Марк Клавдий Марцелл (консул 166 года до н. э.)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Марк Клавдий Марцелл
лат. Marcus Claudius Marcellus
понтифик
177148 годы до н. э.
народный трибун Римской республики
171 год до н. э.
претор Римской республики
169 год до н. э.
проконсул Испании
168 год до н. э.
консул Римской республики
166, 155, 152 годы до н. э.
проконсул Ближней Испании
151 год до н. э.
легат
148 год до н. э.
 
Рождение: около 209 до н. э.
Смерть: 148 до н. э.(-148)
Род: Клавдии Марцеллы
Отец: Марк Клавдий Марцелл
Дети: Марк Клавдий Марцелл

Марк Кла́вдий Марце́лл (лат. Marcus Claudius Marcellus) (около 209—148 годы до н. э.) — видный римский военачальник и политический деятель из плебейской ветви рода Клавдиев, трёхкратный консул (в 166, 155 и 152 годах до н. э.). Во время двух первых консульств воевал в Лигурии и удостоился за свои победы двух триумфов. Благодаря репутации способного полководца получил третий консулат в обход закона Виллия и был направлен в Испанию, где римляне терпели поражения от кельтиберов. Заключил с врагом перемирие на мягких условиях, но позже под давлением сената был вынужден продолжить войну. В 151 году до н. э. Марцелл заставил кельтиберов капитулировать. В 148 году он отправился в Нумидию в качестве посла, но утонул во время кораблекрушения.

Марк Клавдий основал в Испании город Кордуба (современная Кордова).





Биография

Происхождение

Марцелл принадлежал к плебейской ветви Клавдиев, которая, по предположениям историков, изначально находилась в тесной связи с Клавдиями-патрициями: первые Марцеллы, достигшие курульных магистратур, ещё могли быть клиентами Клавдиев Крассов[1]. Когномен Марцелл является уменьшительной формой преномена Марк[2], хотя Плутарх возводил этимологию к имени римского бога войны[3]. Первым носителем этого когномена, упоминающимся в источниках, был консул 331 года до н. э.[4]

Марк Клавдий был сыном консула 196 года до н. э. того же имени и внуком пятикратного консула, одного из героев Второй Пунической войны[1].

Начало карьеры

Первое упоминание Марка Клавдия в источниках относится к 177 году до н. э., когда он вошёл в состав коллегии понтификов, заменив там умершего отца[5]. В 171 году до н. э. он был народным трибуном[6]. В это время в Риме формировали новое войско в связи с началом Третьей Македонской войны; когда к трибунам обратились центурионы с жалобой на то, что их призывают в армию без учёта прежних заслуг, Марк Клавдий и один из его коллег Марк Фульвий Нобилиор предложили передать это дело консулам, но не нашли поддержки у других трибунов[7]. В 170 году до н. э. Марцелл подписал в качестве свидетеля постановление сената относительно жителей беотийского города Фисба[8][9].

В 169 году до н. э. Марцелл стал претором[10]. В этом качестве он обвинил консулов Квинта Марция Филиппа и Гнея Сервилия Цепиона в недобросовестном комплектовании армии и сам набрал новые легионы по поручению сената[11]. По жребию Марцелл получил в управление Испанию: в это время две провинции, Ближняя Испания и Дальняя Испания были ненадолго объединены в одну[12]. Тит Ливий сообщает, что Марк Клавдий взял «славный город» Марколика (больше этот топоним нигде не упоминается[13]) и вернулся в Рим в конце 168 года до н. э., привезя с собой 10 фунтов золота и серебра на один миллион сестерциев[14]. Российский антиковед А. Короленков предположил, что уже во время этого наместничества могла быть основана Кордуба на реке Бетис (современная Кордова), ставшая позже административным центром провинции Дальняя Испания[12].

По истечении минимального интервала между магистратурами, установленного законом Виллия, Марцелл выдвинул свою кандидатуру в консулы на 166 год до н. э. и одержал победу вместе с патрицием Гаем Сульпицием Галлом[15]. Марк Клавдий выиграл войну против альпийских галлов, в то время как его коллега победил лигуров[16]. За это оба были удостоены триумфа[17].

