик Гроссман, Михал Калецкий и Наталия Мошковская[23], хотя с Польшей связана научная деятельность только Калецкого.

Неомарксистская политэкономия

Группа авторов вокруг журнала «Monthly Review», включая Пола Суизи, Пола Барана и Гарри Магдоффа, стала зачинателями неомарксистской политической экономии. На неё повлияли посткейнсианство (Джоан Робинсон) и неорикардианство (Пьеро Сраффа). Теоретиками неомарксистской политэкономии также считаются Морис Добб, Ричард Вольф, Стивен Резник, Эндрю Глин, Анвар Шейх, Герберт Гинтис, Адам Пшеворский, Дэвид Гордон, Нобуо Окисио, представители аналитического марксизма Самуэль Боулс, Джон Рёмер, Юн Эльстер.

Неомарксисты Иммануил Валлерстайн, Самир Амин, Андре Гундер Франк выступили важными разработчиками мир-системного анализа капитализма как глобальной системы.

Троцкистских убеждений придерживался бельгийский экономист Эрнест Мандель, исследовавший кризисы позднего капитализма и их взаимосвязь с теорией длинных волн, бюрократию и природу Советского Союза, историю и перспективы марксистской политэкономии.

В СССР

В Советском Союзе изучение марксистской политической экономии являлось необходимой составляющей экономического (и в целом, высшего) образования. Рассматриваемая как единственно верная отправная точка в изучении социально-экономических процессов, в разрезе методологическом марксистская политическая экономия подразделялась на «политэкономию капитализма» и «политэкономию социализма». Первая служила основой исследований экономики и производственных отношений в капиталистическом мире и его периферии, вторая же затрагивала формационно-специфические вопросы развития народного хозяйства и международных экономических отношений социалистических стран; формулировала главную целевую функцию (сбалансированный рост благосостояния трудящихся при соблюдении принципов социальной справедливости) и пути её реализации с упором на принцип планового развития. При этом основные положения марксистской политэкономии для всех экономистов, чиновников и для большинства населения СССР являлись непререкаемыми догмами, и само это учение (марксизм-ленинизм), по словам историков Р. Медведева и Ж. Медведева, «превратилось в светскую форму религиозного сознания»[24].

Политическое значение

Политическое влияние марксизма в XX в. было огромным: марксизм доминировал примерно на 1/3 территории земного шара. Марксистская политэкономия выступила экономической доктриной социализма, реализованного в XX веке в СССР, КНР, в странах Восточной Европы, Индокитая, на Кубе, в Монголии. В свою очередь социальные изменения в странах, строивших социализм, подтолкнули глубокую трансформацию социально-экономического устройства развитых капиталистических стран, качественно улучшившую социальное положение основной массы их населения и развитие институтов демократии в этих странахК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3000 дней].

С другой стороны, почти во всех социалистических странах марксистская экономическая наука превратилась в догматическое учение — часть официальной идеологии. Перестав отвечать реалиям, она стала оказывать негативное воздействие. Так, в СССР насаждение этого учения в 1930-е годы сопровождалось разгромом отечественной экономической школы мирового класса (Николай Кондратьев, Василий Леонтьев, Александр Чаянов). В 1950-е годы марксистские догмы (опережающее развитие тяжелой промышленности, неизбежность краха мирового капитализма и т. д.) помешали трансформации советской военной экономики в экономику, ориентированную на потребности населения (план Маленкова), и в какой-то мере способствовали начавшейся гонке вооружений. В 1960—1980-е гг. господство марксистского догматического мышления в СССР помешало своевременно сделать вывод о том, что капитализм на Западе в середине XX в. претерпел качественную трансформацию, и не позволило к моменту начала перестройки выработать продуманную концепцию рыночных реформ, что отчасти предопределило негативные последствия этих реформ и распад СССР[25][26].

Реформы в КНР сопровождались активным внедрением современных западных экономических теорий, что привело к параллельному развитию немарксистских и марксистских экономических взглядов. В ведущих учебных центрах КНР курсы читают экономисты молодого поколения, вернувшиеся из-за границы после учёбы, учебники, по которым занимаются студенты, в основном те же, что на Западе. Утвердившиеся в экономическом сообществе КНР строгие профессиональные критерии, выстроенные по западным образцам, не позволяют марксистам успешно конкурировать в сфере преподавания и науки с коллегами-экономистами, получившими современное образование. Однако китайские власти поставили марксистам задачу идеологического обоснования проводимых в Китае реформ и популярного изложения экономической политики властей. Подобное разделение труда составляет основу для бесконфликтного сосуществования двух течений[27].

