Марк Ливий Друз (консул 112 года до н. э.)

Марк Ливий Друз Marcus Livius Drusus
Народный трибун
122 год до н. э.
Претор
115 год до н. э. (предположительно)
Консул
112 год до н. э.
Цензор
109 год до н. э.
Смерть:	109/108 год до н. э.
Род:	Ливии
Отец:	Гай Ливий Друз
Супруга:	Корнелия
Дети:	Марк Ливий Друз (трибун), Мамерк Эмилий Лепид Ливиан, Ливия

Марк Ливий Друз (лат. Marcus Livius Drusus; умер в 109/108 году до н. э.) — древнеримский политический деятель и военачальник, известный в первую очередь как противник своего коллеги по трибунату Гая Семпрония Гракха в 122 году до н. э. В 112 году до н. э. он достиг консульства, в 109 году — цензуры. Вёл успешные войны в Македонии и Фракии. Его сыном был выдающийся реформатор того же имени.

Происхождение

Друз принадлежал к плебейскому роду Ливиев, выделявшемуся как своей знатностью, так и богатством. Дед Марка Ливия по мужской линии был по рождению патрицием Эмилием, сыном Луция Эмилия Павла, погибшего при Каннах; он был усыновлён бывшим коллегой своего отца по консульству Марком Ливием Салинатором. Сын Марка Ливия Эмилиана и отец Марка Ливия Друза стал консулом в 147 году до н. э. и безуспешно оспаривал у своего кузена Сципиона Эмилиана руководство осадой Карфагена.

У Гая Ливия было двое сыновей, но старший был слепым и поэтому не мог сделать политическую карьеру. Будущее рода оказалось связано со вторым сыном — Марком Ливием.

Карьера

Марк Ливий, по словам Цицерона, обладал «как силой речи, так и силой характера». Возможно, в молодости он принадлежал к «кружку Сципиона», но впервые упоминается в источниках только под 122 годом до н. э. в качестве народного трибуна (с момента смерти Сципиона Эмилиана к тому времени прошло уже семь лет). В числе коллег Друза был выбранный уже вторично Гай Семпроний Гракх, и Марк Ливий, возможно, был изначально выдвинут врагами Гракха для противодействия реформам. Пользуясь правом не объяснять причины поступков, направленных против коллеги по должности, Марк Ливий всячески препятствовал проведению законопроектов Гракха и предлагал свои, выглядевшие ещё более радикально, но на практике плохо реализуемые; целью этого было уменьшение популярности Гая Семпрония. Так, в ответ на законопроект Гракха об основании двух колоний, в которых поселенцы должны были вносить небольшую арендную плату в пользу государства, Друз предложил вывести двенадцать колоний на три тысячи человек каждая, причём без каких-либо платежей; соответствующий закон был принят, и положение Гракха ухудшилось. Чтобы нейтрализовать предложение Гая Семпрония о предоставлении гражданства италикам, Друз добился запрета на телесные наказания для последних — даже во время несения воинской службы. Эта мера снискала ему популярность, поскольку ничего не стоила гражданам. Законопроект Гракха же, возможно, не был принят из-за вето Друза.

Марк Ливий активно нападал на видного гракханца Марка Фульвия Флакка, против которого выдвигались обвинения в подстрекательстве италиков к вооружённому восстанию и в убийстве Сципиона Эмилиана. Известия о том, что «Друз теснит Фульвия», даже заставили Гракха раньше срока вернуться из поездки в Африку. Итогом деятельности Друза стало значительное улучшение отношения народа к сенату. Гай Гракх, чья популярность уменьшилась, не смог добиться своего переизбрания на 121 год до н. э. и вскоре погиб.

В связи со своей деятельностью на посту трибуна Марк Ливий получил почётное прозвание «заступник сената». Позже некоторые видные противники Гракхов стали жертвами судебного преследования, но Друз в таких процессах не фигурировал и смог продолжить карьеру.

В одном из писем Цицерона упоминается претор Друз, при котором был принят закон об обязательном для отпускаемого на волю раба клятвенном обещании сохранять определённые обязательства по отношению к бывшему хозяину. Вероятно, речь идёт о Марке Ливии, и его претура должна относиться к 115 году до н. э..

В 112 году Друз стал консулом, а затем был отправлен с проконсульскими полномочиями в Македонию. Здесь он сражался со скордисками, которых разбил и оттеснил за Дунай (111—110 годы до н. э.). По возвращении в Рим он получил триумф и был избран цензором вместе с Марком Эмилием Скавром (109 год), но умер, ещё находясь на этой должности.

Семья

Марк Ливий был женат на патрицианке Корнелии (неизвестно, к какой ветви Корнелиев она принадлежала). В этом браке родились трое детей:

• Марк Ливий Друз, известный реформатор, народный трибун 91 года до н. э.;
• сын, отданный позже на усыновление Эмилиям и получивший имя Мамерк Эмилий Лепид Ливиан;
• Ливия; первым браком она была замужем за Квинтом Сервилием Цепионом, вторым — за Марком Порцием Катоном Салонианом Младшим. Через дочь Марк Ливий был дедом Марка Порция Катона Утического.

Литература

Первоисточники

1. [ancientrome.ru/gosudar/capitol.htm Fasti Capitolini]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 27 октября 2015.
2. Луций Анней Флор. Эпитомы // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — 99-190 с. — ISBN 5-86218-125-3.
3. Аппиан. Римская история. — М.: Ладомир, 2002. — 880 с. — ISBN 5-86218-174-1.
4. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 768 с. — ISBN 5-02-008995-8.
5. Плутарх. Римские вопросы // Застольные беседы. — Л.: Наука, 1990. — С. 180-222. — ISBN 5-02-027967-6.
6. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — СПб., 2001. — Т. 3. — 672 с. — ISBN 5-306-00240-4.
7. Светоний. Жизнь двенадцати цезарей // Светоний. Властелины Рима. — М.: Ладомир, 1999. — С. 12-281. — ISBN 5-86218-365-5.
8. Цицерон. Брут // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 253-328. — ISBN 5-86218-097-4.
9. Цицерон. Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. — СПб.: Наука, 2010. — Т. 3. — 832 с. — ISBN 978-5-02-025247-9,978-5-02-025244-8.
10. Цицерон. Тускуланские беседы // Избранные сочинения. — М.: Художественная литература, 1975. — С. 207-357.

Вторичные источники

1. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1952. — Vol. II. — P. 558.
2. Бэдиан Э. Цепион и Норбан (заметки о десятилетии 100—90 гг. до н. э.) // Studia Historica. — 2010. — № Х. — С. 162-207.
3. Ковалёв С. История Рима. — М.: Полигон, 2002. — 944 с. — ISBN 5-89173-171-1.
4. Моммзен Т. История Рима. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. — Т. 1. — 642 с. — ISBN 5-222-00046-Х.
5. Циркин Ю. Гражданские войны в Риме. Побеждённые. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. — 314 с. — ISBN 5-288-03867-8.

Ссылки

• [ancientrome.ru/genealogy/person.htm?p=68 Марк Ливий Друз (консул 112 года до н. э.)] (рус.). — биография на сайте [ancientrome.ru ancientrome.ru].

Отрывок, характеризующий Марк Ливий Друз (консул 112 года до н. э.)

– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.