В 155 году до н. э. Марк Клавдий стал консулом во второй раз (теперь его коллегой был патриций Публий Корнелий Сципион Назика Коркул)[18]. Переизбрание произошло сразу по истечении десяти лет, которые должны были пройти между двумя консульствами по закону Виллия, и это был уникальный успех, которого не достигал никто после Публия Корнелия Сципиона Африканского[19]. Марцелл снова воевал в Лигурии, где подавил восстание племени апуанов и защитил римскую колонию Луна. За это Марцелл получил второй триумф[20]. На форуме Луны была установлена его статуя[21].

Наместничество в Ближней Испании

Следующий этап карьеры Марка Клавдия оказался связанным с поражениями, которые несли римляне в Испании. Квинт Фульвий Нобилиор был разбит кельтиберами в Ближней Испании в 153 году до н. э., и в этой ситуации Марцелла в третий раз выбрали консулом (на 152 год), хотя это и было явным нарушением закона Виллия. О ходе выборов и о программах кандидатов ничего не известно, но антиковеды сходятся во мнении, что Марк Клавдий был избран как опытный полководец, способный максимально быстро закончить испанскую войну победой[22][23]. Его коллегой стал Луций Валерий Флакк[24], который мог быть обязан Марцеллу своими предыдущими карьерными успехами и, по-видимому, находился с ним в хороших отношениях[25]. Поэтому жребий относительно распределения провинций не бросали: Марк Клавдий получил Ближнюю Испанию в соответствии со специальным постановлением сената или народного собрания[26].

Марцелл набрал в Италии 8000 пехотинцев и 500 всадников, чтобы компенсировать потери армии Нобилиора. Уже в апреле 152 года до н. э. он был в Испании и здесь возглавил войско, численность которого могла достигать в общей сложности 23 тысяч человек. Консул заставил капитулировать город Окилис и обошёлся с ним мягко; «узнав о его такой снисходительности и умеренности»[27], с просьбой о мире к Марцеллу обратился город Нертобрига. Уже после заключения договора жители Нертобриги напали на римский арьергард; тогда Марцелл осадил город, а на новые просьбы о мире ответил, что не простит горожан, если мир с ним не заключат племена ареваков, беллов и титтов. Представители этих племён изъявили согласие: они были готовы понести умеренное наказание, если будет возобновлён Гракхов договор 178 года до н. э. Правда, племена, остававшиеся в союзе с Римом и страдавшие от набегов врага, выступили против. Поэтому Марк Клавдий заключил только перемирие, а делегатов от обеих враждующих группировок направил в Рим вместе со своим посольством[28][29].

В сенате действия Марцелла не нашли понимание. Одержали верх противники Марка Клавдия, объявившие, что консул хочет заключить выгодный для врага мир, чтобы стяжать себе дополнительную славу, и даже что «консул робеет перед войной»[30]. Среди этих противников видное место занимал тогда ещё только квесторий Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Марцеллу было приказано продолжать войну с большей энергией; кроме того, было решено не продлевать его полномочия на следующий год и снова отправить в Ближнюю Испанию одного из консулов[31][32][21].

Марк Клавдий зазимовал в Кордубе. Этот город был основан им на берегу реки Бетис и стал первой римской колонией в регионе. Согласно Страбону, Кордуба отличалась «плодородием почвы и обширностью территории» и заселена была «отборными людьми из римлян и туземцев»[33]. Весной, пользуясь перемирием, Марцелл нанёс удар по лузитанам в Дальней Испании; вероятно, его действия были согласованы с наместником этой провинции Марком Атилием Серраном[34]. Целью Марцелла могло быть предоставление своим солдатам возможностей для грабежа, завоевание дополнительной славы и определённое психологическое воздействие на кельтиберов. Он взял штурмом город Нергобрига[35].

У будущего преемника Марцелла, Луция Лициния Лукулла, возникли серьёзные трудности с набором армии в Италии, и это дало Марцеллу время, чтобы закончить войну с кельтиберами. Марк Клавдий оттеснил войско ареваков к Нуманции (возможно, имело место успешное для римлян сражение), и после этого ареваки, беллы и титты капитулировали. Им пришлось выплатить огромную контрибуцию в 600 талантов[36] и выдать заложников, а беллы и титты теперь должны были платить трибут и поставлять воинов в римскую армию[37][38].