Напишите отзыв о статье "Марксистская политическая экономия"

Литература

  • Политическая экономия. Капиталистический способ производства: Учебник для экономических высших учеб. заведений и факультетов / (Гл. ред. акад. А. М. Румянцев). — М.: Политиздат, 1973. — 623 с.
  • Гринин Л. Е. [www.socionauki.ru/book/proizvod_cili/ Производительные силы и исторический процесс. 3-е изд. М.: КомКнига, 2006].

Ссылки

  • [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kautsky_Ekonom/index.html Карл Каутский «Экономическое учение Карла Маркса»]
  • [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital1/index.html К. Маркс «Капитал». Том I]
  • [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital2/index.html К. Маркс «Капитал». Том II]
  • [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital3/index.html К. Маркс «Капитал». Том III]
  • [www.wsws.org/ru/aktuell/marxpol.shtml Страница, посвященная М.п/э]
  • [krasnoe.tv/node/7027 Курс лекций «Политическая экономия»] д.э.н. А. В. Бузгалина на экономическом факультете МГУ
  • [www.usoff.narod.ru/Us1.htm А.Усов. Критика «Капитала» Маркса]

Примечания

  1. [krasnoe.tv/node/20201 Прибавочная стоимость]. Документальный фильм.
  2. «Учение о прибавочной стоимости — краеугольный камень экономической теории Маркса» — Митин М. Б. Диалектический материализм. Учебник для комвузов и втузов. Ч.I. — М.:ОГИЗ-Соцэкгиз, 1934. — С.9
  3. Здесь необходимо сказать несколько слов о неудачном переводе слова «Wert», установившемся в советской науке. Этот перевод филологически неверен, философски безграмотен и покоится на непонимании духа языка. «Стоимость» совсем не соответствует немецкому слову Wert и всецело соответствует немецкому слову Preis. «Сколько стоит?» — означает по-немецки «Was kostet?». Поэтому «стоимость есть Kostenpreis». «Стоимость» выражает то, что политическая экономия и Маркс называют «ценой» в отличие от «ценности». Это важное противопоставление уничтожается при пользовании термином «стоимость», ибо стоимость и есть цена. Но нелепость перевода достигает своего предела, когда мы имеем дело с «потребительной ценностью»: дело в том, что огромная потребительная ценность может не иметь никакой стоимости. Воздух и вода имеют великую ценность, но «ничего не стоят». Это безвыходное затруднение марксистские переводчики Капитала В. Базаров, Н. Степанов и А. Богданов принуждены были открыто признать (предисловие к «Капиталу». Киев — Нью-Йорк, 1929): если ещё и возможно, говорится здесь, «Tauschwert» перевести как «меновую стоимость», то логика требует, чтобы «Gebrauchswert» переводилось как «ценность» (ибо она может не иметь стоимости!). Переводчики в заключение принуждены сознаться, что этот термин «не совсем удобен» и «нелогичен». Другое основание для сохранения термина «ценность» состоит в том, что широкое философское понятие «Wert» как раз передаётся русским словом «ценность»: можно говорить о ценностях научных, эстетических и, наконец, экономических. И эти ценности суть объективные ценности. В этом преимущество термина Маркса: экономические ценности входят в универсальную систему ценностей. Термин «стоимость» даёт не перевод, а безграмотное исправление Маркса.
    Единственный довод, который мы встречаем у русских марксистов против термина «ценность», состоит в том, что ценность будто бы означает субъективную оценку. Верно как раз обратное. Современная философия давно установила объективное значение ценностей. Оно на каждом шагу применяется и марксистами: они говорят, например, что коммунизм есть объективная ценность, что наука есть объективная ценность, что учение Маркса имеет объективную ценность (а не «стоимость», конечно!). Воздух и вода объективно ценны для организма (хотя стоимости не имеют); наркотики или жевательная резинка, напротив, имеют «стоимость», но чисто субъективную, патологическую: для нормального человека они ничего не стоят. В конце концов ясно, что пугает марксистов как раз объективная философская категория ценности: в Большой Советской Энциклопедии нет даже слова «ценность». В т. 60 на с. 474 стоит: «ценность — см. стоимость».