Сведений о том, как к этому договору отнеслись в Риме, в источниках нет. Лукулл, прибыв в Испанию, воевал только с ваккеями и лузитанами, и это означает, что сенат ратифицировал договор; при этом в ходе его обсуждения могли звучать и скептические мнения[39]. Существует гипотеза, что сторонники Марцелла могли только с большим трудом добиться ратификации[40].

Последние годы

Вернувшись в Рим в 151 году до н. э., Марк Клавдий не получил право на триумф. Как пишет А. Короленков, «для два­жды три­ум­фа­то­ра Мар­цел­ла это вряд ли име­ло прин­ци­пи­аль­ное зна­че­ние»[41]. У храма Чести и Доблести Марк Клавдий поставил три статуи — свою, отца и деда — с надписью «Три Марцелла, бывшие консулами девятикратно» (tres Marcelli novies consules)[42]. Приблизительно тогда же, в 151 году, Марк Порций Катон Цензор произнёс в сенате речь, в которой потребовал запрета на повторное соискание консульства[43]. Соответствующий закон был принят[44].

В 148 году до н. э. Марцелл вошёл в состав посольства, направленного к царю Нумидии Масиниссе, но утонул во время шторма[45][46].

Потомки

Предположительно, у Марка Клавдия был сын того же имени, не упоминающийся в источниках, если не считать родословные. Сыновьями Марка-младшего были Марк Клавдий Марцелл (эдил в 91 году до н. э.) и Гай Клавдий Марцелл (претор в 80 году до н. э.)[1].

Оценки

Античные авторы изображали Марка Клавдия как обладателя «высшей доблести, благочестия, воинской славы»[47][26]. Исключением является Полибий, сообщающий о малодушии Марцелла в связи с событиями 152—151 годов до н. э. Французский антиковед Г. Симон считает, что таким образом греческий историк «воспроизводит точку зрения сципионова дома и его друзей» и явно грешит против истины[48].

В историографии отмечают уникальность карьеры Марка Клавдия, ставшего во второй раз консулом сразу по истечении минимального десятилетнего интервала[26]. По общему количеству консулатов он уступает во II веке до н. э. только Гаю Марию[12]. Антиковед А. Эстин признаёт Марцелла одним из лучших полководцев своей эпохи[49]. После одержанной Марком Клавдием победы в Кельтиберии царил мир до 143 года до н. э.[50]

Напишите отзыв о статье "Марк Клавдий Марцелл (консул 166 года до н. э.)"

Примечания

  1. 1 2 3 Claudii Marcelli, 1899, s. 2731-2732.
  2. Плутарх, 1994, Марцелл, прим. 2.
  3. Плутарх, 1994, Марцелл, 1.
  4. Claudii Marcelli, 1899, s. 2732.
  5. Broughton R., 1951, р. 399.
  6. Broughton R., 1951, р. 417.
  7. Тит Ливий, 1994, XLII, 32, 7-8.
  8. IG VII 2225
  9. Claudius 225, 1899, s.2758.
  10. Broughton R., 1951, р. 424.
  11. Тит Ливий, 1994, XLIII, 14.
  12. 1 2 3 Короленков А., 2013, с. 88.
  13. Claudius 225, 1899, s. 2758.
  14. Тит Ливий, 1994, XLV, 4, 1.
  15. Broughton R., 1951, р. 437.
  16. Тит Ливий, 1994, Периохи, 46.
  17. Claudius 225, 1899, s.2758-2759.
  18. Broughton R., 1951, р. 448.
  19. Короленков А., 2013, с. 88-89.
  20. Corpus Inscriptionum Latinarum [db.edcs.eu/epigr/epi_einzel_de.php?p_belegstelle=CIL+11%2C+01339&r_sortierung=Belegstelle 11, 1339]
  21. 1 2 Claudius 225, 1899, s. 2759.
  22. Симон Г., 2008, с. 55-56.
  23. Короленков А., 2013, с. 89.
  24. Broughton R., 1951, р. 453.
  25. Valerius 174, 1955, s. 21.
  26. 1 2 3 Симон Г., 2008, с. 56.
  27. Аппиан, 2002, Иберийско-римские войны, 48.
  28. Короленков А., 2013, с. 90.
  29. Симон Г., 2008, с. 58-59.
  30. Полибий, 2004, ХХХV, 3.
  31. Короленков А., 2013, с. 91-92.
  32. Симон Г., 2008, с. 62-68.
  33. Страбон, 2010, III, 2, 1.
  34. Симон Г., 2008, с. 60-61.
  35. Короленков А., 2013, с. 92.
  36. Страбон, 2010, III, 4, 13.
  37. Короленков А., 2013, с. 93-95.
  38. Симон Г., 2008, с. 71-74.
  39. Короленков А., 2013, с. 96.
  40. Доценко Н., 1965, с. 24.
  41. Короленков А., 2013, с. 97.
  42. Асконий Педиан, Р11.
  43. Трухина Н., 1986, с. 179-180.
  44. Васильев А., 2014, с. 173.
  45. Тит Ливий, 1994, Периохи, 50.
  46. Claudius 225, 1899, s. 2760.
  47. Цицерон, В защиту Пизона, 44.
  48. Симон Г., 2008, с. 66.
  49. Astin A., 1967, р. 4.
  50. Симон Г., 2008, с. 74.