    — [marsexxx.com/lit/vysheslavcev-krizis_industrialnoy_kultury.htm Философская нищета марксизма] (С. 236—237.)// Вышеславцев Б.П. Сочинения / Сост и прим. Сапов В.В. Вступ. статья Левицкий С.А. — М.: Раритет, 1995. — 461 с. — (Библиотека духовного возрождения). ISBN 5-85735-022-0, ISBN 5-85735-012-3)

  4. Сисмонди, С. Новые начала политической экономии, или о богатстве в его отношении к народонаселению. М.: Соцэкгиз, 1937.
  5. Robbins L. The Nature and Significance of Economic Science, 1932, p.132
  6. Цит. по: Atkinson, A.B. Economics as a Moral Science. The University of York, 2008. — p.3. Cf.: [www.york.ac.uk/depts/pep/jrf/2008.pdf/]
  7. Bigo P. Marxisme et humanisme. — P.: P.U.F., 1953
  8. Con sempre nuova freschezza…. Il santo Natale e l’umanitа dolorante. — Radiomessaggio nella vigilia del Natale 1942, 24 dicembre 1942: AAS 35(1943), pp. 9-24. [www.vatican.va/holy_father/pius_xii/speeches/documents/hf_p-xii_spe_19421224_radiomessage-christmas_it.html]
  9. Жамс, Э. История экономической мысли в XX в. М.: ИИЛ, 1959. — с.545; cf.: Bigo, P. Op.cit., p.109.
  10. Bigo, P. Op.cit., p.27.
  11. The American Economic Review, March 1962, pp. 12-15
  12. Жак Аттали Карл Маркс. Мировой дух. Серия «Жизнь замечательных людей» М:, 2008, ISBN 978-5-235-03092-3, с. 386 с.260-261, 296—297, 310
  13. 1 2 [plato.stanford.edu/entries/marx/ Karl Marx, Stanford Encyclopedia of Philosophy]
  14. Всемирная история: В 24 т. А. Н. Бадак, И. Е. Войнич, Н. М. Волчек и др. т. 16. Минск, 1998, с. 142
  15. Так, согласно зарубежным справочникам, одно из направлений критики Маркса состоит в том, что написанное им страдает большой неопределённостью и открыто для широкой интерпретации. См.: [www.historylearningsite.co.uk/karl_marx.htm Karl Marx, History Learning Site]. В крайней форме эта критика Маркса была выражена И.Солоневичем, который писал, что марксистские формулировки написаны для идиотов. Солоневич И. Народная монархия. Москва, 1991, с.309
  16. Аттали Ж. Карл Маркс. Мировой дух. Москва, 2008, с. 86-89
  17. Marx, Karl. Encyclopaedia Britannica 2005
  18. Так, согласно этому взгляду, «Маркс отличается от других экономистов… тем, что он первый и единственный, кто вполне сознательно попытался разработать философское содержание политэкономии. В политэкономии он прежде всего философ. В этом качестве он не только отличен от других экономистов, но вообще стоит особняком и ему нет равных. Если только существует экономическая наука, отличная от „экономикс“, то такая наука имеет своим источником несомненно марксизм» (А. Усов. [www.materialist.kcn.ru/value/what_is_value.htm Что такое стоимость?])
  19. 1 2 3 4 5 6 Шумпетер Й. История экономического анализа. Т. 3 — СПб.: Экономическая школа, 2004.
  20. Струве П. Б. [www.rp-net.ru/tools/d_cnt.php?IBLOCK_ID=47&ID=6893 Мои встречи и столкновения с Лениным.] // Вестник русского христианского движения № 95-96, 1970.
  21. Шумпетер Й. История экономического анализа. Т. 2 — СПб.: Экономическая школа, 2004.
  22. Е. Гайдар, В. Мау. [www.iet.ru/ru/marksizm-mezhdu-nauchnoi-teoriei-i-svetskoi-religiei-liberalnaya-apologiya.html Марксизм: между научной теорией и «светской религией» (либеральная апология)]. // Вопросы экономики, №№ 5-6 (2004).
  23. Андерсон, П. [scepsis.ru/library/id_1822.html 2. Становление западного марксизма]
  24. Медведев Р., Медведев Ж. Неизвестный Сталин. М., 2007, с. 166
  25. Кожинов В. Россия. Век XX-й. Москва, 2008, глава 23
  26. Кузовков Ю. [www.yuri-kuzovkov.ru/third_book/ История коррупции в России. М., 2010, главы XXIV, XXVI]
  27. Ольга Борох [www.strana-oz.ru/2008/3/put-kitayskogo-ekonomista Путь китайского экономиста] Отечественные записки №3, 2008

Отрывок, характеризующий Марксистская политическая экономия

– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.