Источники и литература

Источники

  1. Аппиан Александрийский. Иберийско-римские войны // Римская история. — М.: Ладомир, 2002. — С. 50-106. — ISBN 5-86218-174-1.
  2. [www.attalus.org/latin/index.html Асконий Педиан. Комментарии к речам Цицерона]. Attalus. Проверено 17 октября 2016.
  3. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 576 с. — ISBN 5-02-008995-8.
  4. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — М., 1994. — Т. 3.
  5. Полибий. Всеобщая история. — М.: АСТ, 2004. — Т. 2. — 765 с. — ISBN 5-17-024957-8.
  6. Страбон. География. — М.: Ладомир, 1994. — 944 с.
  7. [www.thelatinlibrary.com/cic.html Марк Туллий Цицерон. Речи]. Проверено 14 сентября 2016.

Литература

  1. Васильев А. [www.spbiiran.nw.ru/wp-content/uploads/2014/10/%D0%94%D0%98%D0%A1%D0%A1_%D0%90%D0%92_%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%B5%D0%B2.pdf Магистратская власть в Риме в республиканскую эпоху: традиции и инновации]. — СПб., 2014. — 215 с.
  2. Доценко Н. Рим­ская агрес­сия в Испа­нии и борь­ба испан­ских пле­мён за неза­ви­си­мость (154—133 гг. до н. э.). — Ростов н/Д., 1965.
  3. Короленков А. Марк Клавдий Марцелл и окончание первого этапа нумантинской войны // Античный мир и археология. — 2013. — № 13. — С. 88-99.
  4. Симон Г. Войны Рима в Испании. — М.: Гуманитарная академия, 2008. — 288 с. — ISBN 978-5-93762-023-1.
  5. Трухина Н. Политика и политики «золотого века» Римской республики. — М.: Издательство МГУ, 1986. — 184 с.
  6. Astin A. Scipio Aemilianus. — Oxford, 1967.
  7. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
  8. Münzer F. Claudii Marcelli // RE. — 1899. — Т. IV, 1. — P. 1358-1361.
  9. Münzer F. Claudius 225 // RE. — 1899. — Т. IV, 1. — P. 2758-2760.
  10. Münzer F. Valerius 174 // RE. — 1955. — Т. VIII, 1. — P. 20-21.

Ссылки

  • [ancientrome.ru/genealogy/person.htm?p=707 Марк Клавдий Марцелл (консул 166 года до н. э.)] (рус.). — биография на сайте [ancientrome.ru ancientrome.ru].
  • [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/942?rgn=full+text;view=image Марк Клавдий Марцелл (консул 166 года до н. э.)] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Отрывок, характеризующий Марк Клавдий Марцелл (консул 166 года до н. э.)

Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.